Это был настоящий кошмар – огненный смерч в густонаселенном районе. На случай такого бедствия мы готовили стратегии и планы, проводили учения с тех самых пор, как стали свидетелями страшной трагедии в Новом Орлеане после урагана «Катрина» двумя годами раньше. Тогда все госслужбы на всех уровнях бросили несчастных людей, и бедствие унесло больше 1500 жизней. Я поклялся себе: если нам доведется попасть в похожую ситуацию, все нужные службы и ответственные люди будут на месте моментально. Мы с самого начала будем знать, что происходит, и сделаем все для пострадавших и для тех, кто работает на месте. Такой была цель всех наших штабов и учений.
Именно в этом моменте многие не совсем верно понимают, что должен делать человек на высоком государственном посту. Люди думают: если я, губернатор, убедился, что у нас есть план, если мы отрабатывали действия на случай экстренной ситуации, если каждый знает, что ему делать, то моя миссия исполнена. Но губернатор, как и владелец компании или директор спортивного клуба, отвечает сразу за многое. Он не может все делать сам – это всем понятно. В какой-то момент приходится делегировать обязанности – и полагаться на то, что люди не подведут, а план будет исполнен.
Вот только невозможно рассчитывать, что все сделают то, что должны, по твоему или по собственному представлению, – особенно в момент истины: на вершине успеха или на грани катастрофы. (Кстати, исполнение мечты зачастую требует не меньших усилий, чем предотвращение худшего сценария в чрезвычайной ситуации.) Бывают сбои. Накладки. Люди ленивы, зачастую – просто глупы. Если вам нужно сделать дело, достичь цели, защитить что-то или кого-то, если для вас важно, чтобы все происходило, как задумано, – придется лично контролировать все от начала до конца.
К полудню субботы мне стало кристально ясно, что в Сан-Диего вот-вот начнется полный бардак. Я это буквально видел. Слишком много частей механизма, раскиданных на слишком большом расстоянии, а события происходят слишком быстро, чтобы можно было отследить. С наступлением темноты эвакуированные уже стали прибывать на стадион «Куалкомм», там не было раскладушек и не хватало воды, и это явно было не все. Я понял: если мы хотим, чтобы все работало как дóлжно, надо ехать.
По дороге мы выяснили у ребят, работающих на стадионе, чего не хватает. Конечно, требовалось больше воды. А еще – памперсы, детское питание, туалетная бумага и неожиданная штука – пакетики для собачьих экскрементов. Этого не понимаешь, пока не станешь работать в реальной экстренной ситуации, но главное, о чем нужно позаботиться после поиска временного крова для эвакуированных, – это уход за младенцами и стариками, а затем – санитария. Мы тут же позвонили главе Калифорнийской ассоциации продовольственной торговли, и он немедленно направил свою армию собрать и доставить все нужное.
Раскладушек на месте не оказалось. Где же они? У кого? Почему еще не доставлены? Мы с помощниками расспросили всех, кто мог это знать или представлял, у кого спросить. После долгой цепочки телефонных звонков выяснилось: раскладушки лежат на складе. Владелец, заключивший с нами договор, склад продал, а новый хозяин сменил замки, не зная, что в одном из помещений хранятся вещи, жизненно необходимые для спасательных операций. И ни у кого нет ключа!
Нарочно не придумаешь! Если бы мы не приехали, не принялись расспрашивать и проверять, не заставили бы каждого вокруг проверять свою часть проблемы, те раскладушки, наверное, и поныне бы пылились на складе. Слава богу, что разыскивать пришлось только их. Могло получиться гораздо страшнее – как на ипподроме «Дель Мар».
В субботу вечером, когда мы уже собирались покинуть стадион, мне сообщили, что на ипподром перевезены 700 пациентов местного дома престарелых. То, что они в безопасности – гора с плеч, но что-то в этой ситуации мне не нравилось. Всякий, кто видел аптечку старика, даже не самого дряхлого и болезненного, понимает: ухаживать за пожилыми сложно, и в чрезвычайной ситуации дело не ограничивается тем, чтобы уложить человека в постель в концертном зале или на поле ипподрома. Так что мы с помощниками отправились на ипподром – проверить, как там дела.
С порога нас обеспокоило, что на месте нет ни одного врача – за сотнями стариков присматривал только медбрат по имени Пол Руссо, военный моряк и сорвиголова. Второй знак я получил во время обхода, когда эвакуированные укладывались спать. Одна милая леди подошла ко мне и с испугом и некоторым смущением сообщила: «Я не знаю, как мне быть. Завтра утром у меня должен быть диализ».
