Мама долго рулила по переулкам в центре вокруг нужного адреса в поисках свободного места и припарковалась черти где. Пришлось пройти через три мрачноватых подворотни, тщательно сверяясь с навигатором, чтобы оказаться в дурно пахнущем дворе у невзрачной железной двери.

– Нам вообще точно туда? – скептически скривившись, спросила Вика.

Мама сверилась с навигатором, кивнула и нажала кнопку домофона. Тот что-то невнятно прохрипел.

– Мы в центр, на тестирование, – сказала она.

Замок щелкнул. Мама распахнула дверь и замерла. Вика не поняла, что случилось, и заглянула через ее плечо.

Как это часто бывало в старых московских подъездах, за относительно новой железной дверью скрывалась старая, деревянная, окрашенная уже облупившейся ярко-синей краской насыщенного ультрамаринового оттенка. Вика подумала, что мама остановилась, чтобы пропустить ее вперед, и протянула руку, чтобы помочь открыть вторую дверь, но мать неожиданно сильно схватила ее за плечо и отдернула так резко и больно, что Вика отлетела назад, чуть не упала в хлюпкую мартовскую грязь.

Она вскрикнула и удивленно уставилась на маму – чего это она вдруг? И тут у нее по спине побежали ледяные мурашки, потому что во взгляде матери был такой ужас, которого она не видела с того самого медосмотра.

Мама отпрыгнула от подъезда так, словно там прятался маньяк, схватила Вику за руку и в панике бегом потащила ее прочь. Она была так испугана, что даже забыла, где оставила машину, и еще минут пять металась по лабиринту подворотен Остоженки, как птица по клетке в поисках выхода. Выскочив в нужный переулок, мама запихнула Вику на переднее сидение, хотя бустер, на котором ей тогда еще полагалось сидеть, был на заднем, прыгнула в машину и газанула так, словно за ними гнались.

Они никогда больше не обсуждали того, что произошло. Вика чувствовала, что мама как будто стыдится своей странной реакции, и решила не расспрашивать, а мама сама никогда не возвращалась к этой теме. И про тестирование то тоже больше никогда речь не заходила.

Вика проснулась от какого-то шума и некоторое время недоуменно рассматривала непривычные солнечные блики на потолке. Мозг, как это часто бывало по утрам, начинал работать постепенно.

Она сладко улыбнулась в предвкушении сегодняшнего дня. За неделю до школы вся их компания подружек наконец собралась в Москве после разнообразных курортов, так что вчера они договорились встретиться в ближайшем торговом центре в районе обеда и всласть поболтать. Вика по всем ужасно соскучилась.

Конечно, сначала они все вместе прошвырнутся по магазинам, поедят и потрепятся, скорее всего в Сыроварне или соседнем с ней ресторанчике. Потом, может быть, и в кино заглянут, если там идет что-то стоящее… Вика уже и с папой договорилась, что его водитель, как отвезет отца на работу, будет в ее полном распоряжении до вечера.

Только минут через двадцать, повалявшись еще в постели, Вика поняла, что что-то не так. Солнце заглядывало к ней в спальню только после десяти утра. Да и вообще как-то непривычно было ощущать себя выспавшейся. Ее почему-то не разбудили. А как же мамина идея, что к школе нужно готовиться и входить в рабочий режим заранее? Вчера ее подняли аж в восемь, а сегодня обещали еще раньше, чтобы к первому сентября она была не сонной клушей, а свеженькой, готовой к впитыванию знаний десятиклассницей. Идея работала хреново, и вчера Вика весь день отчаянно хотела спать. А сегодня с чего вдруг такая роскошь?

Она глянула на смартфон: половина одиннадцатого. Как-то совсем непохоже на родителей.

Вика накинула халатик и пошлепала босиком в сторону кухни-гостиной. Открыла широкие створки двери и замерла, наткнувшись на преисполненные ужаса глаза мамы.

Мать стояла у плиты бледная, растрепанная, в одной ночной рубашке, хотя всегда первым делом утром приводила себя в порядок. С выражением искренней паники на лице она непрерывно растерянно оглядывалась, словно не могла понять, где находится.

На кухню вбежал взволнованный отец с телефоном в руках и бросился к ней:

– Наташа, зачем ты встала опять? Пойдем, пойдем. Сейчас приедет скорая…

Папа обнял маму за плечи и аккуратно, словно маленького ребенка, повел в сторону спальни.

