– Я перепробовал множество жизней, а когда нащупал свою, ухватился за нее и до сих пор держусь. Может, мне суждено продержаться за нее до конца, может, сил мне все-таки хватит. Я долго карабкался. Не знаю, есть ли у меня силы подтягиваться дальше, но я хочу их найти… Я, я, понимаешь, я не говорю, что прав. Я не говорю, что жить вот так, как я живу, правильно. Я говорю, что просто иначе я жить уже не могу. Я слишком долго тянулся к этой жизни, чтобы опустить руки сейчас. Я слишком много плохого делал, врал, чтобы опускать руки.

– Но что плохого ты делал? Ты, да ты посмотри на себя! Ты посмотри! Ты разве что не светишься! – воскликнула Октябрина. Руки ее задрожали. – Ты с Полиной кормишь бездомных, ты даешь ночлег тем, кто в нем нуждается, ты спас дом от сноса, ты хороший друг и сын. Да я в жизни человека лучше тебя не видела!

Арсений пропустил пальцы сквозь волосы.

– Сын-то я не ахти, – он усмехнулся и поник как колокольчик, вмиг засохший. – Родителям вру, что еду на работу, а сам давно на том месте уже не работаю. Вру, что живу на квартире, а на деле там редко появляюсь. Говорю иногда, что типа переехал, а на деле у себя, в доме. Они там не были ни разу. Да что там. А раньше? Раньше вообще кошмар. Когда я вот, твоего возраста был. Ой, там вообще комедия. Они мне как-то позвонили, думали, что я дома. А я знаешь где? – Он кивнул так, что дал понять – ждал ответа от Октябрины. Она только приподняла плечи. – Сортавала! Мне приспичило поехать, поглядеть монастыри на островах! И сколько такого было…

Октябрина положила свою ладонь на его. Ее меньше. Октябрина поджала губы. Когда «он был ее возраста». Восемь лет – все-таки срок, возраст второклассника.

В груди тлел уголек правды, потушенный еще давно, когда Октябрина поняла – ее признания давно никому не нужны. Но чем дольше Арсений признавался, тем больше тянуло в груди. Словно к трахее привязали камень, и он только сейчас начал падать. В пустоте груди он раскачивался подобно маятнику, бил по внутренностям. Октябрина закашляла – камень правды, кажется, ударил по ребрам.

– Ты не думай, что я лучше, – тихо начала Октябрина и прокашлялась. Говорить все еще тяжело, тем более когда Арсений – слушал. – Я ведь тоже всякого наделала. Знаешь, что я делала по вечерам, как только чувствовала себя подавленной? – Арсений смотрел на нее прозрачными глазами. Еще немного и можно рассмотреть его мысли. Даже стараться узнать, что он на самом деле думал, не трудно. – Я ходила в клубы, одевалась так, что мне потом домой дурно на себя смотреть было. Иногда я пила еще до клуба, иногда напивалась уже там. Я искала там хоть кого-то, кто мог бы со мной поговорить. – Октябрина усмехнулась. – Просто поговорить, понимаешь? Просто, блин, парой слов перекинуться. Думаешь, был хоть кто-то? Была вечно ноющая Варя, которая вечно ищет людей, которые решат за нее проблемы, были мужчины, которые через две минуты танца готовы были засунуть руки мне в трусы прямо в толпе, был даже мужик, который шел за мной до дома.

– Как так? – прошипел Арсений и выпрямился. – Прям шел?

– Нет, он лучше. – Октябрина постаралась улыбнуться, показать, что это ее уже не беспокоит, это – в прошлом. Но не смогла. – Он ехал за мной в моем автобусе. Я не заметила его, пока не услышала, что он идет по моему двору в темноте. Только крик и обещание вызвать полицию помогло. А, ну и что я ношу кроссовки в такие места. Бегаю я со школы быстро.

– Таких людей изолировать от общества нужно, – сдавленно проговорил Арсений.

– Может, но не будь их, я бы не пришла тогда в тот дом.

– Вот хреновый какой-то позитив, – хмыкнул Арсений, и Октябрина тоже посмеялась. Все, что было до первого дня в доме Арсения было так давно, что уже неправда. – Человек без ран на сердце, знаешь, тоже не особо человек. Таких не бывает.

