— Не помню, родная, — прислонившись спиной к холодильнику, я посасывал через соломинку какое-то фруктовое пойло и с интересом следил за Аленой: такого свечения в ее переменчивых, но неизменно прохладных глазах мне еще не приходилось замечать. — И что же дальше? Любовь с первого взгляда?
— А снос крыши не устроит для начала? — Алена застряла в телефоне, пытаясь отыскать название фильма, однако, будучи на взводе, не смогла посвятить этому занятию и нескольких секунд. — У меня реально челюсть отстегнулась. Нет, Митя, ну это видеть нужно. Одно лицо! Вот она это, она — и все тут! Глазищи эти ее сумасшедшие, нос, губы. Подбородок… Вот уши, правда, не те. У Вайноны ушки другие, редкие — таких больше не делают. Но у моей-то их не видать было под прической. До ушей я уже потом добралась… Короче, встретились мы глазами: я, понятное дело, пялюсь на нее, как идиотка, дышать перестала, а она смотрит на меня, смотрит и вдруг такое ресницами сотворила… ох, мужик, тебе не понять все равно!.. без толку рассказывать… мне сразу все созвездия явились, все тело полыхнуло — как там моя салфетка на заднице не вспыхнула, ведать не ведаю. И тогда она пошла — прямиком на меня, такой, представь, Вайнониной угловатой походкой, а, проходя мимо, знаешь, что сделала? По волосам рукой провела. Своей рукой. По моим волосам. Ох! Святый Боже! Как так-то? Ты прости, конечно, братец, но из песни слов не выкинешь: я чуть не кончила от счастья. От одного коротенького касания. И это после того, как две звезды меня целый час своим вонючим маслом полировали — при свечах и под музычку… Ты ведь ни аза сейчас не понимаешь, да, котенок?
— Кое-что понимаю, — охотно вмешался я, рассудив, что Алена выпустила критическую порцию пара и взорваться от переизбытка эмоций ей уже не грозит. — Влюбилась ты, сестренка, вот что я могу сказать со всей уверенностью. Втрескалась по самое горлышко. Все приметы налицо — от души тебя поздравляю.
— Есть сигаретка? — спросила Алена, и после того, как я поджег «макинтош», небрежно продетый в уголок ее рта, выпустила в потолок длинную струйку дыма. — Гадость какая… Это я про курево… Много ты понял, как я погляжу. Все, кроме главного. А так, конечно: если не считать того, что случилось невероятное и мне во плоти явился кумир моего детства, то да — походу, я просто влюбилась…
— Кто сказал «просто»? — возразил я, пристраивая возле нее хрустальную розетку взамен оставшейся в гостиной пепельницы. — Кто этот невежа? Не просто влюбилась, родная, а втюрилась до беспамятства. Всем сердцем, если угодно. Тот самый случай, когда размер имеет значение. Кроме шуток: с таким событием можно только поздравить, к чему бы оно в итоге не вело… Между прочим, сестра, ты в зеркало давно смотрелась?
— А что? — Алена машинально схватилась за телефон. — Что не так?
— Чувства. С удовольствием наблюдаю, как эта мордашка впервые не знает, что с ними делать. Очень тебе идет. Светишься, как витрина Картье в Валентинов день.
— Заметно, да? — сестрица за малым не зарделась. — Ну, не смейся надо мной, пожалуйста. Я влюбчивая, ты в курсе: западаю на всех подряд. Чего только нет за плечами: в основном интрижки, конечно, но были же и страсть, и ревность. А разочарований сколько! Думала, что вся эта музыка мне уже известна, весь романтический плейлист. Остается поставить на повтор и хиты переслушивать по кругу. Чем плохо-то? Но вот теперь оказывается, что нет — есть еще одна мелодия, Алена. Еще какая! Ничего похожего ты раньше не знала, ничего подобного не испытывала… Боже, это такой кайф! Я встретила — ее. Она — то, чего я даже не ждала. Как лет с пяти не ждала чудес в новогоднюю ночь, а только — великолепного подарка… Спрашивается, чем нехорош подарок? Ведь с ним приходят удивление, восторг и прочие милые чувства. Но как сравнить их — с этим? С ощущением невероятного чуда, что накрыло меня со вчерашнего дня? Оно везде. Во мне самой, в том, на что я смотрю, в том, что я слышу. Да у меня по сию пору — фейерверки под куполом, ресницы искрятся, пульс в мочках ушей… Представь, какой силы это ощущение, если я никак не могу заткнуться. Если ему не вредят даже те адские банальности, которыми мне, овце скудоумной, приходится его расписывать.