Эта реплика вызвала целую лавину вопросов. Сколько еще пациентов нуждаются в ежедневных процедурах, без которых могут умереть? А в больничном уходе под наблюдением врача? Где ближайшая больница, в которой есть свободные койки? Сколько там аппаратов для диализа? Хватит ли у нас машин скорой помощи, чтобы всех перевезти?
Остаток ночи мы провели в поисках ответов на эти вопросы. Оказалось, что на руках у нас несколько десятков человек, нуждающихся в особом лечении, а мест в больницах нет на полтораста миль вокруг. Тогда мы стали обзванивать командующих родами войск: ведь в Калифорнии расквартированы все мыслимые подразделения. А один из фактов, которые узнаешь на посту губернатора: в каждой воинской части обязательно есть оружие и медпомощь. Нашлось пустое крыло в госпитале базы морской пехоты Кемп-Пендлтон, прямо по соседству. Осталось раздобыть оборудованные машины, которые повезут наших пациентов. Раздобыли – в округе Ориндж, в сотне километров от нас. Мы работали всю ночь из самолета, подремав пару часов урывками, пока ждали взлета и подтверждения, что все старики, нуждающиеся в медицинском уходе, перевезены в госпиталь. Это была утомительная работа в трудных условиях, как и при любом кризисе. Лишь закончив ее, мы оторвались от взлетной полосы и взяли курс домой.
Вот так контролируют. Так доводят работу до конца: делая все возможное, выверяя каждый шаг. Возвращаясь раз за разом. Даже думать не хочу, что могло бы случиться с кем-то из тех людей, сделай мы тогда хоть на йоту меньше. И при этом многие предпочитают не напрягаться, полностью зависеть от инструкций и структур или выполнять свои обязанности строго по минимуму, думая: «Все как надо. Я все сделал». Если бы! Не будьте раздолбаями. Не бросайте дело на полдороге. Сказать «я сделал» можно только в один момент – когда вы сделали все. До последней мелочи.
В этом смысле я фанатик. Контроль – во многом главный элемент той тяжелой работы, без которой не делаются великие дела: там никогда нет простоты и предсказуемости. Почти всегда вы зависите от графика, от других людей, от множества факторов – и ничего из этого нельзя гарантировать. Как ни странно, контролировать обычно легче всего: по крайней мере, на это тратится не так много энергии и ресурсов. Но мы либо думаем, что все получится само собой, либо у нас не доходят руки. Мы говорим: «Хочу сделать вот это прекрасное, удивительное!» – начинаем и ждем, что все сложится просто потому, что мы этого хотим. Как будто надежды и благие намерения чего-то стоят.
Себя мы подводим так же. Я постоянно замечаю это у спортсменов. Игрок в гольф в ловушке у края лужайки не завершает взмах клюшкой – и мяч летит куда хочет или пересекает лужайку пулей. Теннисист все делает верно во время поинта, занимает нужную позицию для удара тыльной стороной вдоль линии – но недокручивает, и мяч летит за пределы корта. То же случается с футболистом, который не удосуживается как следует обработать мяч или сливает такую простую задачу, как пробить пенальти. В тренажерном зале тоже полно людей, которые, например, на верхнем блоке не до конца растягиваются в верхней точке движения и не до конца сгибают руки в нижней. Они в буквальном смысле не доводят движение до конца.
Все это кажется мелочью, но в какой-то момент недосмотр может стоить результата или перечеркнуть потенциальный успех – и в спорте, и в жизни. Недоработка – признак того, что вы не горите, не боретесь, а плывете по течению. И эта проблема гораздо серьезнее, чем может показаться: если плохо выполненный удар по мячу или недоразогнутые руки на тренажере для вас – «и так сойдет», то «сойдет» и в других, более важных делах. Скажется на работе. На отношениях. На родительстве. Тот, кто спокойно делает на тренажере четыре подхода по 10 халтурных повторений, с большей вероятностью забудет вовремя сменить ребенку памперс или не вспомнит, какое блюдо спутница обычно заказывает в их любимом ресторане, чем тот, кто пять раз выполнит по 15 болезненных, но безупречных повторений, пусть даже это долго и тяжело. А я бы добавил: такому и нужно, чтобы было тяжело, ведь ему известно, как приятно выкладываться по полной и все делать на совесть.
