– Не думаю, что это связано с нашим походом, – отрезал генерал. – Что мог узнать Али-шах про нас? Вести такие шли бы долго. Может, пытается перекупить этих дикарей, чтобы они отложились от Хивы. Но дело наше все равно неприятно осложнилось. Что будем решать, господа? Я выслушаю ваши предложения.

Все присутствующие на совещание высказались единогласно: необходимо продолжить путь. Припасы закончатся, а за новыми в Оренбург не пошлешь. Если даже обоз и пробьется мимо кочевников, будет это в лучшем случае недели через три, а скорее – не менее месяца его ждать.

За это время экспедиция будет мертва.

Войско двинулось вперед. Теперь это была не походная колонна, а изготовившаяся к бою армия. Туркмены появлялись то справа, то слева, и казачьи отряды кидались к ним, но до сабельной сшибки не доходило ни разу. С обеих сторон делалось по несколько выстрелов, ни один из которых не попадал в цель, кочевники разворачивались и, нахлестывая коней, отступали. Преследовать их Ланжерон запретил категорически, опасаясь ловушки.

Удивительно, но в свете такой опасности солдаты шли бодрее, и за дневной переход удалось пройти более сорока верст. Правда, полковник Кульмин, навестивший мою стоянку, пожаловался, что сегодня его подопечные устали сильнее обычного, так что на следующий день придется сбавить шаг. Хотя по армии уже поползли слухи, что до оазисов уже не так и далеко, и каменистая пустыня скоро закончится. Я этой надеждой тоже жила, ведь путь наш явственно пошел вниз с плоскогорья.

Туркмены с приближением темноты смелели, их разъезды подходили все ближе. Молодые всадники что-то кричали, но из их языка можно было разобрать только «урус», остальные слова, наверняка, были ругательствами. Наши кайсаки и киргизы ту брань понимали и скрипели зубами от злости. В своей прогулке по лагерю я как раз застала сцену: старый Алмат, посмеиваясь, успокаивал молодого джигита, рвавшегося проучить наглых йомудов. А рядом навострил уши теперь уже бывший каторжанин Бондарь со своим приятелем Мартыном. Они-то и были целью моего визита: охотник получил от меня «особое» винтовальное ружье в пользование, и теперь мне хотелось узнать его впечатления.

Мартын как раз сейчас тщательно протирал ветошью замок, готовясь смазать его заново.

– Пыльно, Ваше Сиятельство, – сказал он. – А винтовка добрая, уход за ней нужен соответствующий.

– Почему винтовка? – удивилась я.

– Ну… так с нарезами.

– Проще так сказать, – ответил за друга Бондарь. – И в бою если кричать: «винтовальные ружья к бою»! – это длинно и несуразно. А так – «винтовки к бою!»

Смысл в этих словах был, хотя меня и покоробило такое простецкое прозвище для столь уникального механизма.

Гарцующий саженях в трехстах туркмен что-то снова крикнул, но, несмотря на расстояние, кайсаки его услышали и разразились бранью на своем языке. Молодой схватил свою пищаль, однако, прикинув расстояние, бросил рядом с собой. Понял, что шансов попасть нет никаких, а промах лишь раззадорит врага.

– Вот что, Мартын…

– Ох, барыня, боялся, что и не прикажите уже, – обрадовался стрелок. – Бондарь, помогай.

Михайло достал из-за пазухи тубус, в котором оказалась… подзорная труба!

– Это у тебя откуда?

– Господин полковник одолжил. Который Кульмин, – ответил мазурик. – Сказал, чтобы привыкал.

– Это да, непривычно, – подхватил разговор Мартын, быстрыми движениями размазывая масло по замку. – В лесу ты один стреляешь, но с таким расстояниями помощник только на пользу.

Он жестом согнал кайсака с седла, на котором тот сидел, и устроил ложе ружья на потертой коже. Кочевники с интересом уставились и на оружие, и на деловитого солдата. В то, что можно точно выстрелить за шестьсот шагов и попасть не случайно, они не верили, но спокойный вид Мартына говорил именно о его уверенности.

Туркмен продолжал черкать[9] и теперь добавил к ругани жесты, наверное, обидные, но отсюда их видно было плохо. Бондарь прилег рядом со стрелком, приладил глаз к трубе и тихо сказал:

– Триста двадцать саженей, около того.

