Корзиночки выставлены на прилавке. Октябрина даже переставала спрашивать себя, зачем занималась этим – монотонная работа и разговор с Полиной успокоили ее. Кажется, они даже говорили о путешествиях, о медицине, о месте женщины в мире и всем таком, прочем, важном, но в совокупности не запоминающемся, но оставляющем на языке приятный привкус чего-то сладкого, как съеденная недавно конфетка с корицей.

– Знаешь, а они ведь тоже разные, – сказала вдруг Полина и тряхнула тряпку. В свете взметнулась к небу пыль. – Боря и Арсений. Они только на первый взгляд похожи.

– И чем же они разные? – спросила Октябрина. Корзинки стояли на прилавке так, что девушка даже залюбовалась своей работой.

«Почему она вдруг о них заговорила? – подумала Октябрина. – Я ведь не спрашивала».

Впрочем, у каждого в компании Арсения была какая сверхспособность – заговорить о том, чего не ожидаешь, но вовремя, словно хронометраж разговора был просчитан кем-то или чем-то даже до того, как о разговоре подумали.

Полина вытерла потный лоб ладонью. Ее русые, почти золотые в свете дня, волосы намокли, но она совсем не выглядела уставшей.

– Боря – человек без дома. Он никогда его не искал, много лет уже не останавливается нигде дольше месяца. Он скиталец по натуре, его никто и ничто не изменит. А Арсений – человек своей земли. Ему не настолько важно, где его земля находится, но он готов строить на ней дом, понимаешь? Он не такой, он не будет вечность бегать, убегать от себя. Он хочет пустить корни и умереть там, где пустил их. Мне кажется, это важно.

– Наверное, – ответила Октябрина и посмотрела в сторону поля, где должен был состояться концертный вечер.

Полина немного помолчала. Слышно было, как она перебирала вещи, устраивала товары на прилавке, а потом вдруг сказала:

– Вы отличная пара, глаза радуются.

– Мы? Да ладно. Да ладно тебе. – Вздрогнула Октябрина.

– Ты на него не набрасываешься, как другие девушки. Мне в тебе это нравится, но мне кажется, что ты сама будто уже обожглась. Ты думаешь, обожжешься ли об него. Я не знаю. Но я видела, как обжигался Арсений.

Октябрина завязала отвязавшуюся ленточку на ручку корзинки.

– Я думала, вы встречались.

– Ой, нет, ты чего. Я на него смотрю как на брата. В него вообще сложно влюбиться.

– Я бы так не сказала, – бросила Октябрина и сразу же захотела хлопнуть себя по губам.

Полина улыбнулась.

– Понимаешь, люди обычно выдумывают себе человека и влюбляются в него. А он подает себя на тарелке, ему скрываться незачем. Его это тоже не волнует. Он не привык к быстрым романам.

– И как же завоевать его сердце? – спросила Октябрина и улыбнулась. Полина тряхнула головой и подставила лицо облакам.

– Я думаю, ты уже сама знаешь, как. Просто не надейся, что он будет такой, знаешь, альфа-самец из фильмов про плохих парней и хороших девочек. Все будет, но со временем. Его сердце приучено любить, его огонь внутри не потушить, но чужая любовь пыталась, он об этом помнит. Арсений, может, боится. Он в жизни настрадался. Его бросали, обманывали. Он любить понарошку не умеет. Ты классная, вам с ним будет хорошо, но не сразу. Я вижу, что он в тебе видит, но не все. Он видит намного больше. И если ты увидишь в нем также много, думаю, у вас все получится.

Октябрина стояла с мылом в руках, а в ушах ее свистел ветер. Пальцы – холодные, губы – обветренные, стоит откусить корочку и на языке осядет сладкий привкус крови. Но Октябрина стояла неподвижно.

По дороге к палатке Октябрина оглядывалась и понимала, что ни Романа, ни Жени, ни Вари почему-то здесь не представляет. Они будто принадлежали к другой жизни, к жизни, которая вот уже давно казалась единственной, но таковой не являлась. Столько жизней нужно перепробовать, пересмотреть, а в какой-то момент оказывалось, что реальная – только одна, а остальные – просто временные маски, которые так тяжело снять.

