— Это многое меняет! — воскликнул он, — Нужны эксперименты. Да, я займусь подсчетами, — Сорес впал в исследовательский экстаз ученого и выпал из реальности. Не прощаясь, он так и ушел, бормоча непонятные слова и формулы себе под нос.

Никас задумчиво смотрел на Тарена. Его интересовал совсем другой вопрос:

— И откуда в этом, по твоим словам, энергетически ущербном мире проявился такой незамутненный дар жизни?

Тарен безразлично пожал плечами:

— Загадка природы.

Я слегка выглянула и тайком наблюдала за Никасом. Недоверие четко читалось на его лице. Милинда тоже сохраняла задумчивое выражение.

Молчание прервал Тарен:

— Я так понимаю, на сегодня хватит. Сорес получил новый материал для размышлений. Кстати, передай ему планшет, — и он протянул руку с планшетом сквозь зеркало.

Никас забрал его и в свою очередь протянул накопитель:

— Это для твоего парня, — сказал Никас, обращаясь ко мне и передал предмет Тарену, — Полностью заряженный. Принцип зарядки схож с тем, как мы напитываем наши кристаллы. Процесс не сложный, но долгий, учитывая, что мы можем питать кристаллы, а, соответственно, и накопители лишь из остаточного фона, чтобы обойтись без ущерба для нашей среды. К тому же, емкость у этого накопителя приличная.

— Благодарю, — сухо бросил Тарен, — позже передам еще.

Я все-таки осмелилась выйти из-за мужской спины и попрощаться с родственниками Тарена. Милинда кинула последний нежный взгляд в сторону Тарена и еще раз одарила меня теплом своей улыбки:

— Мы тебя любим, Тарен, и ждем твоего возвращения, — проговорил Никас.

— И желаем счастья, — поддержала его Милинда.

Тарен провел рукой по поверхности зеркала, и мы увидели свои отражения.

Он устало проговорил:

— Надо отнести розаринду в оранжерею, здесь прохладно. Надеюсь, ты не замерзла.

Я почувствовала, что слегка подрагиваю от холода, просто от переизбытка впечатлений, не обращала на это внимания. Он снял пиджак и накинул мне на плечи. Мужской аромат окутал, согревая и даря успокоение.

— А я смогу левитировать ее? –загорелась я.

Тарен по— доброму усмехнулся:

— Шустрая какая! Для начала надо научиться двигать перышко. Идем, попробуешь в оранжерее. Пока идем, отслеживай мой поток.

Я подняла с пола розы, пустившие корни.

— Можно их посадить? –задала я вопрос.

— Конечно, — улыбнулся мужчина, — Там есть подсобка со всем необходимым.

Тарен шел первым, я следовала за ним, глазами наблюдая за его потоком. Но мои мысли витали далеко в облаках — я куталась в его пиджак, тайком вдыхая желанный запах и тепло разливалось, наполняя каждую клеточку души и тела.

Посадив розы, мы присели на низкие удобные кресла в оранжерее. В комнате обнаружились кулер, чай и печенюшки. Я вспомнила, что не ела и с удовольствием набросилась на угощенье.

Еще битый час я пыталась гонять сухой листочек по чайному столику под руководством Тарена. Получалось с трудом, но после десятой попытки, листочек все-таки сдвинулся, и я минут пять играла с ним, толкая из стороны с сторону. Ко мне присоединился Тарен, и мы стали перехватывать контроль друг у друга. Это было забавно. Я радовалась и смеялась от души. Мне вторил густой мужской смех. Он не выдержал и взметнул листочек в воздух.

Я расстроенно выдохнула:

— Так нечестно, у меня пока не получается поднять его.

Листик покружил перед моим лицом. Затем Тарен начал напевать веселый мотивчик, а листик исполнять виртуозные пируэты. В конце листик выполнил фигуру, похожую на поклон, и Тарен поймал его, резко махнув рукой перед моим лицом.

— За сим, разрешите откланяться.

Я откинулась в кресле, а в поле моего зрения попал куст, чернеющий несколькими розами.

— Тарен, ты обещал рассказать про розу.

«Если бы я могла хотя бы одним глазком заглянуть в его тайны!»

Повисло тягостное молчание. Я перевела печальный взгляд с Тарена на розу и встала, собираясь уйти.

— Дара! Мне сложно говорить о своих воспоминаниях, — он тяжело вздохнул, — проговорить вслух означает вытащить их на поверхность. Давно забытые страхи оживают, превращаясь в слова. –Тарен потер шею рукой, медленно повертел головой, разминая ее. Обреченно откинулся в кресле, опустил расслабленные руки на подлокотники и запрокинул голову на спинку, прикрыв глаза, прошептал:

— Не уходи. Я доверяю тебе, Дара. Я знаю, что обещал рассказать, — он опять замолчал, приоткрыл веки и его взгляд блуждал по потолку, избегая смотреть на девушку. Сама мысль облечь в слова детскую боль, причиняла страдания. Стыд волнами подкатывал к горлу, смешивался с виной за прошлое, настоящее и даже будущее, за само свое существование.

«Чудовище!» — выстрелило в голове оскорбление, которое прошипел в его сторону отец в порыве неконтролируемой ярости. Перед глазами застыло его перекошенное лицо, раздутые ноздри, глубокая складка на лбу, широко распахнутые глаза, пронизывающие неприкрытой ненавистью. «Ты! Убил свою собаку… Ты! Убил. ЕЕ…» — повисло тихое в воздухе. Первый раз отец произнес обвинение в смерти матери вслух.

— Дара! Я убил свою собаку, когда мне было десять лет, –проговорил он на одном дыхании. Медленно выдохнул.

Я, наоборот, затаила дыхание, боясь перебить его, буквально ощущая его боль в воздухе, осознавая, какого мужества от него потребовали эти несколько слов. Я молча опустилась обратно в кресло. Главное сейчас— не давить. Если он приоткроет завесу своих настоящих чувств, а не привычного напускного цинизма, ему станет легче. А еще где-то внутри загорелся маленький теплый огонек— «он мне доверяет».

Я прислушивалась к его тяжелому дыханию. Тарен молчал, и, вдруг, плотину прорвало:

— Дара, я никогда не видел маму. Она умерла при родах.

«Ты! Убил. ЕЕ…», — слова отдавались эхом внутри.

— Моя сила медленно убивала ее, пока я был в утробе. Сорес пытался помочь. Он все испробовал. Проводил новые эксперименты. Моя темная сила поглощала ее энергию… При родах она была сильно ослаблена, и речь о ее жизни уже не стояла. Сорес сделал все возможное, чтобы спасти меня. Лучше бы я умер. Моя жизнь взамен ее! Но, об этом речи уже не шло. Все было предрешено, — он снова замолчал, переводя дыхание, и прикрыв глаза. Раньше он никому не изливал душу.

Перед глазами теперь плыли строчки рваного дрожащего почерка, ослабленного человека. Отец устроил обыск в его комнате и отнял письмо после смерти Грея –мысленно Тарен всегда называл свою собаку по имени, хотя она и прожила с ним короткие полтора месяца, он успел к ней крепко привязаться. Как много значила для маленького одинокого мальчика собака –его единственный лучший друг. А короткое мамино письмо он помнил наизусть.

«Тарен, я люблю тебя. Больше жизни. Не смей винить себя в моей смерти. Это мое решение. Я хочу, чтобы ты жил».

— Алые Розаринды, так похожие на ваши розы, –ее любимые цветы, — вдруг он продолжил говорить и с тоскливой нежностью посмотрел на кроваво— черные цветы.

Я проследила за его взглядом и уставилась на удивительно красивые черно— багряные розы. Я пыталась не дать воли слезам, шире моргать, подавить комок в горле.

— Мне было десять. Мы гуляли с Соресом в лесу, и я увидел бездомного облезлого щенка с переломанной лапой. Сорес всегда был добр ко мне. По— своему, он был для меня самым близким человеком и заменил мне, и отца, и маму. Он был моим наставником и учителем. Сорес уговорил отца разрешить мне оставить щенка. Вместе мы его выходили и вылечили, — еще одна тяжелая пауза.

— Дара, ты, наверное, уже догадалась, у меня произошла инициация, как говорит Сорес. Проснулась спрятанная сила. Сорес предполагает, что толчком послужили мои чувства. Тьма вышла наружу.

Тарен погрузился в воспоминания. Он отчетливо помнил, как закружилась голова, как темный туман плотной завесой окутал его, отрезая от внешнего мира. Он испугался за Грея, который на полном ходу мчался на странного человека с занесенным ножом в руках.