Отец Михаил усмехнулся и взглянул на меня с иронией не меньшей, чем я на него. Да, это была маленькая провокация, и иерей на нее не поддался, однако вновь показал себя человеком удивительно образованным.

– Пытаешься припомнить мне Джордано Бруно, графиня? Или Коперника? Ну так зря. Вполне может быть такое, что прав был итальянец, и вокруг звезд есть планеты. Есть ли на них люди, мы ведать того не можем. Некоторые верят, что на Марсе и Венере божьи твари живут, но никто до них не добрался по сей день. Поэтому вопрос этот не научный, а опять про веру.

– Но значит ли это, что Бруно напрасно сожгли церковники? – не унималась я.

– А его и не Церковь казнила, – и отец Михаил снова усмехнулся в ответ на мое недоверчивое выражение лица. – Инквизиция, Александра Платоновна, никого не сжигала, а передавала властям светским с выводами своего сыска. Inquisitio с латыни – расследование, графиня. И в вину Джордано было поставлено не его научное знание, которое сегодня видится наивным и несовершенным, а его воззрения на мироустройство и роль Господа в нем. Называл он Иисуса Христа не Сыном Божьим, а магом, что хотел стать бессмертным, а не умирал за грехи наши, отрицал посмертное наказание за грехи, а еще пытался основать свою даже не ересь! – религию! Как по мне, так бред умалишенного, основанный на древних египетских сказаниях.

– Разве не за научное познание пострадал сей итальянец?

– А ничего научного, графиня, в обвинении и не было. И инквизицио длилось семь лет, что колоссально долго. Вменяли безумному Ноланцу только преступления против веры. Александра Платоновна, учение Коперника стало запретным только в начале века уже семнадцатого, а тот же Галилей за приверженность к гелиоцентризму отделался лишь ссылкой в деревню. Кстати, ты знаешь, что говорил Бруно о планетах? Что это живые божественные существа, движущиеся по небу силой магии.

Я даже не знала, что на это все ответить, ведь с детства мне рассказывали учителя о великом ученом, умученном злыми инквизиторами. Но не верить отцу Михаилу повода не было, рассказывал он уверенно о том, что я сама знала только с чужих слов.

– Не бери на веру все, о чем слышишь, графиня, – улыбнулся священник. – Научное познание должно основываться на критике в мыслях. А жизнь у других звезд, – он показал перстом на небо, – может, и есть, но мы о том вряд ли узнаем точно. Хотя забавные теории происходят больше от увеличения знаний. Знаешь такого мистера Уильяма Гершеля?

– Не слышала. Англичанин?

– Он самый, хотя переехал на остров из Германии. Астроном, один из величайших сейчас. Но вот утверждает, что на других планетах есть жизнь, и даже Солнце населено.

– Солнце? Оно же, наверное, горячее должно быть!

– А герр Гершель[3] утверждает, что под горячей солнечной атмосферой есть еще одна – темная, которая защищает жителей светила от жара.

– Звучит нелепо.

– Я тоже так думаю. Но ведь это не проверить?

Вопрос был риторический, и я отвечать не стала, просто снова взглянула на звезды. Так мы и сидели, наверное, с половину часа, рассматривая эти маленькие огоньки, что равнодушно, не замечая маленьких людей, двигались по небосводу. Один раз выглянула Яэль, увидев, куда обращены наши взоры, тоже уставилась вверх, но, ничего там интересного не заметив, пожала плечами и скрылась во дворце.

Стена рухнула через два дня. Этого события ожидали обе враждующие стороны, но если с нашей никто и не пострадал, то хивинцев насмерть задавило с десяток, не меньше. Еще не успела осесть пыль, как они полезли в пролом, однако оказались в настоящем огненном мешке. Баррикада к этому времени выросла уже в человеческий рост, три пушки только и ждали случая выплюнуть картечные заряды. Артиллеристы не стали давать общий залп, а растянули их, чтобы как можно большее количество узбеков осознало смертельную опасность, ждущую их внутри крепости. И к моменту, когда грохнуло третье орудие, первое уже заканчивало перезарядку. Инфантерия тоже не спала, посылала свинцовую бурю навстречу атакующему врагу.

