Всмотрелась в кривой рубец, который пересекал пустую глазницу, и обняла за шею, теперь уже сама прижимаясь к широкой груди. Такой горячей, словно там под кожей угли.

Морено чуть повернул голову в сторону, словно старался спрятать увечье, но потом зло тряхнул челкой, вжался лоб в лоб и упрямо повторил:

– Ниже, моя желанная командор. Или вырву тебе сердце…

– Так? – Дороти второй рукой оттянула в сторону намокшую, тяжелую ткань штанов и, уже не думая о последствиях, обхватила чужой, уже напряженный, ствол ладонью, провела вверх-вниз.

Судя по сорвавшемуся с губ Морено ругательству, сделала все верно, поэтому повторила движение. Чувствуя внутри непередаваемое наслаждение от того, что все это желание направлено только на нее. Пусть ненадолго. Пусть это в мужской природе, но она всей кожей ощущала чужое восхищение.

Наугад провернула кольцо из двух пальцев точно под навершием, а потом сама чуть не упала – потому что Морено, как и говорил, не любил быть должным. И платил всегда с лихвой, даже когда дело касалось не вопросов чести, а вовсе даже наоборот – того, о чем в приличном обществе говорят шепотом.

Дороти ощутила, как ее подхватили на руки, и в следующее мгновение она уже сидела у Морено на талии, обхватив его бедра ногами. Одна его рука крепко держала Дороти под бедро, зато вторая без малейшего смущения скользнула выше, обвела полукружие груди и сжала сосок между пальцев. Смяла упругую мягкость так, что возбуждение стало сильнее и разом устремилось в низ живота. И растаяло там сладким медом.

А потом он ее поцеловал. Жестко. Грязно. Вымещая в этом поцелуе все: и похоть, и злость. Буквально втирая ее в себя, покоряя, завоевывая. И она ответила. Застонала, позволяя.

Перед глазами потемнело от желания, внутри все было готово рвануть ко всем чертям. Дороти ощущала себя заряженной пушкой, у которой уже догорел фитиль и она находится как раз в мгновении между последней искрой и первой вспышкой пороха. Только миг все длился и длился, и заканчиваться не собирался.

Морено, не прекращая целовать, скользнул рукой туда, в горячие лепестки, где все уже пылало и горело. И сдвинул ее так, чтобы она низом живота ощущала его каменно стоящий ствол. И в такт движениям языка стал тереться о нее – жадно, голодно. Не настаивая на большем и одним только этим подводя Дороти к краю.

Удовольствие стало на самой грани терпимого, и она схватилась за плечи Морено, который, кажется, что-то шептал ей в губы – то ли требовал еще, то ли просил не останавливаться, то ли просто стонал, разобрать уже не получалось.

Гул в ушах стал сильнее, и Дороти поняла – она уже не сможет это остановить. Все, предел терпению достигнут. Больше не выдержать, не устоять на пике. Тело решало за нее. А оно жаждало удовольствия.

Морено нажал пальцами особенно сильно и внезапно впился в грудь – сильно целуя, почти прикусив нежную кожу.

Дороти вскрикнула. Удовольствие пришло волной цунами, поднялось и ударило – резко, сильно и настолько остро, что она, уже мало владея собой, сжалась, прижимаясь к чужим пальцам.

Сквозь дымку удовольствия она ощутила, как Морено немного отстранился, и приоткрыла глаза, чтобы посмотреть почему.

Черный Пес выглядел как первородный грех, каким его рисуют на назидательных картинках.

Голова запрокинута, шея открыта, нижняя губа прикушена в попытке сдержать рвущийся стон, рубашка окончательно сползла, открывая крепкие плечи. Мышцы на груди напрягались так, что вытатуированные щупальца соприкасались. При этом он вызывающе жадно не сводил взгляда с Дороти, словно пытаясь запомнить все без прикрас, как есть. И от такого взгляда смущение окончательно испарилось, точно вода под жарким солнцем. Дороти подняла руку, испачканную семенем, ко рту, лизнула пальцы – скорее напоказ, чем всерьез, и поцеловала Морено, раздвигая жесткие губы, добираясь до упругого языка. Впервые сама. Так, как хотелось. И прижалась скользким от выступившей влаги лоном к его стволу.

