Он выпустил ее.

И отступил назад с измученным выражением лица.

Вот ее единственный шанс, поняла Антея. Уговоры не сработали. Истязателям он не поддался. Ей оставалось обольщение, о котором она и так подумывала с самого момента встречи с Чейсоном; так что она собралась с духом, подошла поближе и начала поднимать свои губы к его рту — и увидела его лицо.

Оно выражало покорность судьбе. Она увидела там бесконечное терпение, взгляд человека, который давно уже смирился со своей ролью в жизни. До нее дошло, что он предвидел, что произойдет, просчитал каждый ее ход, словно шахматную партию, задолго до того, как она начинала говорить или действовать. Он знал, что она собирается сделать, и думал, что знает, зачем. Если он и отзовется, то лишь делая ответный ход в игре, от которой явно не испытывал удовольствия.

— Хрен с ним, — сказала она, отступая от него. — Слушайте, Чейсон, уже поздно, мы оба устали…

Он воззрился на нее.

— Я собиралась потребовать себе кровать, но давайте решим это по-честному, почему бы нет?

Антея подошла к столу и порылась в одном из лежавших там поясных кошельков; потом обернулась и подняла руку с бронзовой монеткой.

— Я кину вас за нее, — беспечно заявила она. — Неудачнику достается кушетка.

Он засмеялся.

Они бросили монетку.

Она проиграла.

Рассвет застал город преображенным. Антея не поверила тому, что увидела из кружащихся окон циркового дортуара; она отправилась наружу и повисла в воздухе — увиденное никуда не делось.

Рабочие бригады, координируемые лейтенантами Чейсона, провели предыдущий день и всю прошедшую ночь, пиля Стоунклауд на части. Теперь город распался на куски, и каждый представлял собой примерно тысячефутовый район из зеленого леса, серого камня и сверкающего стекла. Повсюду тужились реактивные двигатели и пропеллеры всевозможных буксиров, такси, грузовиков и автобусов, стараясь переставить блоки в новом порядке. Раньше Стоунклауд по форме был чашей — соблюдая театральный стиль архитектуры. Теперь же эта чаша лопнула, превратившись за несколько часов в ширящееся медузоподобное облако. Дальние подступы к нему заполнили байки, катамараны, рыночные суденышки и все, что угодно, лишь бы располагало собственным двигателем; внутри этого пояса находились одиночные здания, затем целые кварталы, а в центре всего величественно вращались городские колеса. Эти на первый взгляд выглядели незатронутыми. Приглядевшись, Антея заметила, что они замедлили свое вращение. Через несколько часов колеса неторопливо встали, и тогда всплыли и потянулись к их серединам, сбиваясь в облачка, тысячи разномастных предметов — то ли вовремя не привязанных, то ли вообще несовместных с невесомостью. Стулья, декоративные горшки, статуи, книжные шкафы, книги и целые гардеробы, набитые одеждой — все это вылетало из окон и дверей, наполняя собой воздух, как туман в краях зимы.

— Так задумано, — сказал Чейсон, когда вернулся с совещания, на которое ушел перед рассветом.

Он сидел на ее байке в каком-то эксцентричном цирковом наряде, вроде мундира, который они для него наскоро скропали («от него не требуется красоты, только приметность», — с гримасой пояснил Фаннинг) и указывал винтовкой, которую держал в руке, на всяческие особенности раздробленного города:

— Воздушное пространство внутри городских колес полно препятствий, чтобы помешать байкам или ракетам — или линкорам — проникнуть туда. Если они вознамерились стрелять по городу, им придется делать это снаружи.

— А этот… непотребный разгром?

— Выдвинуть маневренные предметы на периферию. Сформировать облако, чтобы им было трудно окружить нас. Самые уязвимые объекты — в центр. — Он снова указал. — Семафорные станции для передачи приказов из командного центра. Я сейчас направляюсь туда; заскочил, чтобы подобрать вас.

Она подпрыгнула, и он поймал ее за лодыжку, приземляя на сиденье позади себя. Они устремились в сумбур воздушного пространства, полного инверсионных следов, болтающихся канатов, семей, подталкивающих огромные сети со своими пожитками; мчащихся над, под и вокруг байков изгибающихся дельфинов и ошалевших людей в крыльях. Бурлящую сумятицу заливали светом — бессистемно, по воле дрейфа массивов растительности и зданий, — колонны солнечных лучей.

