Во избежание же излишнего рвения и нарочитого уточнения, когда матрос перед каждым действием обращался к капитану с вопросом – о, знакомый спектакль, как же они доставали этим в Академии нелюбимых учителей, – Дороти включила в речь ссылки на флотский устав, который везде был одинаков. Похоже, подстеленная под седалище подушка оказалась не лишней.
– Какие-то вопросы по изложенному? – Дороти подняла бровь и внимательно осмотрела строй в поисках тех, кому что-то непонятно. – Я готова разъяснить и повторить еще раз.
Судя по недовольному сопению, еще двадцать минут нотаций команда не хотела. И рыбам понятно, что командор Вильямс для них – не капитан, а навязанная судьбой спутница, но теперь они будут вынуждены терпеть ее в полной мере, а не превращать в “мэм”, как это было проделано на пирсе.
– У меня есть вопросы, но я хотел бы задать их наедине. – Черный Пес лениво поднялся со ступени, выбил трубку в мокрую тряпицу и неожиданно рявкнул на команду: – В уши воды залило? Не слышали командора Вильямс? А ну за работу, сукины дети. Чтоб борт блестел. До вас тут служили ленивые ослиные задницы, а это заразно. Фиши, пока мы стоим в шхерах, ты без дела – проверь остальные орудия. Саммерс – провести полный досмотр судна. Переписать что есть и доложить к утру командору. Остальным привести тут все в порядок, привычный нам. Кроме оружейной палубы – когда дойдете до нее, спросите у командора указаний. Все, с глаз моих!..
– Какой из вас шикарный вышел боцман! Куда там Саммерсу, – подколола Дороти.
– Благодарствую, из меня и капитан вышел недурной, – усмехнулся Морено. – Так мы можем поговорить сейчас?
В собственной каюте Дороти чувствовала себя куда спокойнее, чем в компании команды, да и понятно, что от разговора двум капитанам – действующему и отстраненному – никуда не деться.
– Нальешь? – неожиданно мирно спросил Морено и уселся в одно из двух кресел у низкого восточного столика. – Или ты теперь не пьешь с подчиненными?
– Почему. И пью. И с подчиненными тоже. Не изображай жертвенную овцу, ты сам понимаешь, что заставил меня пойти на подобные меры.
Дороти откупорила бутылку вина с континента, разлила по бокалам из толстого стекла и поставила на влажную скатерть. Надо отметить, что тот, кто отвечал за порядок в капитанской каюте, свое дело знал: посуда блестела, нигде не было ни пылинки. При этом уборку явно сделали до того, как Дороти выдала свою проникновенную речь. И теперь она подозревал, что даже знает кто.
Хотя вроде бы по должности первому помощнику таких обязанностей не вменялось. Скорее всего, тот не хотел допускать сюда других, не полагаясь на их благоразумие.
– Сегодня мы были как святые мученики. Привели борт в шхеры и слушались прекрасную командора аки овцы пастыря, – Морено попробовал вино, поморщился – вкус был резковат, да и сладость казалась чрезмерной.
– Да, потому что все, что могли, вы испортили ночью. Мы испортили, – поправилась Дороти.
Потому что как ни выкручивай, она виновата в той же мере, как и команда, подпалившая фитили.
– Ты знаешь, – серьезно и с нажимом произнес Морено, – знаешь, что они пошли бы за нами… И возможно – догнали.
– “Свобода” быстроходна. “Дева” была тяжелее, а на “его высочество” нагрузили тюки с кофе. Осадка, – устало объяснила Дороти, чисто по привычке используя корабельные клички, а не названия. – Так что догонять нас было некому.
– Первый помощник имеет право согласно уставу указывать командору на ошибки? – прищурившись, спросил Морено.
– Согласно уставу первый помощник имеет право на все, кроме того, чтобы пытаться обдурить своего капитана.
– Тогда смотри, – Морено склонился над столом и рассеянно выстроил из солонки, перечницы и колец для салфеток подобие военной диспозиции. – Ты знаешь свой борт, без трепежа, но не учла одно – мы “Свободу” не знаем. Я когда по своей “Каракатице” хожу – я пятками каждую доску чувствую: где что не так, где какой трос скрипит не так, как обычно, где фонарь криво повесили или линь не закрепили. А тут – все чужое. Не поверишь, с утра я час потратил на то, чтобы понять – какие из пушек порченые.
