Он протянул листочек Октябрине, а она засунула его в карман, даже не взглянув на адрес. Бумага еще теплая после прикосновений Арсения.

– А если я не приду? Может, где-то встретимся? В кафе или еще где-то. – Октябрина содрала с губы корочку. – Я же могу не прийти.

– Не приходи. – Арсений убрал блокнот в карман и пожал плечами. – Ты мне ничего не должна, я просто рад, что ты сейчас поднялась. Буду еще больше рад, если ты выйдешь сейчас со мной на улицу и никогда сюда не вернешься.

Он вышел в коридор, но спускаться не стал. Его черная куртка, кусочки белой футболки, вылезающей снизу, еще виднелись в лунном свете.

Октябрина огляделась. Облезшие, поросшие плесенью стены, отколотые куски потолка, дыра в стене. Это – тот пейзаж, который она могла видеть последним. Октябрине вмиг стало противно. Холод, приползший с улицы, обжог лодыжки.

– Не уходи без меня, – прошептала Октябрина и сделала первый, самый тяжелый шаг. Казалось, она предавала саму себя. Столько времени потрачено, столько сил, денег. Что-то внутри продолжало шептать, продолжало настаивать остаться. Казалось, пыталось уговорить, уверить, что обстановка комнаты вполне себе ничего, терпимая, даже артистичная. В голове прокручивались предложения о фотографиях.

Октябрина почувствовала, что слезы потекли по щекам.

– Пожалуйста, не уходи без меня, Арсений, – прошептала она снова и сделала второй, а за ним и третий, и четвертый шаг.

Рука Арсения показалась огненной. Он посмотрел на нее, заплаканную, бледную, и улыбнулся так, словно выглядела Октябрина замечательно.

– Пойдем со мной. Скоро светать будет, – сказал он и повел ее к выходу.

Идти уже легче, словно Арсений идет за нее, несет ее тягости и переживания. Словно Арсений выносит на свежий ночной воздух ее жизнь, а Октябрина виснет на его руке куклой.

– Светать не будет, – прошептала Октябрина и вытерла рукавом щеки. – Сейчас ночь.

– Давай, если будет светать, ты пообещаешь мне, что улыбнешься, сядешь в такси, которое я тебе вызову, и поедешь домой?

Октябрина посмотрела на него. Арсений улыбался.

– Обещаю. Только этого не будет. Мы не так долго пробыли внутри, чтобы наступил рассвет.

– Давай это будет вторым чудом за сегодня? Второй радостью для тебя за эту ночь, а? – Арсений посмеялся.

– Как скажешь, – выдавила Октябрина. – Только этого не будет.

Когда Арсений открыл дверь, лицо Октябрины лизнули первые розовые лучи поднимавшегося над городом солнца.

– Вот видишь. Все тебя сегодня радует! – сказал Арсений и улыбнулся.

Октябрина не видела его улыбки. Она снова заплакала.

– Вы огурцы брать будете или нет, девушка?

Октябрина проснулась. Рука, державшая банковскую карточку, дрогнула. Октябрина медленно подняла голову, носки пыльных кроссовок сменились чужими спортивными штанами, курточкой, а затем – лицом недовольного продавца овощного развала, который протягивал ей пакет с огурцами.

– Девушка, ну очередь-то не задерживайте! Не одним вам закупиться надо! – послышалось за спиной.

Октябрина не хотела оборачиваться. Будь за ней хоть одна женщина, хоть десять женщин, хоть спартанский полк, все они бы слились в серость асфальта.

– Сколько еще раз?

– Двести тридцать, девушка, – повторил, наверное, не в первый раз продавец. А Октябрина вытащила из кармана двести пятьдесят купюрами и положила деньги на лоток с помидорами. – Подождите, сдача ж еще.

Продавец потянулся в напоясной сумке, расстегнул ее, но Октябрина уже взяла пакет с огурцами и убежала за поворот. Скрылась от сдачи за хлебным киоском. Покупатели соседних лавок смотрели на нее с интересом, но Октябрина не хотела смотреть на них в ответ. Раньше ее бы повеселил побег. В этот раз – только пугал. Весь мир, казалось, в миг перестал относиться к ней снисходительно, и за крепостью век просто так не спрятаться.

