– Что-то не так с моими ногами, Катенька? – спросила Галина Георгиевна. – Ты на них так смотришь.

Октябрина чувствовала, как ноги опрокидывают табуретку. Канат, лежавший в ящике шкафа, натягивается на шее. Воздуха перестает хватать, в груди рождается жар и растет, множится, а потом – все кончается.

– У вас очень красивые тапки, – ответила Октябрина и ушла к себе. Слезы снова начали душить. Всю ночь пришлось провести в зале, у телевизора. Лишь бы не думать о канате.

Собравшись, Октябрина решила хотя бы неделю не появляться у Арсения. Она думала, что парень забудет, но он написал уже на пятый день.

– Октябрина, привет. Давно не виделись. Не хочешь где-то встретиться?

Октябрина глядела на его сообщение, нажимала на кнопку блокировки экрана снова и снова, когда экран темнел.

– А тебе не нужно в доме быть? Столько людей, – ответила она. Пальцы дрожали над экраном. Вдруг подумает, что так оно и есть, и ответит, что не придет?

– Да они сами. Я им там особо не нужен, просто придут, отдохнут и домой. Я же там тоже не каждый день, – написал он, а потом добавил. – Место в этот раз выбираешь ты. Не хочу снова тащить тебя через поле.

Октябрина улыбнулась. За Арсением она прошла бы столько полей, сколько бы он нашел.

Встретились они в небольшом парке на окраине города. Арсений любил ходить – это было, наверное, единственное хобби, которое Октябрина никогда не понимала. Что захватывающего в том, чтобы нахаживать десятки тысяч шагов в неделю? Но с Арсением, казалось, расстояния не ощущались. Они гуляли по заросшей части парка, потом вышли к пруду. О чем говорили, Октябрина толком и не помнила, только отрывки его речи вспоминались после прогулки.

– Это же те друзья, о которых ты мне тогда говорил? – спросила она после обсуждения книжки, которую Арсений нашел в пункте обмена и проглотил за два вечера.

– Ага. Там и друзья друзей, я не всех знаю. Но некоторые да, мои друзья. Редко видимся, только летом, может, пару раз.

– Друзья друзей? А как же ты пускаешь их…

– Это не мой дом. – Арсений улыбался. – Я просто рад всех видеть. Истории, которые они мне рассказывают, стоят всех неудобств таких посиделок.

Октябрина, кажется, даже поняла. За чужие истории она тоже готова была терпеть всякое.

Когда после получаса прогулки Арсений ушел в магазин за водой, тепло его компании унес ветер, сорвавший с дерева первый листок. Лист упал к ногам Октябрины. Мир сразу стал холоднее.

Руки пусты, рукам нечего держать, не за что держаться. Октябрина огляделась – люди вокруг заняты своими делами: болтали по телефону, играли с детьми, ругались с соседями на лавках. Рука сама потянулась к телефону в кармане. Пальцы, уже наученные, натренированные, нашли папки с «Известными до» и открыли папку «Известные до двадцати трех». Перед глазами Октябрины полетели десятки лиц, уже знакомые подобно соседям на лестничной клетке. Казалось, Октябрина слышала их разговоры, словно люди на самом деле были живые, а не какие-то далекие, призрачные.

– А ты их зачем собираешь? – Раздалось за спиной, и от неожиданности Октябрина чуть не выронила телефон.

– Ты о чем?

– Ну, как о чем. О списке твоем. Ты прости, я со спины увидел, – сказал Арсений и протянул Октябрине бутылку. – Держи, без газа и с лимоном, как просила.

– Да? Спасибо, – пробубнила Октябрина и дрожавшей рукой убрала телефон в карман. – Сколько я тебе должна?

– Да нисколько.

– Почему? – спросила Октябрина и присосалась к бутылке так, словно впервые за годы увидела воду.

– Ну, так это же вода. Что тут такого.

Пила Октябрина в тишине. Арсений смотрел на детскую площадку. Октябрина закручивала крышку на полупустой бутылке и думала, могли ли у Арсения быть дети, хотя бы в теории. Была ли у него девушка, с которой он готов был взять ответственность за чужую жизнь? Сразу же появился другой вопрос – готов ли он брать ответственность за свою жизнь? Октябрина улыбнулась сама себе. По Арсению видно, что готов, раз других подталкивал делать то же самое.

– Ну так зачем тебе этот список? – продолжил Арсений, когда они шли по березовой алее.

– Да так, просто. – Октябрина прикусила пузырек на губе и посмотрела на парня. – Напоминать себе о том, что времени все меньше.

– Меньше для чего? – Арсений нахмурился.

– Как для чего? Для того чтобы… Ну, чтобы что-то важное сделать.

– А ты решила, что важное сделать собралась?

Октябрина отвернулась. Белые стволы берез, изрезанные черными, как зарубцевавшиеся раны, но еще покрытые синяками, полосами мелькали перед глазами.

– Я много чего уже пыталась сделать. Просто все проходное, понимаешь? С таким не запоминают. Люди очень быстро забываются.

– Забываются, если нет никого, кто помнил бы, – сказал Арсений и замедлился. Октябрина, сама того не осознав, замедлилась следом.

– У людей слишком много забот, чтобы думать о других. – Октябрина усмехнулась. – И зачем им? Им не хочется разбираться в других, они лучше будут критиковать. Люди всегда знают лучше обо всем, лучше, чем ты. Они лучше знают, как жить, что делать, а потом любят давать советы. Особенно любят это делать те, кто уже добился чего-то, понимаешь? Они постоянно твердят, что «нужно быть самим собой и все наладится, все у вас получится, добьетесь желаемого» и прочее «бла-бла-бла». Большей чуши в жизни не слышала. Кому ты нахрен настоящий вообще сдался?

Арсений улыбнулся, но ничего в ответ не сказал. Однако на лице его написано было – ответ у него был, просто он почему-то решил утаить его. Октябрина вздрогнула.

– Я рисовала, но ни на один конкурс меня не взяли. Я писала стихи, но они отвратительные.

– Кто тебе такое сказал?

– Я просто знаю. Ты положи рядом стихотворение известного поэта и мое. Это же ужас.

– Ты толком и не узнаешь никак, великое создала или нет. Кто-то другой должен сказать. Великим-то говорили, что они великие другие люди. Вот только были ли эти люди великими?

Октябрина задумалась. Вопрос Арсения словно был о важном, но определить, какой ответ ему нужен, не получалось.

– И что? Сказали же, вон, некоторых по двести лет уже нет, а они все еще у людей на устах. Не для этого ли все делается? Не для этого мы все должны делать?

Арсений пнул камушек в траву. Октябрина и не заметила, как асфальтовая дорога кончилась, началась гравийка. А они все шли.

– Нет, я тебя прекрасно понимаю. У меня у самого такие мысли раньше были. – Арсений поджал губы. – Просто ты ведь толком можешь и не узнать, что ты сделала на самом деле. Разве это повод не делать ничего или бросать? Можно же жить всю жизнь с мыслью о том, что создала что-то великолепное. Можно же сделать что-то, что нам покажется прекрасным.

– Я прекрасное и так вижу.

– Вот именно. – Арсений наконец смог улыбнуться. – А некоторые его не видят, понимаешь?

Октябрина, конечно же, понимала.

– Но раз люди должны сказать, хорошее я создала или нет, я ведь…

– Нет, ты можешь ждать их ответа, конечно, но толку? Если человека слишком волнует чужая жизнь, у него в своей все не слишком хорошо. А ты представь это иначе. Ты себя в этом возрасте запомнишь в этом стихотворении. Через десять, двадцать лет откроешь блокнот, прочитаешь, что создавала в прошлом, и с собой встретиться сможешь.

Октябрина усмехнулась. Арсений говорил так, словно был уверен, что у Октябрины не только двадцать, а даже больше лет в запасе, чтобы встречаться с прошлым.

– Ты об этом так много знаешь?

– Конечно, я же был такой же. – Арсений остановился. – Когда я был подростком, играл на гитаре. Тоже мечтал, наверное, следом за братом стать музыкантом, хотя бы любителем, записывал свои мелодии на диктофон. Музыкантом я не стал по множеству причин, но главная из них – мое нежелание. Но записи у меня остались, и каждый раз, когда я слушаю их, вижу себя четырнадцатилетнего и улыбаюсь. Иначе ведь никак не встретиться.

– А ты покажешь эти записи?

Арсений рассмеялся, запрокинув голову.