– Боже мой, – сказала Эбигейл, оглядев остальных, – неужели вы не видите, к чему он ведет? Хочет сделать меня виноватой.

– Не поэтому ли Дебби повторяла раз за разом: «Эбби Мария»? – спросил Гамаш, как бы не замечая ее вспышки. Он сделал еще шажок к Эбигейл. Наконец-то он стоял на твердой почве. – Она таким образом пыталась подбодрить вас. Между вами это было чем-то вроде кода. Общей тайной. Но каждый раз, когда она говорила это, вы слышали угрозу. Предупреждение.

– Это все вранье. Вы возводите на меня напраслину. – Она принялась взывать к Колетт: – Он ненавидит меня за мое исследование. Неужели вы не понимаете?

– Когда Дебби сказала про веру вашего отца в то, что правда, какой бы неприятной она ни была, непременно проявится, тут-то и включился сигнал тревоги, – продолжил Гамаш. Теперь без малейшей жалости. – Вас охватила паника, да?

На лице Эбигейл появилось жесткое выражение. Он видел: она готовится действовать. И подумал, что знает, каким будет ее действие. Он уже видел такие лица. У мужчин и женщин, стоявших на мосту высоко над водой. Перед тем как…

Дыхание Эбигейл выровнялось. Успокоилось.

– Я не думаю, что вы тем утром проснулись с намерением убить Дебби. – Гамаш заговорил ровным голосом, увещевающим тоном. – Скорее всего, когда вы ехали на вечеринку, у вас и в мыслях не было ничего подобного. Но внутренне вы кипели. А потом Дебби назвала вас Эбби Марией в присутствии доктора Жильбера. Это было уже слишком. Вы поняли, что больше не можете доверять ей. Дебби, намеренно или нет, отпускала слишком много намеков, и в конечном счете кто-нибудь мог заинтересоваться этим и начать раскопки.

– Арман… – предупредил Жильбер. Он видел, что Робинсон готова взорваться.

Но Гамаш продолжал гнуть свое. У них не было реальных доказательств. Его версия отвечала фактам, но даже не самый опытный адвокат разрушит ее в суде. Требовалось признание. Он видел не только пистолет Жана Ги, но и телефон в руках Изабель. Она включила запись.

– Вы ошибаетесь, Арман, – сказала Колетт. – Марию убила Дебби. Я это знаю, потому что она призналась мне во время нашей прогулки.

– И вы хотите сказать, что тогда вы убили Дебби Шнайдер?

– Да.

– Non. – Он отрицательно покачал головой. – Неправда. Вы никогда бы не стали таким образом рисковать будущим Жан-Поля. Что станет с ним, если вас арестуют? Нет. – Он выдержал ее взгляд. – Вы можете сдать вахту. Вечную благодарность Пола Робинсона вы уже заслужили. Он просто не понимал, о чем просит. – Гамаш повернулся к Эбигейл. – Вы убили ее.

– Нет. – Однако голос Робинсон звучал неубедительно.

Он поднял руки и тихо произнес:

– Эбигейл…

И тут она сделала то, чего он боялся. Перестала целиться в Жильбера и направила ружье на Жана Ги.

– Нет! – крикнул Гамаш.

Бовуар собрался с духом и нажал на спусковой крючок. Но не до конца. Чуть-чуть. Чуть-чуть. Оставалось еще на волосок…

– Ну же! – взвизгнула она. – Ну! Стреляй уже!

И он хотел выстрелить. Каждой своей клеточкой. Вот он – его шанс. Это было бы не убийством. Самозащитой. Все бы подтвердили это. Один выстрел – и Идола будет в безопасности. Они все будут в безопасности.

– Ты же хочешь этого! – закричала Эбигейл. – Я знала это с самого начала. Ты меня ненавидишь, потому что согласен со мной. Твоя жена должна была сделать аборт.

– Эбигейл! – рванулась к ней Колетт, но Гамаш остановил ее.

Это все, что мог сделать Арман, едва удерживаясь от того, чтобы самому не кинуться между Жаном Ги и Эбигейл. Решение должен был принять Бовуар. И поставить точку. Гамаш затаил дыхание. Ждал, широко раскрыв глаза. Сердце его колотилось.

– Ну же, либо я, либо твоя дочь! – завизжала Эбигейл, выставляя ружье перед собой.

Слезы текли по лицу Жана Ги, и он застонал, как смертельно раненное животное.

