Эбигейл насмешливо фыркнула:

– Сравнила, да, не отказываюсь.

– Почему?

– Подвернулось на язык. Рассердилась на него. Это худшее, в чем можно обвинить любого исследователя. В том, что он нравственный банкрот, жестокий, как Камерон. Вам знакомы его работы?

– Да.

– Тогда вы меня понимаете.

– Я только не знаю, считаете ли вы и Винсента Жильбера нравственным банкротом.

– Какое отношение это может иметь к смерти Дебби?

– Вы горячо спорите с неким человеком. А менее чем через час убивают вашего друга и помощницу, и это убийство очень похоже на неудавшееся покушение на вас. Поэтому есть вопросы, которые должны быть заданы. И должны быть выслушаны ответы.

– Вы думаете, Жильбер пытался убить меня? – Ее удивление было искренним. – Мы поспорили, но я не могу представить, чтобы он зашел так далеко.

– Ваши последние слова, обращенные к нему, звучали как предостережение. Угроза. Вы сказали, что о чем-то знаете. Так что же вам известно о Винсенте Жильбере?

– Я знаю, насколько чувствительны наши эго. Ученые могут казаться рациональными, однако мы – в числе самых ранимых людей в мире. Может быть, потому, что большинство из нас не способно справиться с эмоциями и сильно зависит от них. Я хотела довести его огромное, раздутое эго до исступления. Хотела причинить ему такую же боль, какую он причинил мне. А для этого нет лучшего способа, чем сравнить его с Камероном.

– А возможно, под словами «я знаю» вы подразумевали, что знаете о его присутствии на вашей лекции позавчера.

В ответ он увидел нечто интересное. Но не удивление Эбигейл Робинсон – ее это заявление, казалось, мало взволновало. Интересной была реакция почетного ректора Роберж.

– Почему вы считаете, что Жильбер был на лекции профессора Робинсон? – спросил Гамаш у Колетт, когда та провожала его к машине.

Он хотел поговорить с ней один на один, предполагая, что в отсутствие Эбигейл докопаться до правды будет легче.

Снегопад усилился. Но при всей своей силе он оставался легким. Как перья из разорванной подушки.

Звуки в мире стали приглушенными. Мир погрузился в тишину. Только снежок поскрипывал под ногами.

– Откуда я могу знать? Я с ним едва знакома.

– Слушайте, это же неправда. – Он остановился, посмотрел на нее. Щеки почетного ректора порозовели. Может быть, от холода. Может быть, от чего-то другого. – Вы вчера вечером утаили от меня информацию. Вы не сказали, что заседали в одном совете вместе с Жильбером.

– И что? Я во многих советах заседала, но остальных членов едва знаю.

– Я говорю о Лапорте, организации, созданной для защиты людей с синдромом Дауна.

– Верно. Я не думала, что это имеет какое-то значение.

– Да бога ради, Колетт. Конечно же имеет.

– Хорошо, это была ошибка. Не хотела вам говорить, потому что знала: вы приукрасите этот факт всяческими домыслами.

– Например?

– Например, сделаете вывод, что мы с Винсентом в сговоре. Что у нас общая повестка. Что мы раздули наше желание защитить людей с синдромом Дауна до безумных размеров; возможно, стали участниками покушения на жизнь Эбигейл. Что мы состоим в тайном обществе ассасинов.

– Ну, за исключением последнего пункта, натяжка не так уж велика.

Они снова тронулись с места в направлении к машине.

– Что я готова убить… – продолжила Колетт, но ее слова прозвучали так громко, что она огляделась и понизила голос. – Что я готова убить кого-то. Да вы же сами в это не верите, Арман.

– Мне известен единственный человек, который точно не убивал Дебби Шнайдер, – это я сам. – Он задумчиво помолчал. – И может быть, Рейн-Мари.

У почетного ректора вырвался смешок, и маленькие снежинки растаяли в облачке пара.

– Понимаю, вы должны рассматривать все версии, это ваша работа. Однако не тратьте на меня свое время. Я ничего такого не делала.

– Но вероятно, делал Винсент Жильбер. Насколько хорошо вы его знаете? – Гамаш увидел, как ее розовые щеки краснеют еще сильнее, и его посетила одна мысль. Он снова остановился, повернулся к ней. – Постойте, Колетт. Уж не действовали ли вы на пару, согласованно?

