Наблюдая, как они радуются победе друга, я переживал почти благоговение. Меня настолько проняло, что я растерялся. Я ведь ни гроша здесь не заработал, ни на дюйм не продвинулся в карьере. Подобных занятий в моей картине жизни на тот момент вообще не предполагалось. И, сказать по совести, я не особенно вспотел и ничем не пожертвовал. Откуда же такое счастье?

Я понял: дело в том, что я помог ребятам. Стоило просто прийти, держаться дружелюбно, ободрить, показать пару приемов, – и я уже изменил жизнь этого паренька. Теперь он знает, что у него достаточно сил не только поднимать вес, но и побеждать страх. Он знает, на что способен. Я помог ему узнать о себе то, что пригодится потом в любых новых, странных и пугающих ситуациях. С этого дня он навсегда изменился. Как и его друзья. Как и я сам.

Оказалось, этот опыт серьезно меня обогатил – просто не в привычном смысле. Мне дали шанс, применив мои знания и навыки, помочь этим мальчикам, менее удачливым, чем я, научиться новому, стать сильнее, стать увереннее, поверить в себя. Я вернул добро – и у моего поступка не было иной причины: только то, что ребятам нужно было помочь и кто-то попросил за них.

Мне тут же захотелось продолжить. На моем месте вы, вероятнее всего, почувствовали бы то же, но погодите верить мне на слово: послушайте ученых. Многочисленные исследования психологов и неврологов в последние 40 лет показывают, что бескорыстная помощь ближним, будь то пожертвования или волонтерство, провоцирует выброс окситоцина и эндорфинов. Это те же самые гормоны, которые мозг производит во время секса и занятий спортом. А еще установлено, что добрые дела запускают синтез гормона под названием вазопрессин, который связан с любовью. Строго говоря, выделение этих гормонов стимулируют даже размышления или воспоминания о добрых делах.

В социологии есть даже название для этого явления: «эйфория помощника». Вот какой силой обладает альтруизм. Это естественный антидепрессант, вызывающий сильную зависимость. Теперь я это знаю, а после той поездки в Висконсин просто гонялся за окситоцином и эндорфинами, будто одержимый, преследующий дракона.

По итогам нашей совместной работы университетские ученые и представители фонда Специальной Олимпиады пришли к выводу, что пауэрлифтинг – один из видов спорта, лучше всего помогающих особым детям обрести уверенность в себе. Эффект оказался столь поразительным, что мне предложили участвовать в разработке программы соревнований по пауэрлифтингу для Специальной Олимпиады и определить, какие веса туда надо включить. Я жадно ухватился за этот шанс. Мы решили начать с жима лежа и мертвой тяги: это самые простые упражнения, меньше всего риска для детей с нарушениями равновесия и координации. Кроме того, эти упражнения – самые азартные и для зрителя, и для участника: здесь спортсмен берет самые большие веса. Я поработал с группами детей в разных концах страны, а потом стал официальным международным тренером. Через пару лет пауэрлифтинг включили в программу местных Специальных Олимпиад в США, а позже он стал основой международных Специальных игр, где и поныне остается одним из самых популярных видов спорта – как у атлетов, так и у зрителей. Мне до сего дня нравится ободрять сильных людей на каждой Специальной Олимпиаде, и я бесконечно горжусь тем, что мои дочь и зять подключились к этому делу в роли мировых амбассадоров.

Позже именно моя работа со спецолимпийцами побудила президента Буша предложить мне пост главы Совета по физической культуре и спорту. В тот момент я был занят и востребован, как никогда больше. Я снимался в двух картинах каждый год – и для каждой участвовал в международной рекламной кампании. Я зарабатывал по $20 млн за фильм. Но любые эмоции, испытанные на красной дорожке, не шли ни в какое сравнение с радостью от возни с детишками на Специальных Олимпиадах, и она была для меня ценнее очередного гонорара. Поэтому предложение снова ощутить эту радость и помочь новым детям, включая самых незащищенных школьников страны, я принял без раздумий. Более того – обязался весь свой срок в должности во все поездки по 50 штатам летать на свои деньги и на своем самолете, оплачивая всем проживание и стол.