Алена перевела дух и стряхнула пепел со своей сигареты — прямо на сияющее великолепие пола в моей кухне, над которым, по-видимому, изрядно потрудилась сегодня Регина.
— Банальности мне по вкусу, — заметил я, с сожалением рассматривая испорченный пол. — А вот свинарник тут устраивать не обязательно. Вон же штуковина для этих целей стоит, по правую руку…
— Ой, извини, — Алена послушно заглянула в хрустальную утварь возле своего колена, но, кажется, не слишком уяснила себе ее назначение. — Я не виновата. Стоит попасть в твой дурдом, цивилизованные манеры теряются сами собою. Собственно, еще даже попасть не успеваешь. Ступаешь на порог — и на тебе: коврик для вытирания обуви. К чему эта хрень? На что она намекает? Что я в гости с грязными ногами приперлась? Или ноги уже на выходе нужно вытирать? Нет, Дим, ей-богу: здесь у тебя вокзал какой-то. Ты вроде под крышей, а чувствуешь себя, как посреди улицы… вон, кстати, и машины за окном по автостраде рассекают… Как там машины могут быть, если я дома?
Я пропустил мимо ушей очередной навет на свое жилище и присел на табурет неподалеку от свитого Аленой гнезда, где на деревянной столешнице перед ней помещались телефон, недопитый стакан сока и импровизированная пепельница, глядя на которую мне тоже захотелось закурить.
— Мой черед говорить банальности… — начал я, в рассеянье изучая замысловатый дизайн, составленный из множества прорех и заплаток, покрывающих Аленины джинсы. — Как по мне, замечательная история. Я про твою Вайнону, а не про коврик для обуви, если что… Не уверен, все ли оттенки я уловил, но центральное чувство мне точно знакомо. Роскошное чувство, когда находишь ему стоящее применение. Ты, похоже, нашла и… посмотрим, что из этого выйдет… Да, чудесная история: молодец, что решила со мной поделиться. Я, признаться, тронут… И вот еще — не дождешься, сестренка: даже не собираюсь краснеть за свои сентименты.
— А сам покраснел, — немедленно донесла Алена.
— Что ж, ну и пусть. Если стану коричневым, знай, что еще и позеленел от зависти. Зато настроение как поднялось — на два пальца, самое меньшее. Пожалуй, первая хорошая новость за невесть сколько времени…
— А между прочим, сам ты как? — внезапно переключилась сестра, несомненно, зацепившись за последнюю фразу, некстати напомнившую ей о том, что у меня тоже может быть какое-то настроение. — Видок у тебя неважный, если вдруг интересуешься…
— Переусердствовал на тренировке, — едва ли Алена имела в виду мои физические кондиции, но подмена духа материей никогда еще меня не подводила, если срочно требовалось что-то упростить в своей жизни: пусть даже всего-навсего увильнуть от неудобного разговора. В перспективе, конечно, такой ход всегда оборачивается крахом, однако, по крайней мере, помогает дотянуть до этой перспективы. — К вечеру намереваюсь воскреснуть, хотя о завтрашнем дне лучше пока не задумываться. Завтра все будет болеть, как после потасовки.
— Можно подумать, ты знаешь, как это, — усомнилась сестрица. — Что-то не припоминаю тебя с бранными увечьями после героической драки. Расцарапанная спина не считается, чемпион! Уж этого я точно навидалась.
— Ну, как же… А кто мне в глаз засветил два года назад, когда я отчий дом покидал среди ночи? Всего-то и оставалось сделать, что тебя, дебоширку, обнять и в семейный очаг помочиться. Шрам на брови до сих пор остался…
— Дай посмотреть, — отставив в сторону сигарету, которую она попусту держала в пальцах, Алена склонилась со своего пьедестала и, исследовав мою бровь, мягко прикоснулась к ней губами. — Нету там почти ничего… Нашел, что вспомнить. Я тогда рыдала в три ручья и верить не хотела, что так все кончается. И кстати, я тебя обняла! Вот отдирать меня силой — было плохой идеей…
Я поднялся с табурета и несколько раз прошелся по кухне, от холодильника к буфету и обратно, слегка сгибая колени и напружинивая бедра:
