– А ты подержишь мои штаны? – сквозь смех сказала Октябрина.

– Подержу. А ты подержи мой сарафан, – сказала Полина и задержала дыхание. Не помогло – она снова смеялась.

– Нас так скоро выгонят за смех, – прошептала Октябрина, подумав, что хотя бы так не будет так громко смеяться. Не помогло и это – на последних словах она сорвалась на хохот.

– Пусть выгоняют! За хорошее настроение не наказывают!

Вышли из заправки они минут через десять. Вышли под неодобрительные возгласы людей в очереди, выскочили на остывшую улицу под подозрительные взгляды незнакомцев. Октябрина впервые за много лет почувствовала, что чужие взгляды ее не волновали. Она посмотрела в сторону, где еще недавно сидел Арсений, но там была только темнота.

– Он ушел в палатку уже, наверное, – сказала Полина.

Октябрина посмотрела на нее – Полина улыбалась.

– Я просто…

– Да ладно тебе, все нормально. Все даже отлично, – сказала она и положила руку на плечо Октябрины. Полина хоть и ниже, а руки у нее длинные как ветви у векового дерева. – Вы замечательно вместе смотритесь.

– Да мы не вместе, мы просто так, – ответила Октябрина и пнула носком камушек.

– Может, потом будет не просто так.

– Да я не знаю, я… – Октябрина остановилась. Полина остановилась следом. – Ты же его много лет знаешь, да?

– Ну, прилично. А что?

Октябрина снова огляделась, словно боялась, что Арсений все еще шел следом, призраком преследовал их, чтобы в самый неподходящий момент объявиться за спиной. Но за спиной был только свет заправки, светлячки машинных фар и тьма.

– Как вообще понять, как он к кому-то относится, когда он ко всем одинаково добр? – выпалила Октябрина.

Полина подавила смешок, но улыбнулась не насмешливо, а скорее сочувствующе. Они стояли под фонарем у входа в кемпинг, и свет окрашивал ее лицо в белый цвет.

– Понимаешь, он просто не такой альфа-самец, какими сейчас мужчин ждут видеть. Он любит платонически. Для него любовь – это что-то духовное, я даже тебе объяснить не могу толком. Сколько раз мы с ним говорили, ни разу не поняла, что он мне пытался сказать. У него бывает, заметила? Он начинает говорить о чем-то, а потом его несет, он перекидывается на метафоры… Видела же?

Октябрина улыбнулась.

– Да, говорить красиво он умеет.

– А то, он же специально тренировал речь. Раньше двух слов связать не мог. – Полина развернула сарафан и тряхнула его. – Я тебе вот что скажу. Не пытайся искать в нем подвохов. Он, может, не очень-то любит проявлять инициативу, не будет, ну, знаешь, вот первый шаг делать. Дело в том, что между умением красиво говорить о любви и любить на самом деле – пропасть. Он как ребенок чистый – если он тебе открылся и если рассказал тебе о брате, то вообще можешь не сомневаться.

– Правда? То есть…

Полина подошла поближе и почти на ухо шепнула:

– Никто из его знакомых не знает. Я узнала через два года. Боря – через год. Для него брат – равно что Господь, а про своего Бога просто так же не рассказывают. – Она отошла и улыбнулась. – Не сомневайся по его поводу. У вас будет время обсудить что-то.

– В каком смысле? – спросила Октябрина у уже отошедшей Полины. Девушка шла по дорожке к палаткам и размахивала сарафаном.

– Мы с Борей сегодня спим. – Она остановилась, когда поняла, что Октябрина следом не шла. Обернулась. – Это не специально. Мы просто так всегда меняемся. Но если ты хочешь спать с Борей или со мной, я могу…

– Нет! – воскликнула Октябрина, а потом одернула себя и опустила голову. – Не надо. Оставим, как есть.

Октябрина могла поклясться, что Полина улыбалась.

В тишине похрустывания выжженной на солнце травы казались оглушающими. В глубине кемпинга желтели огоньки у чьей-то палатки. Людей немного, но где-то слева звучали песни под гитару, где-то справа лаяла собака. А Октябрина все равно слышала, как билось ее сердце – гулко, объемно, словно оно поднялось в голову и вываливалось через уши.

Октябрина стояла у небольшой палатки и чувствовала, как накатывала паника. Хотелось найти туалет и стоять над унитазом так долго, пока накатившая тошнота не отпустит. Но когда из палатки вылез лохматый, словно заранее извинявшийся Арсений, напряжение как рукой сняло.

Палатка Бори и Полины, как показалось Октябрине, была чуть больше. Но Боря тоже выше, сантиметров на десять – их тоже нужно куда-то девать.

– Ты залезай первая, – сказал Арсений и оттянул край палатки. В полумраке его лицо показалось белым, словно кровь никогда его и не касалась.

– Ой, а тут тесно, – прохрипела Октябрина и закашлялась. Представить сложно, как они смогут тут не спать друг на друге. Палатка, наверное, рассчитана была на одного Арсения. Вряд ли за день ее успели бы заменить на другую.

– В тесноте, да не в обиде, да? – усмехнулся Арсений, но в голосе его сквозило что-то прежде ему чуждое. Неловкость, казалось, пропитала воздух внутри палатки.

– Ну да. Типа.

Октябрина не поняла даже, как оказалась рядом с Арсением. Он лег следом, аккуратно засунул сначала одну ногу, затем следующую. Потом сел, убрал руки и только потом – залезла его голова. Палатка такая тесная, что толком разъединиться, отодвинуться куда-то никак нельзя. Ноги упирались в край палатки, от головы до другого края тоже места немного. Встать в полный рост никак – только на коленях и то только одному человеку.

– Ты прости, в этот раз Боря палатки собирал, – пропыхтел Арсений и застегнул палатку. Подсвеченный фонариком в тесном пространстве палатки он почти светился. Белая футболка, светлые штаны. Только цепочка на шее темнела.

– Боря собирал? – спросила Октябрина. – Так у вас все распределено интересно. А ты что выбирал?

– Я? – Арсений тяжело дышал, вытащил кусок одеяла из-под себя. – Я выбирал дорогу. Мы только тебе не дали пока права выбора. Блин…

– Да меня пока все устраивает, – ответила Октябрина и обрадовалась, что Арсений в этот момент фонарик выключил. Щеки ее покраснели.

– Да? А, ну тогда выберешь потом, – он тихо посмеялся, но быстро замолчал, закашлялся. – Я запомню, но ты мне лучше напомни, а то мало ли. У нас на фестивале дел будет много. Надо тебя еще со всеми познакомить.

– А там много ваших знакомых? – спросила Октябрина и натянула на себя одеяло. Шорох его в палатке показался оглушительным.

– Ну, я точно пока не знаю, кто там будет. Я в этом году что-то забыл прочитать обсуждение в Бориной группе, – сказал Арсений и как-то поежился. В палатке было тепло. – Но нескольких точно встретим, они не пропускают.

– А сколько раз ты там уже был?

– Я? Ну, раз пять уже точно. Этот шестой, получается. Но я мог и больше, так и не считал же.

Спустя недели Октябрина уже не могла вспомнить, кто начал первый. В темноте палатки, с убранным в ноги фонарем, мрак слился с телами, разобрать, чьи ладони первые нашли чужие, но уже будто бы свои, губы, нельзя. Губы у Арсения были мягкие, обветренные. Руки длиннее, чем показалось со стороны в первый раз. Казалось, он мог обнять весь свет, стоило ему только захотеть.

Октябрина помнила только, как что-то внутри нее взорвалось. Будто опухоль, росшая в ней многие годы, лопнула как перезрелый плод. Соки опухоли обожгли легкие, Октябрина попыталась сделать вдох, но он потонул в новом поцелуе Арсения.

Внутри ее словно щекотали перья. Мягкое тепло опустилось от груди к животу и уже обожгло. По пальцам пробежало покалывание, добралось до груди. Октябрина подавила желание вздохнуть от аккуратного и нежного прикосновения – так ее уже давно не касались. Так, словно каждый сантиметр ее тела был важен.

Руки Арсения гладили там, до куда могли достать. В тесноте они не могли толком повернуться, лежать друг у друга на руках тоже не получалось – руки начинали дрожать. Но и отрываться друг от друга им совсем не хотелось. Казалось, что это вовсе невозможно – сантиметры, которые их разделяли, и не должны были быть преградой.