— Заставь меня, — насмехался он над ней, прежде чем заговорщически подмигнуть мне.

Я улыбнулась ему, как он того и хотел, но у меня не было беззаботности.

Елена посмотрела мне в глаза, и ее чопорная, профессиональная маска на мгновение сместилась, показывая мне ее тихое беспокойство. Она дала мне обещание сражаться за Данте так же, как она будет сражаться за меня, но в тот момент я могла видеть, насколько маловероятно, что Данте будет признан невиновным.

Он, конечно, не был виновен.

Это я убила Джузеппе ди Карло.

Но после многих лет жизни под влиянием Ордена я поняла, насколько мощной может быть манипуляция, а прямо сейчас? Общественность хотела, чтобы Данте был привлечен к ответственности за эти преступления.

— Я не позволю этому случиться, моя красавица, — поклялся Александр, наклонившись ко мне на ухо, чтобы прошептать слова, словно молитву. — Я пойду на край земли, чтобы убедиться, что он больше не будет страдать из-за нас.

Я тонко улыбнулась ему, но для успокоения взяла его руки в свои и потерла золотое кольцо на его безымянном пальце.

— Однажды ты сказал мне, что не все заслуживают счастливого конца. Можешь ли ты честно сказать, что да? Что делает брат, которого ты ненавидел последние два десятилетия?

Он коснулся моего подбородка костяшками пальцев и пристально посмотрел на меня.

— Если кто-то и заслуживает счастливого конца, так это люди, которые страдают, находя его. Обещаю тебе, жена, это тоже пройдет, и однажды мы все вместе будем пить и вспоминать именно этот момент. Ты веришь своему мужу?

Я посмотрела в глаза, которые запомнила, когда впервые увидела их в переулке Милана, в те, которые ждали меня, когда я впервые проснулась в бальном зале Перл-холла, и подумала о том, как он оба раза обещал мне, что будет ждать меня там.

Он не был человеком, который сдавался, независимо от обстоятельств, и я знала, что это было всего лишь еще одним препятствием, перед которым ему нужно было набраться сил.

Он был героем моей истории, но, как знает любой хороший читатель, герой всегда станет злодеем, если его близким будет угрожать опасность.

И Александр был готов пойти на войну ради брата и жены.

— Я верю тебе, — сказала я ему.

И хотя на это потребовались годы и неожиданные повороты, которые мы никогда не могли предсказать, в конце концов я оказалась права.

Два года спустя.

Никогда еще мне не было так больно. Ни пазу в жизни.

Только Бог знал, что это что-то говорило.

Все мое тело было похоже на горящее здание, швы болели, пытаясь выдержать увеличивающийся вес стен, грозивших обрушиться, дерево вспотело от жары, поднимаясь все выше и выше.

Это была чистая агония.

Но я этим гордилась.

Не потому, что мой Хозяин использовал одну из своих многочисленных злых игрушек, чтобы вызвать у меня хныканье и вздохи. Хотя он, по сути, и был причиной этой боли.

А потому, что я потела, тяжело дышала и разрывалась по швам между бедрами, чтобы родить ребенка, которого мы создали вместе.

— Почему, черт возьми, ей так больно, доктор? — прорычал мой муж на самого известного акушера страны. Его красивое лицо было плотно сморщено, кожа покраснела от силы, сдерживавшей всю его значительную ярость.

Само собой разумеется, после всего, через что мы прошли вместе, Александру не хотелось, чтобы меня обижали.

— Это совершенно естественный процесс, ваша светлость, — констатировал доктор Рейнхардт, совершенно не обеспокоенный тем, что крупный сердитый мужчина хмуро смотрит на него с моей постели. — Ваша жена чувствует себя на удивление хорошо, учитывая размер ребенка.

Это его слегка успокоило. Моему мужу было приятно узнать, что он произвел на свет большого и здорового ребенка, и что я так хорошо справляюсь со стрессом.

Похвалить меня было самым быстрым способом расположить к Александру хорошую сторону.

Пока эта похвала была платонической.

Даже в этом случае, если бы она исходило от мужчины, который был одиноким или каким-либо образом красивым, он мог бы пригрозить ему в качестве дружеского напоминания о том, что я принадлежу и всегда буду принадлежать ему.