– По левому борту, вторая и четвертая.
– Вот, а ты только мимо прошла – уже поняла, где тухло. Чужой корабль как чужая жена – пока сообразишь, как на ней скакать, уже муж со службы вернется. А там, на линейных – все ученые, все знают. И я приказал перестраховаться: тем более такой подарок судьбы – порох для форта.
– Там были люди.
– Для тебя. Для нас они не люди, как мы для них. Впрочем, и для тебя тоже. Пираты, дно дна, – усмехнулся Морено. – Давно такого фарта не было, жаль только, что с удачей в прикупе ты идешь. Нас бы догнали и зажали с двух сторон. И “Свобода” при всех своих буферах с криворукой командой не срослась бы. Да, я так считаю и уверен в этом. Мы бы пошли на дно. Или обратно на виселицу. Так что хочешь кого-то наказывать – наказывай меня. Это было мое решение, а команда тут ни при чем. Им сказали – они сделали.
Дороти откинулась в кресле, немного подумала, послушала плеск волн о низкие скалы бухты, в которую зашла “Свобода”, и сказала:
– Ты страхуешься. Боишься Черной Ма. Боишься, что ошейник решит, будто вы нарушили слово.
Морено спорить не стал, облизал губы и залпом допил приторное вино.
– Верно, моя прекрасная. С уставом и порядком ты хорошо придумала – теперь не дернешься. Да оно нам и не надо – нам бы “Каракатицу” вернуть. Но причалы и фрегаты мы взорвали без твоего прямого приказа. И ты на нас злишься. И до сих пор в ярости, хоть и скрываешь. Черная Ма такие вещи чует – сутки-двое, и она ответит на твою злость. А я не хочу, чтоб мои люди пострадали.
– Что ты предлагаешь? – до Дороти дошло, что Черный Пес сейчас серьезен, насколько вообще может быть серьезен пират. – Из пепла корабли обратно не вернуть. Это были королевские корабли, и моя клятва как офицера…
– С этим как раз не сложно: перед тем как уйти в рейд, мы заглянем на архипелаг за водой и провизией. Трюмы-то у нас пусты. А уж там по самым грязным кабакам в двадцать ртов запустим сплетню о том, что взяли тебя в плен. Как заложницу. На нашу совесть сожженные корабли грузом не лягут – по нам и без того веревка плачет. Так что пусть для всех командор Дороти Вильямс будет пленницей Черного Пса. У сплетен быстрые ноги – за пять дней вся округа будет знать про это. Так что после того, как твой драгоценный полковник Филлипс спляшет танец на мачте, репутация твоя будет чиста как храмовые простыни.
– Предположим, – Дороти осознала всю щедрость предложения и прищурилась. – А ошейник?
– Можно успокоить твою злость. Унять, накормить. Злишься-то ты на меня, верно?
Дороти кивнула, но молча, хотя уже понимала, к чему ведет Морено. Внутренний голос, переполненный мстительной желчью, очень хотел, чтобы Морено сказал все сам. Поэтому она просто вопросительно приподняла брови, предлагая продолжать.
Тут самообладание Морено дало трещину, и он оскалился – еще бы, такие танцы на собственной гордости не всякий выдержит, тем более вспыльчивый южанин.
– Ну значит, и наказывать будешь меня. Чужая боль свою злость хорошо лечит. Отведешь душу, может, и Черная Ма передумает, остынет.
Дороти продолжила молчать, точно размышляя. Хотя внутри уже решила и была согласна – ей тоже не хотелось хоронить кого-то из команды. Обратно из пепла кораблей не соберешь, верно. Но виновник должен быть наказан. Где-то под рубашкой стало внезапно жарко. И Дороти осознала, что, скорее всего, какой-то ее части – той, которая куда ближе к демоническим соблазнам – нравится мысль наказать Морено. И к справедливости и возмездию это “нравится” никак не относится.
Дороти поспешила запить сухость во рту вином. И снова промолчала. Настоящее наказание начинается не с удара, а с ожидания. Это она по себе знала.
До Морено дошло, что ему придется самому предлагать варианты, и кажется, это взбесило его больше всего остального. Взбесило и смутило одновременно. Он встал, нервно прошелся по каюте из угла в угол, зацепил ногой ковер, с трудом удержал равновесие, тихо выругался и наконец остановился у открытого иллюминатора, сцепил руки за спиной и спросил, не оборачиваясь:
