– Что? Нет. Это книга?

Рейн-Мари достала книгу в желтой обложке, на которой была нарисована счастливая обезьянка. Книжку явно никогда не открывали и не читали.

– Почему ваша мать купила эту книгу, но так и не прочла ее вам?

Рейн-Мари перевернула «Любопытного Джорджа» корешком вверх, раскрыла и потрясла. Она нередко находила между страницами в книгах, подаренных Bibliothèque et Archives Nationales du Québec[88], разные вложения. Документы. Письма. Даже деньги.

Обе женщины не сводили глаз с книжки, но из нее ничего не выпало.

Рейн-Мари положила «Джорджа» на коробку и сказала:

– Мне кажется, ваша мать что-то скрывала от вас. Вам не приходит в голову почему?

– Прошу прощения, но я впервые о таком слышу.

– Вы не возражаете, если я посмотрю ваш дом?

Сьюзан, хотя и удивилась, ответила:

– Бога ради, сколько угодно. А мне нужно паковаться.

Через двадцать пять минут, пройдя по всему дому, Рейн-Мари остановилась перед кроватью Энид Гортон. Перед ее смертным одром, как выяснилось потом.

Она огляделась – не видит ли ее кто-нибудь, – легла на кровать, повернулась на бок и подняла руку.

Ее выставленный, как карандаш, палец коснулся темной черточки на обоях с рисунком в виде розовых бутонов. Она не являлась фабричным браком. Это была царапина.

– Эй, что вы делаете? – раздался в дверях сердитый мужской голос.

Под глазами у них залегли глубокие тени, движения были вялыми. Судя по всему, ни Эбигейл Робинсон, ни Колетт Роберж не спали этой ночью. Обе выглядели ошарашенными, будто контуженными.

Но это не означало, что одна из них не является убийцей. Гамашу подумалось, что тот, кто убил Дебби Шнайдер, в начале того дня или даже вечера ничего такого не планировал.

Для него или для нее это убийство было таким же потрясением, как и для всех остальных.

Они втроем уселись у камина в кухне, остро ощущая, что среди них кого-то не хватает.

– Есть какой-нибудь прогресс, Арман? – спросила Колетт.

– Мы собираем улики, информацию. И мне нужно больше информации от вас, профессор Робинсон.

– Да. Сколько угодно.

– Почему вы на самом деле приехали сюда?

Эбигейл Робинсон ждала вопроса о Дебби Шнайдер и потому на какое-то мгновение потерялась.

– Я вам уже говорила: хотела увидеть Рут Зардо.

– И в то же время вы за вчерашний вечер не обменялись с ней ни словом.

Он положил пуговицу на стол между ними, откинулся на спинку стула, глядя, как цвет возвращается на лицо профессора Робинсон.

– Именно так. Я приехала поблагодарить ее за то, что она позволила нам использовать в нашей кампании строку из ее стихотворения.

– «Увы», – сказал он.

– Простите?

– Так называется стихотворение.

– Да, – улыбнулась Эбигейл. – Прошу прощения. Это от усталости. Дебби в биографии мадам Зардо прочла, что та живет в деревне, которая называется Три Сосны. Поэтому мы и поехали на вечеринку. В надежде увидеть ее там. Но она не проявила никакого интереса к разговору, поэтому я так и не подошла к ней.

– Вы преодолели тысячи миль, чтобы поблагодарить ее, однако не сочли возможным сделать несколько шагов?

– Да.

Он поднял свой телефон:

– Вот что ответила Рут на просьбу Дебби Шнайдер использовать эту строку из ее стихотворения.

«Хер вам. Со всей искренностью, Рут Зардо».

Эбигейл посмотрела на него:

– Она не согласилась?

– Это кажется вполне очевидным. У мадам Шнайдер была привычка не делиться с вами важной информацией?

– Нет, ничуть. По крайней мере, я так не считала. Но может быть, Дебби не хотела меня расстраивать или разочаровывать. Вероятно, она думала, что нам удастся лично убедить мадам Зардо и она позволит нам использовать ее стихотворение.

– Но и она не подошла к Рут. Таким образом, выясняется, что мадам Шнайдер солгала вам.

– Нет. То есть да. Но нужно знать Дебби! – сказала Эбигейл, теперь уже взволнованно. – Она никогда бы не сделала этого с целью навредить; скорее всего, она поступила так, полагая, что помогает мне. Даже защищает меня.

– Если мадам Шнайдер ввела вас в заблуждение по поводу этой строки, то не было ли и других случаев, когда она вам лгала?

– Например?

– Например, хорошо ли вы были осведомлены о встрече с премьером? Или о доходе от продаж атрибутики? Мадам Шнайдер, кажется, была в курсе малейших подробностей вашей кампании.

– И не только кампании. Моей жизни. Наверное; по крайней мере, я так полагаю… Мне нужно это проверить.

Она огляделась. В поисках Дебби Шнайдер. Чтобы помочь ей проверить Дебби Шнайдер.

– Я бы хотел ознакомиться с вашими бумагами, – сказал Гамаш. – С документами, финансовыми отчетами, со всем прочим. Чтобы понять, что же было у нее на уме.

– Это необходимо?

Теперь он взглянул на нее с некоторым сочувствием:

– Расследование убийства по определению связано с вторжением в личное пространство, и я вам искренне сочувствую в связи с этим. Когда следствие закончится, мы будем знать о вас гораздо больше, чем сейчас, будем знать обо всех причастных к делу больше, чем это полагается в обычных обстоятельствах. Но я вам обещаю: если эти сведения не будут иметь отношения к делу, они будут забыты.

– Правда? Вы обладаете такой способностью, старший инспектор? Просто взять и забыть? Счастливчик.

Они некоторое время смотрели друг другу в глаза. Любой человек, доживший до седин, несет груз воспоминаний. И был бы рад облегчить ношу, да не может.

После паузы Арман нарушил молчание:

– Мадам Зардо просит вас более не использовать ее стихи в вашей кампании и немедленно прекратить продажи пуговиц.

– Конечно, я поручу… – Голос Эбигейл смолк. Кому она это поручит? – Я распоряжусь, чтобы это было сделано.

– И она хочет, чтобы уже собранные деньги были отправлены в Лапорт.

– Куда?

Гамаш посмотрел на Роберж, которая никак не реагировала на происходящее. Он предпочел не отвечать на вопрос и сказал:

– Думаю, почетный ректор поможет вам с этим. – Потом снова повернулся к Эбигейл. – Кто такая Мария?

– Прошу прощения?

– Дебби называла вас Эбби Мария. Но ваше второе имя – Элизабет. Так откуда взялась Мария?

– Это прозвище. С детства. Господи боже, вы никогда не узнаете, кто убил Дебби, если будете задавать подобные вопросы! – Она стрельнула глазами в сторону Колетт. А та, вероятно, подала ей какой-то незаметный сигнал, потому что Эбигейл раздраженно вздохнула. – Вы так или иначе вскоре узнаете об этом. У меня была сестра, ее звали Мария. Младшая сестра. Она родилась абсолютной калекой и умерла в девять лет.

– Эбби Мария, – повторил Гамаш и посмотрел на Колетт Роберж.

Она знала. И все же Гамаш помнил: когда он напрямую спросил у Колетт, была ли Эбигейл единственным ребенком в семье, она не дала отрицательного ответа.

– Так называла нас мать с того самого часа, когда сестру принесли в дом. Я понимала, что это означает.

– Что?

– Что мы связаны. Что мы не две личности, а одно лицо. Эбби Мария. Доктор Жильбер был прав вчера. Это отсылка к «Аве Мария». Игра слов. Попытка вложить в эти слова что-то хорошее. Дар Божий.

– А это было не так?

Эбигейл не ответила. Она смотрела на свои пальцы, сплетенные на коленях. Две отдельные руки, но одно целое. Невозможно понять, какой палец какой руке принадлежит. Где начинается одна и кончается другая. Эти руки, хотя и сплелись воедино, не стали сильнее. Одна так крепко держала другую, что обе были бесполезны.

Арман знал, что «Аве» в «Аве Мария» означает приветствие, хотя еще может означать и «благоденствуй».

Но не все сложилось во благо.

Увы.

Это длилось всего долю секунды. Оно промелькнуло так быстро, что Бовуар уловил его только с третьего раза.

Благодаря месту, с которого открывался обзор всего зала, он мог рассмотреть почти всех собравшихся и сцену. Правда, видел он только спины зрителей, но этого было достаточно.