– Ничего себе имечко, а, – шепнула под нос Октябрина и улыбнулась. Хотелось рассмеяться, но даже улыбка оказалась спасительной. По телу разлилось приятное тепло, опухоль тоски на сердце полегчала, и дышать было проще. Октябрина дышала, вдыхала спертый трамвайный воздух и боялась, что свалится без сознания – настолько он был пьянящий. