– А что вы думаете, patron? – спросила Лакост.

Он рассматривал фотографию. Сосредоточенно прищурился:

– Как эта фотография оказалась у Дебби?

– Может быть, Пол Робинсон сделал копии для всех.

– Вполне вероятно, – сказал Гамаш. – Тогда зачем прятать ее? Я не очень уверен, что Марию убила Эбигейл. Ее любовь к сестре очевидна, судя по этой фотографии. Мы видим трех любящих членов одной семьи, – он показал на фигуры Эбигейл, Марии и их отца, – и одну постороннюю. Человека, который не вполне вписывается в эту компанию. – Его палец замер над изображением Дебби Шнайдер.

– Вы хотите сказать, что это сделала Дебби? – Изабель подняла брови.

– Зачем ей это могло понадобиться? – спросил Жан Ги.

– Возможно, из ревности. Посмотрите на ее руки. Она не просто держит Эбигейл, она вцепилась в нее. Словно пытается оттащить. Все смотрят на Марию, а Дебби сосредоточилась на Эбигейл.

– А еще есть поздравительные открытки, тоже запертые в столе, – добавил Жан Ги. – Это довольно странно. Помните, женщины говорили, что на какое-то время их дороги разошлись? Может быть, это было нечто большее, чем стечение обстоятельств. Например, у Эбигейл возникли подозрения и она разорвала дружбу. И в этот период Дебби писала открытки, но не отправляла их.

– Но если Эбигейл подозревала, что подруга убила ее сестру, то разве она помирилась бы с ней? – с сомнением произнесла Изабель. – И зачем Полу Робинсону понадобилось говорить коронеру, что он дал Марии сэндвич с арахисовым маслом, если это неправда? Уж он-то наверняка не стал бы выгораживать Дебби.

– Не стал бы, – согласился Гамаш. – Но он мог это сделать ради кого-то другого.

Изабель замерла.

– Ради Эбигейл? Он решил, что это сделала Эбигейл? И потому взял вину на себя.

Гамаш сделал глубокий вдох, выдохнул.

– Возможно, он пришел домой, увидел Марию мертвой и понял, что это, вероятно, сделала одна из девочек. Может быть, он подозревал Дебби, но рисковать не мог.

– Но коронер должен был если не знать, то догадываться, что здесь что-то не так. Наверное, вызывали полицию, – предположила Изабель.

– И что обнаружила полиция? – сказал Гамаш. – Мертвую маленькую калеку и сраженного горем отца, рассказывающего про сэндвич.

– Но разве полицейские не стали бы задавать вопросы? – нахмурился Бовуар.

– Вы когда-нибудь слышали об английском убийце Шипмане? – ответил Гамаш вопросом на вопрос.

Они отрицательно покачали головой.

– Поищите информацию. Я был на встрече выпускников в Кембридже, когда Шипмана наконец арестовали. И приговорили за убийство пятнадцати пациентов.

– Пятнадцати? – переспросил Жан Ги. – Пятнадцати?

– На самом деле их было еще больше. Следствие почти наверняка выявило, что он убил более двух сотен человек. Все они были его пациентами.

Изабель и Жан Ги уставились на шефа. Если бы они услышали это от кого-то другого, не поверили бы.

– И что – никто ни о чем не подозревал? – спросила Изабель.

– Подозрения были, даже следствие проводилось. Но он был врачом, уважаемым членом медицинского сообщества и вполне резонно объяснял причины смерти. Молодые детективы, которые вели дело, не отнеслись всерьез к обвинениям. И знаете почему?

– Потому что он медик? – предположила Изабель.

– Отчасти да, но была и другая причина. Подавляющее большинство умерших достигли преклонных лет. – Он сделал паузу, чтобы коллеги осознали смысл его слов. – Все считали, что эти люди так или иначе находятся на пороге смерти. И дело якобы не стоило того, чтобы заниматься им всерьез. И прежде чем впадать в высокомерие, давайте вспомним, что случилось здесь не так давно, во время пандемии. Давайте вспомним, что происходит, когда убивают проститутку, гея или транссексуала, чернокожего или индейца, будь то мужчина, или женщина, или ребенок. Вряд ли таким делам уделяют много внимания или ресурсов. Или сочувствия.