– Стреляй, трус ты гребаный!

Он опустил пистолет и отрицательно покачал головой. Изабель бросилась вперед, ухватилась за ствол ружья и направила его в потолок.

– Ну же… – взмолилась Эбби, но ружье уже было вырвано из ее рук, а сама она свалилась на пол. – Пожалуйста.

– Эбигейл Робинсон, – начал Жан Ги, – вы задержаны по…

Продолжить он не смог. Его колени начали подгибаться.

Арман подхватил его, удержал от падения. Прижал к себе рыдающего Жана Ги.

– Патрон был в патроннике, – сказала Изабель. – Она собиралась убить тебя.

– Нет, – покачал головой Жан Ги. – Она хотела, чтобы я ее убил.

Он сидел на заднем сиденье машины, абсолютно обессиленный, и все еще дрожал. Не от холода, а от нервного напряжения.

– Самоубийство руками копа, – сказал Гамаш.

Это был один из его кошмаров. Лишь немногие полицейские, выходя в отставку, могли похвастать, что их ни разу не вынудили сделать это.

Но Жан Ги Бовуар отнюдь не был среднестатистическим копом.

Они отвезли Эбигейл Робинсон в отделение Sûreté. Ее задержали за то, что она завладела опасным для жизни оружием и угрожала применить его против офицера полиции.

Ей не было предъявлено обвинение в убийстве Дебби Шнайдер или Марии. Команда Гамаша не знала, достаточно ли у них свидетельств, чтобы их принял суд. На это могло потребоваться еще немало времени. Если не целая вечность. Хотя полицейские все еще рассчитывали на ее признание.

К тому времени, когда все формальности были выполнены, написаны заявления, завершена бумажная работа, день уже клонился к вечеру.

Колетт Роберж отвезли домой к Жан-Полю, а Винсент Жильбер и Хания Дауд вернулись в оберж.

Винсент тут же пригласил Ханию прогуляться до бистро и выпить.

– Мне нужен глоток свежего воздуха.

– Мы пойдем пешком?

– Да тут совсем рядом, нужно только спуститься с холма, – сказал он. – Вон оно, бистро, его отсюда видно.

– Горизонт тоже видно. Но это не значит, что я хочу до него дойти.

Два святых идиота пререкались всю дорогу, пока шагали вниз по склону к бистро, где Габри усадил их за столик подальше от приличного общества и принялся выуживать из них информацию.

Он ушел с заказом на двойной виски и горячий шоколад, но без всякой информации.

Изабель отвезла шефа и Бовуара назад в Три Сосны.

Жан Ги, сжавшись на заднем сиденье, провел по лицу трясущейся рукой. Думал, понимают ли его коллеги, что он подошел к самой грани. Наверное, понимают, подсказывал ему опыт.

Чего он не знал, так это причины, по которой не стал стрелять. Интересно, настанет ли в его жизни день, когда он пожалеет, что не сделал этого выстрела?

– Так, значит, вы пригласили Эбигейл к себе не для того, чтобы убить? – спросила Хания.

– Я? Кого-то убить? Ни в коем разе, уж я насмотрелся жестокостей, пока работал у Камерона. Нет. Я пригласил профессора Робинсон в свой дом, чтобы никто не помешал мне попросить у нее прощения за то, что случилось с ее матерью, ведь так или иначе я допустил эту трагедию. Но возможность извиниться мне не представилась.

Он посмотрел на свои руки с выступающими венами – его сплетенные вместе пальцы лежали на столе. Виски стоял перед ним нетронутый. Хания взяла чашку с горячим шоколадом, украшенным башенками взбитых сливок. Она ощущала потребность в чем-то успокаивающем. Хания никогда не пробовала горячего шоколада, но видела, с каким удовольствием его пьют другие, а потому решила, что, может, именно это ей сейчас и нужно.

Она не могла понять, что ее так огорчило. В конечном счете она видела кое-что похуже. Не говоря уже о том, что делала. Но никогда не сталкивалась с последствиями. Она считала нелюдями тех, кого убила. И в тот момент знала: выбора нет – если она не поднимет руку на врага, то умрет сама.

Но теперь Хания начала догадываться, что истина глубже. У этих мужчин и мальчиков были семьи. Стремления, пусть ущербные. Собственные раны. Они явно не родились с желанием насиловать, мучить, пытать и убивать.