Морено моргнул ошалело, и глаза его помутнели от наступившего наслаждения, и Дороти ощутила чужую пульсацию. Стон – тихий, на грани слышимости. И сразу вслед за этим каскад проклятий.

Но они уже не имели значения.

Морено, пошатываясь, опустил ее, поставил на ноги, уперся руками в скалу, а лбом Дороти в плечо. Дороти его понимала – ноги держать отказывались, хотелось рухнуть от пережитого, и останавливало только одно – падать в озеро точно было не лучшей мыслью.

– Послал же тебя дьявол на мою дорогу! – неожиданно зло прошептал Морено, но, вопреки смыслу слов и звучавшей в голосе ярости, прижался всем телом, притерся и поцеловал – спокойно, осторожно, точно смиряясь с участью.

– А если он не явится?

Морено спрашивал уже в третий раз. Словно за минувший час Дороти могло осенить какой-то другой утешительной мыслью.

– Астин говорит, что все предусмотрел.

– В гробу я видел твоего Астина, в белом саване, и его идеи рядом, – фыркнул Морено и в который раз выбил пустую трубку об валун у края круглого озера. И подсел ближе.

После истории с водопадом он вообще все время старался быть рядом.

Место для вызова призрака потрясало масштабностью: полмили в поперечнике, глубиной до адских кругов, но замкнутое со всех сторон белыми известковыми скалами, озеро с прозрачной зеленой водой. Если верить легендам, извержение здешнего вулкана произошло тут больше тысячи лет назад. Хотя тогда и считать-то толком никто не умел.

По задумке фон Берга письмена, которые только что старательно выбили на этих берегах, не должны дать кораблю-призраку уйти, намертво привязав его незримыми путами к озеру в кратере.

Письмена вырезали наспех. Хорошо хоть известняк был мягким и высекать на нем загогулины было удобно. Особенно с учетом того, что зодчие были не шибко грамотные, а некоторые так читать научились только-только. Худо-бедно, но скопировать знаки удалось.

Рядом с каждой группой знаков сидел невольник, которому было приказано по сигналу вылить на письмена из запечатанного пузырька нужную жидкость.

Дороти и Морено полагалось быть рядом с замыкающей формулой, и вместо пузырьков им выдали по небольшому ножу из обсидиана, такому древнему, что, возможно, ими еще боги чистили яблоки.

В нужную минуту кому-то одному из них требовалось полить знаки своей кровью, а второму вместе с абордажниками подняться на борт дракона. А после того, как у второго получится взять камень, первому надлежало разбить плиту с надписью и прочесть над обломками какую-то магическую абракадабру, которую Августин накарябал на обрывке листка.

И вот уже битый час в ожидании условного сигнал Дороти и Морено спорили, кому из них читать, а кому брать на абордаж призрака.

– Если я доберусь до Сердца, то есть шанс, что сила вернется ко мне разом, а это будет весьма кстати – с призраками мы уже дрались, и они были при этом чертовски материальны для призраков. Да и фехтовали – залюбуешься.

– А если вместо силы ты получишь древним мечом в живот? Может, чтобы отменить сделку, нам надо тащить проклятую стекляшку обратно на Гряду и там менять? Это мои люди, я с ними не раз чужие борта брал, а ты… Да и на словах этих у меня язык в три узла завяжется. Я пойду…

– Ты только что три раза подряд прочел то, что там написано, – отмахнулась Дороти. – Сам же говорил – идеальная память. А для подстраховки ты и буквы выучил.

– Откуда ты знала, что эта проклятая грамота понадобится? – Морено вопросительно поднял бровь.

– Там, где Августин – там сразу уйма умных книжек. У него в Йотингтоне в дом было не войти без того, чтоб тебе на голову свиток не упал. Ну и я предположила… Это называется стратегическое мышление. Могу научить. Если будешь хорошим секундантом и подстрахуешь меня на берегу.

– То-то я заметил, как сильно тебе в тюрьме твое стратегическое мышление помогало.