– Пап? Что происходит? Что случилось? – испуганно спросила Вика.

Мама дернулась на звук ее голоса, обернулась все с тем же преисполненным ужаса взглядом и сбивчиво, непривычно и хаотично меняя интонацию, почему-то глотая окончания слов, заговорила:

– Не сопротивляйся! Беги! Доченька! Беги! Не бойся! Не сопротивля… Я не своя! Не своя… Я не смогла. Ты сможешь. Только не бойся. Смелой… не сопротивля…

Вот тут Вика испугалась по-настоящему.

– Папа! – крикнула она, требуя и его внимания.

Отец обернулся и нервно огрызнулся:

– Марш к себе! Я не знаю, что случилось! Маме плохо. Она проснулась такой. Скорую уже вызвал. Хотя нет. Помоги ее уложить!

Вика подбежала, взяла маму под руку и поразилась, какая она горячая. Температура была, наверное, под сорок.

– Это бред, да? Папа? Она заболела?

– Я не знаю! – раздраженно крикнул он.

Вдвоем они отвели маму в спальню и уложили на кровать. Вике пришлось сидеть рядом, потому что та пыталась все время встать и куда-то идти и успокаивалась, только когда чувствовала, что дочь держит ее за руку.

Мама продолжала бредить. Чаще всего повторяла: «Не бойся, не сдерживайся, беги». А один раз вообще до смерти напугала Вику: резко села на кровати с широко открытыми от ужаса глазами и громко заявила куда-то в пространство перед собой: «Она близко! Она рядом! Я чувствую!»

Приехала скорая. Врач выслушал отца, быстро осмотрел маму, измерил температуру, зачем-то снял кардиограмму, нахмурился и приказал грузить больную в машину. Диагноза от него добиться не удалось, кроме того, что это может быть что угодно – в том числе проявление инсульта, и по-этому маму сразу повезут в реанимацию.

Место в машине скорой было только одно, так что поехал папа, а Вика осталась одна в большом доме ждать новостей.

Конечно, ни о какой встрече с подружками речи уже быть не могло. Она прорыдала почти все три часа, пока не вернулся отец.

По его мрачному лицу она сразу поняла, что дело плохо. Даже спрашивать не решилась, так и стояла молча в коридоре, закусив губу, и смотрела, как он разувается.

Папа замер, так и не надев один тапок.

– Маму поместили в неврологию в реанимацию, – вздохнул он, отвечая на немой вопрос.

– Что с ней?

– Врачи пока не знают. Энцефалограмма показывает, как будто поражен мозг, а МРТ ничего не видит. Это точно не инсульт.

– И что это значит? Когда ее вылечат? – тихо спросила Вика.

– Они даже не знают, что это. Какие тут прогнозы? – сказал он. Уголки его губ были напряжены и опущены вниз. Вика знала, что папа говорит так, только если сильно переживает, сдерживается и ему очень больно.

– Она что… никогда уже не вылечится? – прошептала она.

– Никто не знает. Если они найдут причину, то врачи говорят, что мозг постепенно может восстановиться, но сколько времени займет этот процесс и каков будет результат, предсказать никто не может. Реабилитация будет длиться годами. И это если повезет.

– Повезет! Обязательно повезет! Она поправится! Я верю! Мама сильная! Когда к ней можно приехать и навестить?

– Нескоро. Сейчас она в реанимации. И ей нужна стерильность, так что посетителей не пустят еще минимум неделю, а может и больше, пока не найдут причину того, что с ней произошло. Потом врачи решат, когда ей можно общаться с нами и… вообще можно ли.

– Что значит решат? Ей же нужна наша поддержка! Так ей будет проще справиться.

– Мама перестала меня узнавать, когда мы доехали до больницы. Я не знаю, что она способна понимать, а что нет. Возможно, чтобы не травмировать ее и нас, потребуется сначала долгая реабилитация, и только потом ей разрешат посещения.

После этих слов папа сел на банкетку в прихожей, закрыл лицо руками и всхлипнул. Вика молча смотрела на его босую ногу без тапки, а на душе у нее расползалась темная туча предчувствия катастрофы. Ничего уже не будет как раньше. Ни маминых ласк, ни блинчиков по утрам, ни совместных ужинов. Ничего. Весь радужный мир Вики рухнул за один день.