Пока Арсений с Борей ходили между знакомыми и помогали, кому могли, Октябрина лежала на кровати и смотрела на белый потолок палатки.

Шум за стеной – что-то из сна. Казалось, обернись, перевернись на бок и посмотри вниз, а там – все. Там улыбка Романа в темноте спальни отели, запах новых простыней и прикосновения холодных рук, о которых никогда не спрашивали. Там – быстрые разговоры в лобби отеля, блестящий пол и звон ключа на стойке регистрации. Там – выдуманные имена, бег по темной зимней улице и ключи, зажатые между пальцами, попытки прислушаться к шагам по снегу за спиной. Там – ее молчание, прижатые к губам руки так, что на губах остается горький привкус крови. Там – проверки тетрадей допоздна, прощание с охранником в пустой школе и путь домой в тишине. Там – тихие молитвы Галины Георгиевны за стенкой, похрустывание ее тапочек по полу, всхлипы и боль несчастной брошенной старушки, которой ничего не остается кроме надежды, что незнакомка скрасит ее оставшиеся годы на земле. Там – разговоры ни о чем, слова без смысла, ветер в ушах и кусающее за плечи желание приклонить перед кем-то голову, лишь бы не оттолкнули, лишь бы позволили сказать, что так гнетет душу или хотя бы то, что принято называть так. Там – подруги, которые при каждой встрече давят на шею собственными несчастьями, там – чужая боль, которая воздушным ядом оседает на языке. Там – попытки спрятаться от себя, присыпаться опавшими листьями и пылью, лишь бы не увидеть испуганного и искалеченного жизнью тела, на котором не усмотреть ни одной видимой царапины.

Шум за стеной – чужой смех, словно насмешка. От стены идет жар, протянуть руку и прикоснуться к мягкой палатке – выше сил. За стеной – смех ее одноклассников, когда они узнали о том, что сделал с ней Святослав. За стеной – крики ее родителей, стук колес чемодана по ступеням. За стеной – костер ее прошлой жизни, и неизвестно, что будет, когда взглянешь на него: пепелище или сырые поленья.

Шум за стеной – напоминание, ноющая метка и кровоточащая рана.

Шум за стеной…

– Ты чего лежишь? Болит чего?

Октябрина повернула голову. Арсений в белом стоял у входа с пустой жестяной кружкой. Щеки грязные, босой, лохматый. Но – улыбающийся.

– На тебе что-то лица нет.

Октябрина нашла в себе силы улыбнуться и удивилась – силы остались.

– Я просто надышалась мылом. Не привыкла видеть столько мыла в одном месте.

Арсений усмехнулся и качнул головой.

– Новый вид химического оружия прям. Лучше никому не говорить, а то начнут делать мыльные бомбы. Ты тогда полежи. Я скоро вернусь. Тебе принести чего-то сладенького? У соседей капец какая вкусная пахлава есть.

Октябрина смотрела на него и улыбалась. Кивала и – улыбалась.

– Ты так хочешь пахлавы? – спросил Арсений и нахмурился. Октябрина замерла. Арсений рассмеялся. – Тебе отдохнуть надо. Завтрашний день пролетит быстро, надо быть к нему готовой.

– Быстро? А ведь его так долго ждали.

– Увидишь. Пролетит как миг, но на всю жизнь запомнишь. Так, ладно, полежи пока, а я схожу еще за чаем. А то у нас уже какие-то помои…

Октябрина не слышала, что говорил Арсений дальше. Его голос смешался с десятками голосами за стеной.

Шум за стеной скрывал чужие песни и топот чужих ног. Шум за стеной перекликался, вопросы и ответы и тишина, в которую друг друга пытались услышать.

Шум за стеной – как треск молодого костра.

Шум за стеной был недостаточно громкий.

Шуму за стеной не хватало ее голоса.