– Ты бы сделал это снова? – тихим голосом спросил Даниель.

За плечом сына Арман видел холм над Тремя Соснами; он представил себе скамью, невидимую сейчас в темноте. А на скамье – вырезанные слова.

«Храбрый человек в храброй стране».

Арман Гамаш понимал, что больше не знает, как должна выглядеть храбрость. Каким может быть «лучшее».

Доктор Шарон Харрис пила кофе с молоком и ела бриошь в бистро, когда появились Арман, Жан Ги и Изабель.

– Я думал, вы отправите нам ответ по электронке, – сказал Гамаш и сел напротив, сперва приветственно помахав Габри и Оливье. – Или позвоните. Никак не ожидал, что явитесь собственной персоной.

– Хотя мы были ничуть не против встретить вас в бистро, – улыбнулся Жан Ги.

Он проспал завтрак и теперь заказал французский тост с беконом, копченным в кленовом соке и зажаренным на решетке в кленовом сиропе, – благо от cabane à sucre[109] было рукой подать, чуть дальше по дороге.

Гамаш и Лакост заказали только кофе.

Стояло морозное январское утро, часы показывали начало девятого. Солнце только-только стало подниматься, а бистро – наполняться посетителями. На льду катка появились первые конькобежцы, родители которых стояли в снегу, обхватив себя руками, топая ногами, чтобы немного согреться, и с тоской поглядывая в сторону бистро.

– Я хотела обсудить кое-что при личной встрече, – пояснила коронер. – Присланные вами документы о трех смертях в семье Робинсон… наводят на размышления.

– О чем? – подалась вперед Изабель.

– О том, что за этими смертями стоит нечто большее, – сказала Шарон Харрис.

– Например? – спросил Жан Ги.

– Думаю, вы и без меня знаете.

Гамаш не мигая смотрел на нее, молча ждал пояснений.

– Хорошо, я с вами поделюсь своими соображениями, – кивнула доктор Харрис. – Думаю, медицинские заключения верны. Кэтлин Робинсон, мать Эбигейл, покончила с собой. Лекарства, что она принимала, – это средства подавления депрессии. В свидетельстве о смерти говорится, что несколькими годами ранее она родила, так что у нее, вероятно, была затяжная послеродовая депрессия. Умершие такой необычной смертью подлежат вскрытию. Но в данном случае вскрытия не делали. Предполагаю, потому, что врач и коронер точно знали причину смерти. – Она оглядела своих слушателей. – Вижу, вас это не удивляет.

– Не удивляет, – подтвердила Лакост. – Мы думаем, что ее смерть была… – Она поискала подходящее слово. – Спровоцирована.

– Каким образом?

– Она приехала в Квебек лечиться от депрессии. Лечил ее Юэн Камерон.

Глаза Шарон Харрис широко распахнулись, она сделала резкий, короткий вдох.

– Понятно.

Ей стало ясно, что в целом здоровая, счастливая женщина, страдавшая временной, хотя и острой, депрессией, оказалась в руках монстра. Для лечения.

Еще Харрис понимала, что Кэтлин Робинсон отправили домой к мужу и детям после нескольких месяцев истязаний. Уезжала она в депрессивном состоянии, вернулась в отчаянии.

И покончила с собой.

– Понятно, – повторила Шарон Харрис.

Безусловно, на самом деле случилось не самоубийство. С точки зрения морали, а возможно и закона, это было убийством.

– Если вы уже все выяснили, то почему отправили мне эти заключения?

– Я думаю, вы уже знаете, – сказал Гамаш с едва заметной улыбкой.

Доктор Харрис в ответ не без удивления произнесла:

– Touché. – Она посмотрела на распечатки. – Вас интересовала не столько смерть мадам Робинсон, сколько контекст. Вас интересовали другие смерти. Мужа и дочери. В свидетельстве о смерти Пола Робинсона тоже указана сердечная недостаточность. Ему было за пятьдесят, так что инфаркт или инсульт не исключаются. В равной мере нельзя сбросить со счетов и самоубийство. В общем, оба свидетельства о смерти составлены весьма туманно. – Она помедлила, потом посмотрела на старшего инспектора. – Но вы глава отдела по расследованию убийств, а не самоубийств. Что вы подозреваете, Арман?