В шоппере на молнии уже валялись кабачки, сосиски, хлеб и бутылка зеленого энергетика. Сверху стояли пачки корма для попугаев, игрушечный попугайчик, который вешался на жердочку, кошачий сухой и влажный корма и кошачий мармелад. Рядом покоился заказ Галины Георгиевны – пачка макарон, молоко и творог. Иногда казалось, что женщина больше ничего и не ела. Зато зубы у нее хорошие – яблоки ела и не резала на дольки.

Октябрина кинула огурцы сверху, застегнула сумку и убрала карточку в нагрудный кармашек. Денег не так много, а них жить еще почти месяц. До отпускных.

– Девушка!

В какофонии разговоров, грохота упавших у кого-то ящика, споров, попыток торговаться, шума двигателей машин, обращение затерялось.

– Девушка, где тут крытый рынок?

Октябрина вздрогнула. Голос был ей знаком. Оборачиваться совсем не хотелось. Казалось, обернешься, увидишь белую рубашку, темные русые волосы, улыбку, которая говорит больше, чем слова, и провалишься сквозь землю.

– Вон там. Прямо, – сказала она и быстро пошла вперед. Шаги сзади, за ней следовали.

Рука коснулась ее плеча. Октябрина запуталась в ногах, оступилась, а рука удержала ее.

– Девушка, вам плохо?

Октябрина обернулась и за мгновение уже подготовилась увидеть знакомое лицо. Но перед ней, изумленный, стоял совершенно посторонний мужчина и смотрел на нее круглыми глазами.

– Вам плохо? За вами кто-то бежал? – спросил мужчина.

– Нет. Никто за мной не бежал! – задыхаясь, прошептала Октябрина. А потом повысила голос. – Вон, вон же ваш крытый рынок! Вон он, крыша. Там и рынок. Идите! Оставьте меня в покое!

Октябрина развернулась, рука незнакомца отпустила ее плечо. За спиной ее послышалось его недоумение, но Октябрина шла. Шла до тех пор, пока ноги не налились свинцом. Носки кроссовок зачерпнули пыли, ударились об асфальт, и в уголках глаз Октябрины защипали слезы. Весь день так.

Октябрина остановилась. Люди вокруг, казалось, собирались вокруг нее. Они смотрели на нее и видели ее позор. Пенсионеры, мамы с детьми, редкие мужчины. Они смотрели на ее старый свитер с котом, на потертые джинсы. Октябрина прикоснулась к холодной щеке. Пальцы ее были горячие и дрожали. Казалось, что от прикосновения к ледяной коже пойдет пар, словно раскаленный шампур прикасается к замороженному мясу. Эти же люди могли бы в другом случае видеть ее на первой полосе газеты в новой одежде, читали бы о ней. Они – такие же, как она, но были бы наблюдателями. А она бы уже не наблюдала. Она бы их не увидела, а они бы смогли смотреть на нее столько, сколько вздумается.

Шоппер был слишком тяжелый, хотя прежде она носила и два. Сумка тянула ее к асфальту. Еще хоть зернышко – и Октябрина развалится на земле, на виду у посторонних, и заплачет. Девушка поспешила прочь от запахов луж, земли и помидоров.

Октябрина не пошла на трамвайную остановку. Обычно она садилась на любой трамвай, занимала последнее место в вагоне и ехала, успокаивалась под мерные покачивания и поскрипывания вагона. Ехать до конечной, до кольца, не проспать, и иногда Октябрина, обняв сумки, засыпала. Сон в трамвае почти напоминал сон в поезде, и Октябрина часто улыбалась. Но когда кондуктор ее будила и просила выйти на конечной, девушка возвращалась в реальность. Улыбаться не хотелось.

Октябрина прошла мимо рыбного и хлебного магазина, позади остались девятиэтажки-прямоугольники и начались блочные пятиэтажки. Девушка свернула в один из дворов, прошла детскую площадку, очутилась в той части дворика, где росли высокие кусты и деревья. Настоящий лес в городе. В другом городе в похожем доме, в похожем дворе, построенном по советским расчетам так, чтобы дворы были одинакового размера, она жила с родителями. Казалось, поднимешь голову и увидишь маму, развешивающую белье на веревку на балконе. Но вместо мамы в белом пододеяльнике на чьем-то балконе Октябрина видела Арсения.

Это было нездорово, Октябрина понимала. Но всегда себе говорила:

– Медицинская нормальность мало что имеет общего с обычной реальностью. Мало ли, что они там напридумывали.