Боль пронзила мой пах и спину, резонируя в моем мозгу, как радиоактивный удар.

Александр проклял кровавое убийство, услышав гортанный стон, вырвавшийся из моего разорванного горла, но он снова занял свое место рядом со мной и позволил мне сжать его руку так сильно, что его суставы заскрипели в протесте.

— Ты такая красивая, — сказал он мне прерывающимся голосом, наклонившись и прижавшись лбом к моему мокрому от пота лбу. — Ты так красива для меня. В этот момент прекраснее любого другого. Никто никогда не был так горд и влюблен в свою жену, как я, ты понимаешь это, моя красавица?

Я кивнула, мои зубы стиснулись так сильно, что я могла говорить, когда во мне пробежала новая схватка.

— Ладно, пора тужиться, леди Грейторн, — подбадривал меня доктор, занимая интимную позицию между моими ногами.

Меня шокировало то, что Александр позволил врачу-мужчине быть моим акушером, но он был бесспорно лучшим врачом в Соединенном Королевстве.

А еще он был геем и счастливо женат на возлюбленном своего детства.

Это и объясняло готовность Александра, хотя он трижды заставлял доктора Рейнхардта беседовать с нами, прежде чем дать ему должность врача герцогини Грейторн.

— Я готова, — сказала я ему, моя улыбка искривилась, как раскаленный металл, на моем лице.

Все мое тело было похоже на перегруженный электрический провод, готовый взорваться. Я отчаянно пыталась подтолкнуть и снять напряжение, хотя боль, которую я испытывала, была почти невыносимой.

— Я люблю тебя, моя красавица, моя Topolina, моя герцогиня, — говорил Александр, прижимая меня спиной к своему туловищу и держа обе мои руки так, чтобы я могла сжать их достаточно сильно, чтобы сломать, пока я изо всех сил пыталась вытолкнуть нашего ребенка в мир. — Ты мое самое большое сокровище.

Я запрокинула голову назад, мышцы напряглись достаточно сильно, чтобы лопнуть, и крик, кипящий в моем горле, вырвался в воздух.

Мгновение спустя пронзительный вопль подчеркнул последние ноты моего крика.

Я медленно моргнула залитыми потом глазами, пытаясь сосредоточиться на боли, поскольку я стала настолько искусной в этом, что могла сосредоточиться на существе, которое доктор Рейнхардт держал в своих руках.

— Боже мой, — голос Александра надломился, когда он убрал мои мокрые волосы со лба, а затем мягко уложил меня обратно на кровать, чтобы он мог принять ножницы для пересечения пуповины от врача— Боже мой.

Мои глаза горели, а тело ощущалось как сдутый воздушный шар, неспособный к оживлению, когда я поддалась импульсу закрыть веки и отдохнуть на мгновение.

— Моя красавица, — мягкий голос Александра нежно вытащил меня из сна. — Пришло время познакомиться с твои сыном.

Мгновенно адреналин пробежал по моему телу, и мои глаза резко открылись, мое зрение стало ясным и блестящим, когда я увидела пару серебристо-голубых радужных оболочек, которые, как я знала, со временем превратятся в серые, как у Александра.

Наш малыш.

Рыдание застряло у меня в горле, а сердце тяжело и тяжело колотилось в груди. Я чувствовала себя раздутой от любви, перезрелой и уязвимой.

Малыш Дэвенпорт весил восемь фунтов одиннадцать унций (3,9 килограмма), у него была густая копна черных волос и идеально сформированный рот в форме бантика, который сморщился, когда он слегка возился на руках у отца.

Он был самым прекрасным существом, которое я когда-либо видела в своей жизни.

Я посмотрела на Александра залитыми слезами глазами и увидела в его выражении ту же удивительную нежность, которая охватила меня.

Он сел на край кровати и передвинул ребенка так, чтобы он мог лечь на мою обнаженную грудь. Комната была очищена, очевидно, по приказу моего властного герцога, так что мы оба могли с трепетом наблюдать, как ребенок прижался к моей набухшей груди и сжал кулак у моего сердца.