– Вы мне скажите.

Она потупилась и пробормотала что-то вроде «вот негодяй».

– Ладно, – сказала она, подняв голову. – Я вам скажу, но это неофициально. По-другому никак. Потому что в настоящий момент я сомневаюсь, что это когда-либо может быть доказано.

Три детектива ждали. Шарон Харрис пошуршала бумагами на столе, нашла нужную, положила поверх других.

– Я считаю, что малолетняя Мария Робинсон умерла не вследствие несчастного случая.

– И что это значит? – спросила Изабель, подавшись в сторону коронера.

– Это значит, что, по моему мнению, она была убита. И полагаю, руками отца, который потом покончил с собой.

– Но между этими двумя смертями прошли годы, – сказала Изабель.

– Верно. Но есть такая вещь, как отложенная реакция.

– Отложенная на несколько лет? – Лакост явно не желала соглашаться с такой гипотезой.

– Разве при расследовании убийства вы не обращаетесь к прошлому? Не ищете там рану, которая нагноилась спустя много лет? И годы спустя привела к убийству? Я слышала, вы говорили о таких вещах. Так почему не самоубийство? Суд над собой. То, что случилось с женой, нанесло Полу Робинсону глубокую рану. А потом на его плечи свалился груз забот о дочери-инвалиде. Разум от потрясений может деформироваться, изворачиваться в поисках выхода, и в итоге человек загоняет сам себя в угол. Так что запишите и эту смерть на счет Юэна Кэмерона.

– Постойте… – Бовуар вскинул руки. – Вы считаете, что Робинсон мог убить собственную дочь? Беззащитную маленькую девочку? Ч-ч-ч… Ч-ч-ч…

– Что дает мне основания так говорить? – помогла ему доктор Харрис. – Вот это.

Она ткнула пальцем в одно из слов заключения. В одно из слов, намеренно или нет похороненных среди множества других.

Бовуар склонился над листом, разглядывая это слово, словно обследуя крохотное тело.

«Петехии»[110].

Он посмотрел на Лакост, которая тоже наклонилась, чтобы разглядеть это слово. Потом они оба взглянули на Гамаша. Но ему не было нужды читать это слово. Он видел его предыдущим вечером.

Именно поэтому он и отправил доктору Харрис документы без всяких комментариев. Чтобы выслушать ее непредвзятое мнение. Узнать, увидит ли она то, что увидел он.

Петехии.

Крохотные красные точки на лице девочки. Похожие на веснушки. Только то были не веснушки. Детективы отдела по расследованию убийств знали, что это признаки удушения.

– Она подавилась бутербродом с арахисовым маслом, – сказал Жан Ги. – Это и есть причина ее смерти. Тут так и сказано. Кровотечение вызвано именно этим. А не…

Он чувствовал, как холодеют его руки и ноги, словно он все время находился на тонком льду. И теперь лед треснул.

Он пытался взять себя в руки. Создать впечатление, что все в порядке.

Ça va bien aller.

Но его одолевала мысль о том, что если такое могло случиться с Полом Робинсоном, любящим отцом, то это может случиться с… кем угодно.

– Состояние ребенка к тому времени сильно ухудшилось, – сказала доктор Харрис, внимательно глядя на Бовуара. – Она ела только перетертую пищу. Ни один родитель в здравом уме не дал бы ей бутерброд с арахисовым маслом.

– Может, это сделала сиделка! – Бовуар резко возвысил голос, хотя сердце его упало. – Кто-то, не знавший особенностей девочки.

– В заключении написано, что при этом присутствовал только ее отец, – произнесла доктор Харрис.

Арман перевел взгляд с нее на Бовуара. Он знал, как проявляет себя страх. Не раз видел, как действует страх на молодых агентов. Да и на опытных детективов, когда те готовятся к особенно опасной операции.

Теперь такой страх он видел в своем зяте. И знал, откуда берется этот страх.

– Мне кажется, отец Марии задушил ее, возможно подушкой, а бутерброд засунул ей в горло уже после смерти, – сказала коронер.