За какой-то час хивинцы потеряли солдат больше, чем за всю осаду. Я разместилась неподалеку, вот только Тимка сотоварищи категорически отказывались пускать меня к баррикаде.

– Без тебя там справляются, – рявкнул охранник. – Пойдешь, если совсем худо будет.

Наверное, он был прав. Штурм сам захлебнулся в потоках крови, тела убитых грудами лежали поверх кучи кирпича и сразу за ней. Потери экспедиции оказались мизерными, мне показалось это странным, но майор Кульмин, которому даже не пришлось самому принимать бой, пояснил:

– Хан сам попал в ловушку собственных умозаключений, Александра Платоновна. Он настолько поверил в то, что нужно лишь проломить стену, что перестал думать о других методах. И вот сюда он погнал всю свою армию, забыл, что сейчас не пятнадцатый век, и пролом защищают не люди с мечами и щитами. Мухаммад сам поставил своих солдат в узком месте, трудно преодолимом, под огонь ружей и артиллерии.

– То есть нам от того только лучше?

– Любое обстоятельство может быть как преимуществом, так и опасностью. Это слабое место, если хивинцы все же возьмут баррикаду хотя бы в одном месте, нам придется солоно. Им стоит только навязать близкий бой под ней, тогда плотности нашего огня может не хватить для удержания их. Пока мы играем в шахматы, а может приключиться штосс, где все зависит от удачи.

Майор оказался прав в том, что атаки стали яростнее, и хивинцы теперь в понимании ключа к своему успеху стремились как можно скорее добраться до шатких наших укреплений. Их отстреливали со стен, но апроши давали возможность врагу подойти к стенам без опаски. Затем узбеки что есть духу карабкались по завалу, телам убитых товарищей и бежали вперед. Схватки то тут, то там вспыхивали уже в штыковую, и вот уже третий день они велись без остановок. Штурмовали даже ночью, что несло гораздо большую опасность, чем стрелы, пули или сабли. Люди стали уставать, а тяжесть в руках приводила к ранениям и смертям. Мне самой дважды уже приходилось озарять своим Светом остервеневших в атаке врагов, и, к гордости моей, это дважды помогало сбить натиск.

Но силы таяли. Хивинцы несколько раз пробовали забраться на стены и с другой стороны, но там их легко отбивали, а основная битва была в Смрадном мешке, как назвали место пролома солдаты. И впрямь – несло гнилью там знатно, на дневной жаре тела убитых начали тухнуть, что многие защитники даже заматывали рты и носы смоченными в воде тряпками. Некоторые даже мочились на них, пытаясь отбить ужасный запах.

– Когда же они кончатся! – в сердцах воскликнул Нестор, которому я опять ассистировала.

– Раненые?

– И они тоже! Но я про басурман. Мы их убиваем десятками, тела их уже выше стен, а они все прут и прут!

– Солдат у хана много, говорят, что еще подошли. Не заканчиваются.

– Как бы мы раньше не кончились тогда.

Да, наша армия хотя и медленно, но таяла. Каждый новый день уносил жизни воинов, когда десятка, когда трех. Покалеченных тоже прибавлялось, пусть многие из них, перебинтованные, с открывающимися ранами и возвращались в строй, чтобы сменить уставших товарищей.

Каждый штурм начинался и проходил совершенно одинаково: хивинцы вдруг выскакивали из апрошей, стрелки в это время старались сбить наших солдат со стен, не давая им прицельно палить по атакующим. Первая волна практически полностью выкашивалась залпами картечи и ружейным огнем, но за ней шла вторая, потом третья. Баррикаду, к этому времени уже тщательно укрепленную, узбеки растаскивать больше не пытались, а лезли на нее, многие враги несли с собой длинные пики, коими старались поразить защитников. Вот и у Павлова среди пациентов больше всего было с колотыми ранами. Если солдат получал удар в плечо, то его просто перевязывали и отправляли обратно в бой. В грудь – здесь уже приходилось смотреть, задето ли легкое. Самые неприятные оказывались раны в живот, ведь у нас просто не было времени врачевать их, оставляя других пострадавших без помощи. К помощи я привлекла Яэль, раз уж та досталась мне на содержание, к ней присоединились и несколько узбекских женщин, но те больше занимались стиркой, кипячением воды и кормлением пациентов.