Она глубоко вздохнула, бросила взгляд в сторону дома.

– Нет. Влекло ли нас друг к другу? Да. В интеллектуальном плане. Он блестящий, неординарный, его присутствие вдохновляет. При этом между нами никогда не было ничего физического.

– Встреча интеллектов, но без объятий? – произнес он.

– Да.

– Еще вы солгали, сказав, что Эбигейл была единственным ребенком в семье.

– Нет, это сказали вы, а я не стала возражать.

Он наклонил голову.

– Вы лучше, чем хотите показаться. Думаете, сумеете спрятаться за какой-то формальностью?

– Мария умерла много лет назад, та трагедия была делом семейным. Я не могла представить, что сейчас это имеет какое-то значение.

– Тогда почему бы не сказать мне правду?

– Надо было. Прошу прощения.

– О чем еще вы не сообщили? Сейчас самое время.

– Нет, больше сказать нечего.

Они снова тронулись с места и теперь подошли к засыпанной снегом машине.

– Вы до этого момента были очень осторожны в выражениях, – произнес он. – Точнее сказать, стояли на разделительной черте. Но мне необходимо знать: вы поддерживаете профессора Робинсон или нет?

– Я вам этого не скажу, Арман.

– Почему?

– Потому что я почетный ректор университета, и мои личные и политические убеждения должны оставаться при мне, чтобы я не влияла ни на студентов, ни на персонал.

– Для меня ваши слова звучат как поддержка Эбигейл. И все же…

– Oui? – сказала она.

Он протянул ей щетку, а сам принялся второй счищать снег с одной стороны машины.

– И все же, – повторил Гамаш, остановившись и взглянув на нее, – я не могу поверить, что вы поддерживаете такое ужасное предложение. Фактически предложение массового убийства.

– Но вы считаете, что на одно убийство я все-таки способна? Таким образом, я либо солидарна с Эбигейл и рада поддержать массовое убийство, либо я против нее и тогда соучаствовала только в одном убийстве. Это, полагаю, прогресс. Ну и ум же у вас, Арман. Я вас уважаю, но не завидую вам. Не завидую жизни с таким взглядом на человечество.

Он стал счищать снег со стекол машины, с капота.

– Не на человечество. А на некоторую выборку из него. Будьте осторожны, Колетт. Не у меня одного есть глаза и уши.

Отъезжая, он бросил взгляд в зеркало заднего вида. Роберж стояла на дорожке, смотрела ему вслед. А за ее спиной, не видимая почетному ректору, в окне маячила фигура. Эбигейл Робинсон наблюдала за ними.

По приезде Гамаша в оперативный штаб пришли данные вскрытия. В них не было ничего такого, о чем бы полицейские не знали или не подозревали.

Жизнь Деборы Джейн Шнайдер оборвалась около полуночи между 31 декабря и 1 января.

Причина смерти: удар тупым предметом по затылочной части головы. Орудие убийства: полено, скорее всего колотое.

Вернулась Изабель Лакост, и теперь все сидели за длинным столом для совещаний в подвале и смотрели видео. Не всё, а только эту часть. Прокручивали снова и снова. Потом Бовуар остановил запись на кадре, показывающем лицо Жильбера.

Гамаш откинулся на спинку стула.

– Что скажете? Является ли Винсент Жильбер соучастником?

Изабель категорически покачала головой:

– Non.

– Он там присутствовал, – сказал Жан Ги. – Стоял рядом с этим типом.

– Но Тардиф не собирался там стоять, – отмахнулась Изабель. – Он хотел быть гораздо ближе к сцене. Отошел назад, только когда увидел нас. Я несколько раз говорила с Тардифом и уверяю, что Винсент Жильбер, какие бы планы ни лелеял, никогда не выбрал бы его в сообщники. А уж тем более в сообщники убийства.

– Почему ты так решила? – спросил Бовуар.

– Потому что Жильбер нашел бы помощника, понимающего, что надо делать. Эдуард Тардиф хороший парень, трудяга, порядочный человек, доведенный до кипения. Он не годится в организаторы преступления.