Вместо ядер узбеки закидывали ослабленное место в стене примитивными гранатами. Пока укрепление держалось, но с каждым новым грохотом сотрясение кладки чувствовалось хорошо. За ней уже соорудили баррикаду, предполагая, что здесь может образоваться большая дыра.

В один из дней я встретила Бондаря с Мартыном, до этого они не попадались на мои глаза долгое время. Была эта пара прилично упитана, оба держались гордо, но ко мне отнеслись с должным почтением. Охотник держал в руках винтовальное ружье, бережно обмотанное промасленной тканью. А зрительную трубу бывший петербургский лиходей защитил самодельным чехлом. Сейчас они направлялись на юг, где вроде как обнаружили английского советника.

– Мы, Александра Платоновна, на этих сволочей и охотимся – приказ генерала, – сообщил Бондарь. – Четверых уже упокоили, правда, одного только со второго раза. Александр Федорович настрого запретил кого-либо другого стрелять, чтобы не спугнуть.

– Мухаммада бы упокоили, – буркнула я.

– Про него отдельно было сказано – не сметь. И не показывается он. Побежим мы, Ваше Сиятельство.

Интересно, почему Ланжерон запретил убивать Рахим-хана? Об этом мы даже поспорили с охранниками, но к какому-то выводу так и не пришли, а спросить самого генерала не предоставилось возможности. Я последние дни все больше проводила в госпитале, помогала там Нестору и уже дважды ассистировала ему в качестве помощника оператора, озаряя раненых, не давая им вспомнить о страшной боли. Результатами Павлов был очень доволен, а выздоравливающий Антип уже растрепал соратникам о чуде, явленном барышней. Про меня он теперь молился ежедневно. Военный руководитель экспедиции все время безвылазно проводил или в штабе, или на стене, в старый дворец почти не возвращался.

Суровые, но скучные будни осады. Казалось бы – постоянные штурмы, убитые и раненые, озабоченные лица интендантов, подсчитывающих припасы, перебирающих их от гнили и тухлятины, инспекция наличествующего пороха и свинца…

Однако все это вошло в рутину и привычку, будто ходишь на ежедневную службу в тихой конторке. Поэтому и солдаты, и офицеры развлекали себя, как могли. Оберы повадились играть в штосс, и Александр Федорович, хотя и скривившись, свое дозволение на это дал, ограничил только размер куша, который мог быть поставлен. И строго предупредил о недопустимости дуэлей, что часто сопровождают эту азартную игру. А один капитан от инфантерии сошел с ума и закрутил амур с молоденькой и очень красивой жидовкой.

Яэль[1] можно было бы даже назвать прекрасной. Глаза ее огромные и правда напоминали очи серны, узкое лицо притягивало взгляды, каштановые, с рыжинкой локоны вьющимися струями ниспадали на плечи и спину. Еврейское семя угадывалось лишь по тонкому, с горбинкой носу, но и он ее совсем не портил, ведь тонкие губы маленького рта гармонично дополняли прелестную картину. Поэтому интерес капитана Вилкова я отлично понимала.

А вот среди его боевых товарищей этот конфуз вызвал жаркие споры. Часть из них Николая Степановича строго осуждала, другие полагали любовное томление его личным делом, ведь никакого принуждения капитан не давал, третьим было все равно. Девочке, с ее слов, уже исполнилось восемнадцать, родителей убили во время погрома, что случались в Хиве порой, поэтому воспитывалась она в семье дяди. Скандал дошел даже до генерала, но Ланжерон грубо высказался в том роде, что у него и других забот сейчас хватает, и что там и куда пихает какой-то офицер – совершенно его, капитана, забота и головная боль. Конец спорам положил отец Михаил, наложивший на Вилкова епитимью в виде десятикратного прочтения молитвы.

– И после каждого соития читай сразу! – громогласно велел иерей капитану.

Мне показалось, что священник таким образом просто развлекается.