Воздух прорезала пронзительная сирена, и суденышки и люди бросились прочь от чего-то, происходящего прямо по курсу. Чейсон остановил байк, повернув его так, чтобы Антея смогла посмотреть.

Они парили возле того, что некогда было прелестным парком. Шарообразной формы, окруженный снаружи тонкой филигранью переплетающихся древесных ветвей, он хранил в себе каплю воды в двести футов в поперечнике — маленькое озеро. Парк был надрезан и счищен, словно кожура апельсина, и рабочая бригада, проделавшая эту работу, разбегалась прочь. Возле озера оставался единственный человек — дородный рабочий в каске, спрятавшийся за металлическим щитом. От какого-то предмета в его руке сквозь воздух в воду тянулись провода. Едва Антея поняла, что он собирается сделать, как он покрутил эту штуку, которую держал.

Озеро взорвалось.

Сначала в самом центре зеленоватого шара появилась белая сфера, затем сфера молниеносно расширилась, и поверхность обернулась ширящимся облаком тумана.

Чейсон повернул рукоять газа, и они помчались, обгоняя кружащиеся и дрожащие капли.

— На кой черт это сделали? — крикнула Антея сквозь шум двигателя.

— Они отбуксируют воду на окраину, чтобы устроить противоракетный барьер, — ответил Чейсон. Проносясь мимо другой бригады, он указал на рабочих, обрубающих ветки с прекрасных древних дубов. — Их заострят и построят стеной. Мы поставим за ней стрелков.

К байку пристроился катамаран — два веретенообразных корпуса, соединенных гондолой двигателя. Кто-то отчаянно махал с борта руками. Чейсон остановился и заглушил двигатель.

— …Забаррикадировались в своих особняках! — вопили с катамарана. — Они стреляют по нашим людям!

— Ни с того ни с сего? — спросил Чейсон. — Или мы их чем-то провоцируем?

— Ну мы же отключили им тяжесть…

Выяснилось, что когда аппаратчики и промышленники свалили из города, кое-кто из горожан побогаче остался. Они затаились в своих поместьях, выпустив частных охранников патрулировать периметры усадеб. Мало сообщаясь с остальным городом, они безусловно решили, что Стоунклауд впал в состояние дикой анархии. Как-никак, все окрестные кварталы были разодраны на части, и сами колеса перестали вращаться. Они стреляли по любой приближающейся рабочей бригаде.

— Они запуганы, — сказал Чейсон. — Оставьте их.

И они помчались дальше.

— Грабежи действительно идут, и их масса, — прокомментировал Чейсон, — но ничего не поделаешь. Все до единого боеспособные мужчины и женщины нужны мне на баррикадах.

— Тогда это впрямь анархия!

Он сердито вздернул плечи.

— У меня пара фотографов мотаются по городу. Они снимают грабителей. Мародеры поплатятся — только что не сегодня.

Они остановились рядом с «командным бункером» Корбуса, на деле просто цирковой сферой, отбуксированной из центра амфитеатра туда, откуда была видна бóльшая часть развороченного города. Теперь с плетеной оболочки свисали несколько сигнальщиков; одни размахивали своими яркими флагами, другие следили за окрестностями вдали, высматривая входящие сообщения.

Антея не знала, то ли поражаться энергии окружающей активности, то ли похихикать над ее абсурдностью.

— И все это вы провернули за ночь?

Чейсон рассмеялся и потянулся за швартовочным канатом.

— Это все цирк, хотите верьте, хотите нет. Они всегда были организованы на военизированный манер и странствуют как отдельное подразделение. Привыкли устанавливать и разбирать подмостки в сжатые сроки.

Антея слабо себе представляла, чего ожидать от командного бункера — пожалуй, приветствия, по крайней мере. Обнаружила же она, когда взобралась в здание вслед за Чейсоном, полное светопреставление. Мужчины и женщины или летали туда-сюда, или спорили посередь воздуха, потрясая блокнотами. Цирковой шар представлял собой дебри маленьких клетушек, большинство из которых было забито ярко раскрашенным цирковым реквизитом. Кто-то натянул через это пространство раскрашенные веревки, чтобы как-то его организовать; к ним через каждые примерно тридцать футов были привязаны маленькие таблички. Чейсон и Антея проследовали вдоль синей веревки, которую пометили надписями «КОМАНДНЫЙ ЦЕНТРАЛ», сделанными разной рукой и с разными же (и довольно изобретательными) ошибками.