Мартын поправил винт на прицельной трубке и зарядил патрон. Кайсаки восхищенно зашептались меж собой: никогда они не видели, как это делается с казенной части.

– Ветра нет, – добавил Михайло.

Какое-то время ничего не происходило, потом охотник плавно потянул пальцем крючок.

Освобожденная пружина толкнула курок прямо на пятку иглы. Мне показалось, что я услышала, как сначала воспламенился от удара капсюль, а от него занялся порох, хотя на самом деле все это произошло одномоментно.

Молодой туркмен поперхнулся собственным ругательством и через мгновение рухнул с коня.

– В шею, вусмерть, – констатировал Бондарь.

– Значит, ближе был, целил в тулово, – ответил Мартын.

Кайсаки восторженно заорали, устроив диковинные пляски. Они хлопали солдата по плечу, а он только отмахивался и всматривался в сторону всполошившихся туркмен.

– Кто стрелял?!

К нам подбежал подпоручик, чье лицо украшали выдающиеся бакенбарды, сейчас возмущенно встопорщившиеся.

– Ваше благородие, по моему приказу, – сразу же перехватила инициативу в разговоре я. – Враг оскорблял достоинство русской армии, и я не смогла вытерпеть такую хулу. Потому и велела рядовому Мартыну…

– Иванову, – сказал тот, уже вытянувшийся вместе с Бондарем во фрунт.

Подозреваю, что Иванов он такой же, как и Петров.

– …рядовому Иванову показательно наказать обидчика. И приказ он с блеском исполнил, можете сами убедиться. Одним выстрелом за триста саженей сразил супостата.

Кайсаки за разговором следили с интересом, тем более что старый Алмат вполголоса переводил остальным. В такой ситуации поручик причинять ущерб чести русской армии не желал, тем более что и результат он мог оценить и сам. Тело туркмена отсюда было видно хорошо.

– Ваше Сиятельство, благодарю за объяснения, но впредь прошу таких приказов через голову начальства этих висельников не отдавать. Они в нашей роте, нам за них и отвечать. Впрочем, – поручик посмотрел, как к трупу туркмена подъехали два его товарища, – Мартын! Покажи-ка свою ловкость еще разок!

– Слушаюсь, Ваше благородие!

Охотник вновь устроил ружье на седле и замер. Кайсаки притихли. Мне стало смешно: разрез их глаз, казалось, позволял одновременно следить и за врагом, и за целящимся Мартыном.

Щелкнул выстрел, пороховой дым вырвался из ствола вслед за пулей. И заметна была еще тоненькая струйка, выбившаяся из-под замка.

– В ногу! Мазила! – крикнул следящий за стрельбой сквозь подзорную трубу Бондарь.

– Куда целил, туда и попал. Погоди ругать.

Мартын быстро зарядил новый патрон и снова направил ружье в сторону туркменов. Раненый истошно вопил, и второй бросил тело убитого, кинулся помогать еще живому. И упал, сраженный третьей пулей.

Теперь йомуды забеспокоились. Они внезапно потеряли уже троих, один из которых громко звал на помощь, и это, казалось бы, на безопасном от «урусов» расстоянии. Произошедшее еще никто не осознал, потому что еще один всадник поскакал на крик, и тоже упал с лошади, сраженный Мартыном.

– Ну ты и сука! – восхитился Бондарь.

– Р-рядовой Иванов! Прекратить бесчестие! – рявкнул поручик.

Бывшие каторжане вскочили. Туркмен продолжал вопить, но больше на помощь к нему никто не спешил. Офицер поморщился. Он теперь не знал, что делать, и я понимала его сомнения. Поступок Мартына, с одной стороны, был недостойным: он причинил страдание врагу, чтобы заманить под пули его товарищей. Только теперь раненый остался совсем беспомощный, вытащить его боятся, но не отдавать же приказ добить.

– Как ты только до такого додумался!

– Это супостаты, Ваше благородие, – спокойно, но с уставным рвением ответил охотник. – Нас они не жалеют, а теперь, может, бояться будут.

Поручик задохнулся от возмущения, но тут я положила свою ладонь на его руку, сжимающую эфес шпаги.

– Знаете, а я в чем-то согласна с ним.