История эта получила неожиданное продолжение. Оказалось, что связь Яэль и капитана Вилкова считают порочной и в еврейской общине, поэтому дядя выгнал свою беспутную племянницу из не принадлежащего ему дома, в который он вселился милостью русского интенданта. Казалось, что хуже уже быть не может, но красивая жидовочка вдруг заявила, что хочет креститься, чтобы связать свою жизнь с любимым, и ее чуть не забили на смерть камнями, так что караульному плутонгу пришлось даже выстрелить поверх горячих голов. Капитан от столь скорого развития событий оказался фраппирован, но после очередного приватного разговора с отцом Михаилом во всеуслышанье объявил о предстоящей свадьбе.

– Страсть у него вспыхнула ведь внезапная, но быстро проходящая, – укорила я иерея.

– А пусть головой думает, – раздраженно ответил тот. – Как похоть тешить, так он первый! Вскружил девке голову, а ей теперь и со своими не жить. Пусть принимает ответственность! Впрочем, сердце у Николая Степановича хорошее, Господь даст – слюбится. Девка ладная, хозяйственная, благословения Вилкову получать не у кого. Так что оженю их! И имя у девчонки правильное, хотя окрестить надо будет правильным.

– Имя?

– Яэль – она же Иаиль, что убила злокозненного ханаанца Сисару[2]. Правда, посредством коварства, но не нам судить ту, что избавила свой народ от Гнева Божьего.

Я лишь пожала плечами. Девушку временно переселили ко мне под присмотр, и проблем она не доставляла. Скорее наоборот – взяла на себя некоторые хозяйственные хлопоты, благо по-русски болтала изрядно. Наловчилась, общаясь с рабами.

– Воду принесли, госпожа, – как раз сейчас крикнула жидовка. – Я буду стирать твою одежду!

– Благодарю, Яэль. Где же ты раньше была.

– У дяди.

В отведенную нам комнату ввалился уставший Павлов. К нему наша новая соседка относилась с опаской, никак не могла принять мужскую суть в теле женщины. Было забавно слышать еврейские молитвы в смеси с неуклюжими русскими, что девушка старательно заучивала, готовясь к таинству крещения.

– Какое имя примешь, красавица? – спросил Александр Яэль.

– Отец Михаил сказал, что оставит мне мое, но правильное – Иаиль. В…

– Святцах, – подсказала я.

– Да, в… Святсах есть такое.

– Это в честь Юлии Анкирской? – уточнил штабс-капитан.

– Нет, Иаиль, погубившая ханаанца Сисара.

Павлов недовольно поморщился. С Писанием он знаком был поверхностно, и таких подробностей не помнил, однако признаваться в таком не следует. Яэль он принимал с равнодушием, то, что она еврейского племени, его не трогало совершенно. Кавалерист-девица в принципе не видел различий между народами, он спокойно и вежливо общался и с кайсаками, и с хивинцами, в нем не было предрассудков и чванливости. А старому Алмату так вообще уважительно кланялся при встрече.

– Завтра рухнет стена, – сказал Павлов.

Он завалился на кушетку, как был – прямо в сапогах.

– С чего ты взял? – удивилась я.

– Да там камни уже на честном слове держатся. А хивинцы явственно бревна в апроши натащили, таранить будут. Так что будет жаркий бой. Останься тут, Саша.

– Вот еще! Если так, то моя помощь точно понадобится!

– От твоей помощи дьявольской потом голова до вечера трещит, – беззлобно возмутился Александр. – Каждый раз проверяю, не напрудил ли в рейтузы.

– А каково врагам?

– Врагам тяжко, – согласился штабс-капитан и затих.

Я подошла к нему и с удивлением увидела, что Павлов крепко заснул. Сделала знак Яэль, чтобы вела себя тихо и вышла на улицу.

Ночь совсем не принесла прохлады, в доме было даже свежее. Зато тут можно было любоваться звездами. В Петербурге зрелище такое бывает редко, сейчас же я рассматривала Млечный Путь и восхищалась красотой картины черного неба. Было удивительно тихо, будто и не стреляли еще несколько часов назад, не стонали раненые в госпитале.

Краем глаза я заметила отца Михаила. Священник встал рядом и тоже посмотрел на звезды. Они отражались от большого иерейского креста.

– Лепое зрелище.

– Сложно не согласиться, отче. Вроде просто яркие точки на небесном своде, а так радуют взор. Вы знаете теорию, что каждая из таких звезд – это как наше Солнце, а вокруг него кружатся планеты, которые тоже могут быть заселены?