Разросшиеся обязанности на Специальной Олимпиаде и в Президентском совете поглощали огромную часть моего досуга – но не такую, чтобы я бросил искать новые возможности делать добро. Я попался на крючок – и нисколько не сомневаюсь, что не в последнюю очередь именно эйфория помощника свела меня, к примеру, с Дэнни Эрнандесом в тот первый раз, в 1982-м. Я знаю, что она сыграла немалую роль в нашем стремлении вывести его инициативу за пределы города и расширить до общенациональной круглогодичной внеклассной программы.

Так и бывает, когда деятельный альтруизм пускает в вас корни. Он как наркотик: вы хотите не просто еще, а каждый раз всё больше. Хотите помогать чаще, большему числу людей, в новых и новых делах. Меня эта зависимость последовательно заставила передавать на благотворительность гонорары за блокбастеры, избраться в губернаторы Калифорнии, отказавшись от жалованья из государственного бюджета, а затем, когда полномочия закончились, переключить внимание на Институт Шварценеггера в Университете Южной Калифорнии и Климатическую инициативу Шварценеггера, миссия которых – реформировать политическую систему, передав власть из рук политиков в руки народа, и ограничить загрязнение среды, то есть помочь сотням миллионов, если не миллиардам людей.

Каждое утро я просыпаюсь с мыслями об этих задачах – и они дают мне мощнейшее ощущение собственной нужности. Это чувство доступно и вам, и кому угодно. Стоит лишь сделать первый шаг на пути деятельного альтруизма – и пустить по венам поток эндорфинов.

Занятно взглянуть на 40 с лишним лет, что прошли с той поездки в Висконсин, и увидеть, как вслед за приоритетами менялось мое видение. Поначалу в центре моего внимания был я сам, и мое видение рисовало исключительно профессиональный успех, славу и деньги. Оно диктовало все мои решения, и готовность помогать другим зависела главным образом от того, насколько эта помощь вписывалась в мои планы. Но с течением времени она занимала все больше места в жизни, и стрелка постепенно переползла с «я» на «мы». Помогать другим было в радость не потому, что это способствовало моим личным целям: это само по себе стало одной из моих целей. Помощь перестала быть средством, превратившись в цель.

Окончательно я сфокусировался на благотворительности вскоре после ухода из Президентского совета, пока слушал речь моего тестя Сарджента Шрайвера перед группой выпускников Йельского университета. Сардж, как звали его друзья, был добрым, ярким и глубоко мыслящим человеком. Он умел завоевывать сердца как никто из известных мне людей. Он всей душой заботился о людях, всегда подтверждал свои слова делом (и деньгами).

Сардж основал Корпус мира, программу Head Start, программу VISTA, Корпус профессий, образовательный проект Upward Bound и множество других благотворительных организаций, помогающих малообеспеченным людям в Америке и по всему миру. Он был также председателем совета Специальной Олимпиады, которую основала наряду с другими проектами в пользу людей с интеллектуальными отклонениями его жена Юнис, моя теща. Я нисколько не преувеличу, сказав, что вся взрослая жизнь Шрайверов прошла в служении человечности.

Тогда, в Йеле, Сардженту было под восемьдесят. Он повидал мир и много пережил. Обладал обширными знаниями о том, где найти силы сделать мир таким, каким его хочется видеть, и хотел ими поделиться с новым поколением лидеров. А еще – приготовил вот такой совет:

– Бейте зеркала. Да, не сомневайтесь, крушите стекло. В обществе, столь поглощенном собой, как наше, смотрите меньше на себя, а больше друг на друга. Знайте больше о лице соседа, чем о своем. Будет вам тридцать, сорок, пятьдесят, даже семьдесят – и вы с большей радостью и удовольствием будете считать друзей, чем доллары. И когда вам удастся чем-то помочь своему кварталу, городу, штату и стране, своим ближним и дальним, вы испытаете больше удовлетворения, чем от собственных мышц, фигуры, машины, дома или кредитного рейтинга. Роль миротворца даст вам больше, чем роль воина. Бейте зеркала.