Октябрина согласилась и снова прилегла на плечо Арсения. Он так мало говорил о себе в обычное время, только в миг печали его язык развязывался, и Октябрина могла узнать чуть больше. Рисунки жизней Арсения вертелись сейчас вокруг него как пробудившиеся светлячки. Оборванные фразы, образы, выписанные его аккуратными словами, фразы других людей. Они вертелись вокруг него, и, казалось, если Арсений встанет и с его штанов посыплются приклеившиеся к ткани кусочки трав, цветов, жизни остановятся, выстроятся прямоугольником вокруг него и расскажут о его прошлом все, что нужно знать.

– Красавцы, вы тут долго сидеть будете? – послышалось сзади. Полина держала в руках зеленую пижаму и улыбалась. – Если вы болтаете о чем-то важном, вы скажите, я уйду.

– Да нет, мы обо мне, – рассмеялся Арсений, словно и не был задумчив. – А вы уже все, договорились? Ой, тогда вы идите, переодевайтесь. Скоро спать уже, а тут пока хорошие места свободны.

Октябрина не поняла, как Полина подала ей руку. Октябрина встала, открыла багажник, вытащила свою пижаму без задней мысли (где переодеваться, например), а Арсений все сидел на полотенце и смотрел на светлячки-машины, бежавшие по дороге.

Октябрина впервые видела заправку в сумерках. У фонарей вились бабочки, самоубийцами бились о лампочки. Люди сидели на террасе и ужинали, чьи-то дети бегали по полянке за заправкой, чья-то собака лаяла на мусорку.

– Это такая «фэнси» заправочка, Арсений хорошую выбрал, – сказала Полина и потрясла головой. – Тут даже диски продают, представляешь? Надо глянуть, что продают.

Октябрина оглянулась. Арсений растворялся в свечении заправки, в шуме пролетавших мимо машин, разговорах людей. Его белая куртка ландышем на коричневой весенней земле виднелась на фоне надвигавшейся тьмы. Октябрина не заметила даже, как зашла на заправку следом за Полиной. Ее обдал прохладный воздух кондиционера, запах выпечки, кофе и стеклоомывателя. Полина что-то обронила про диски, отошла к крутящейся стойке и, держа одежду подмышкой, другой рукой вытаскивала по диску и глядела на оборотную сторону упаковки. Октябрина стояла между прилавком с конфетами и углем. Ей казалось, что людей вокруг вовсе не было. Будто заправка – просто декорации для чего-то важного, для кульминации ее истории. Что-то поджидало во тьме за стенами заправки, что-то, что изменит ее жизнь навсегда.

Октябрина вздрогнула, отошла от прилавков и прижалась к стене у входа в туалет. Полина еще прыгала вокруг стеллажа с дисками, но стоило ей обернуться и увидеть Октябрину, бледную и испуганную, почти вприпрыжку подошла к ней и за руку повела в туалет.

– Как часто ты вообще переодеваешься в туалетах на заправках? – спросила Полина у закрытой двери кабинки. Двери деревянные, дорогие, как в обыкновенных квартирах. Звучала тихая и приятная музыка, пахло ванилью. Не скажешь, что заправка, через которую каждый день проходили сотни людей.

– Да не так часто, – замявшись, ответила Октябрина. На деле же – никогда.

– Лето прожито зря, если ты ни разу не переодевалась в туалете на заправке! – Улыбнулась Полина. – В такой кабинке не так стремно начинать, я была в местах похуже.

– Да как тут переодеться? Места же мало.

– Это ты в машине не пыталась переодеться, когда вас там пятеро, – хихикала Полина, вытаскивая носки из пижамы. – Давай, снимай джинсы. Ставь ногу на толчок.

– Боже мой, а как тут не быть гимнасткой? – Улыбнулась Октябрина. А когда увидела, как Полина, стоя в позе краба, боком к унитазу, вытягивала рукава на новой пижаме, вовсе расхохоталась. – Господи, а без этого никак?

– Мы так времени и места меньше занимаем! – все еще хохоча, ответила Полина. – Сраная кофта, все-таки она мне мала! Слышишь? Она хрустит!

Полина раскраснелась. Волосы разлохматились, когда она старательно стягивала сарафан через голову. Он болтался на одной ее руке, в другой же Полина держала пижамные штаны и не знала, как одеваться дальше – унитаз был занят пижамой Октябрины.

– Давай поделим унитаз пополам! – начала Полина, но на середине предложения и расхохоталась так, что спиной прислонилась к стене и сползла на пол.

Октябрина от хохота села на крышку унитаза в джинсах, без кофты. Люди, стоявшие в очереди в туалет, наверное, так не радовались, но пока она хохотала, а в глазах собирались слезы, Октябрина чувствовала, как камень, оттягивавший трахею, все-таки упал. Дышать было легко.