Он говорил, а они слышали, как под внешним спокойствием в нем закипает ярость. Гамаш в качестве главы отдела по расследованию убийств, а некоторое время и в качестве главы всей Sûreté, работал, чтобы изменить неправильный ход вещей. Но эта работа требовала целой жизни.

– И вы хотите сказать, что, увидев ребенка-калеку и выслушав рассказ уважаемого члена общества, они предпочли ему поверить? – спросил Жан Ги.

– Такое не исключается, – произнес Гамаш. – Особенно если они сочувствовали ему и не видели смысла в том, чтобы копать глубже. Да, я представляю, как это могло случиться.

– Но у Пола Робинсона оставались сомнения, – сказала Изабель. – Подозрения. Он защищал Эбби, хотя и подозревал Дебби, – так вы полагаете?

– И это объясняет, как фотография попала к Дебби, – добавил Бовуар. – Он мог послать ей это фото как предупреждение. Обвинение.

– Возможно, – кивнул Гамаш. – Но тогда зачем она хранила снимок? Да еще так долго.

Все трое обменялись взглядами. Ответа, казалось, не существовало, и вместе с тем ответ был совершенно очевиден.

– Но зачем Дебби убивать Марию? – нарушила молчание Изабель.

– Из ревности? – выдвинул версию Бовуар. – Мария отнимала у Эбби много времени и внимания.

Да, Изабель видела резон в его словах. Пятнадцатилетние девочки не слишком умеют справляться с эмоциями, а ревность – самая токсичная из них.

Они посмотрели на Гамаша, который продолжал сидеть, прищурив глаза. То, о чем он думал, что чувствовал, противоречило всем его убеждениям.

– Я не исключаю, что Дебби сделала это из любви, а не из ревности. Не из ненависти.

– Из любви? – удивился Бовуар. – К Марии? Чтобы освободить ее?

– Нет. Из любви к Эбигейл. Чтобы освободить ее.

Арман всем сердцем верил, что любовь и убийство несовместимы ни при каких обстоятельствах. Настоящая любовь – нет. Фальшивая любовь, нечто, маскирующееся под любовь, – да. Но настоящая? Нет, никогда.

«Неужели я ошибался? – спрашивал он себя. – Неужели любовь может убивать? Неужели любящий отец может прижать подушку к лицу беспомощного ребенка?»

Во второй раз за два дня любовь рассматривалась в качестве мотива преступления.

Хания Дауд убивала хладнокровно, и она явно делала это, движимая любовью. Из природной потребности защитить и освободить тех, кого считала своими детьми.

А теперь получалось, что и Дебби могла убить Марию из чувства любви. Чтобы освободить Эбигейл.

Да и сам он, Арман Гамаш, в конечном счете вопреки себе был вынужден признать: единственное, что могло бы толкнуть его на убийство, – не ненависть.

А любовь. Любовь к семье.

Так почему же у Хании не может быть того же мотива?

Почему – он посмотрел на снимок – не у Дебби? Если она считала, что Мария представляет собой угрозу для жизни Эбигейл. Не физической жизни, а интеллектуальной, эмоциональной.

Потом он обратил внимание на кое-что еще.

– На чем лежит эта фотография?

Изабель наклонилась над столом:

– Похоже на ежедневник, который упоминается в описи. Вероятно, это ежедневник Дебби.

– Нет. Ее ежедневник – в телефоне, – возразил Бовуар. – Зачем ей еще один? Тем более в виде книжки. Сейчас такими не пользуются.

Он бросил лукавый взгляд на Гамаша – тот до сих пор носил с собой книжку-ежедневник и делал в ней пометки авторучкой. Напоминания у него были в телефоне, но график встреч он вел по старинке.

Изабель улыбнулась, вспомнив, как Бовуар поддразнивал шефа с его записной книжкой. Вскоре после отмены локдауна, но до начала вакцинации их пригласили на заседание в управление Sûreté. Они сидели в масках на расстоянии шести футов друг от друга.

«Меньше вероятность хакерского взлома». И Гамаш положил руку на свой открытый ежедневник.

«Слава богу, – сказал Бовуар. – Потому что время вашей записи к дантисту представляет национальный интерес».

«Может быть, не к дантисту, а к парикмахеру? – улыбнулся Гамаш. – Чего бы не дали русские за…»

«Ваши волосы во время локдауна и правда напоминали о советской эпохе».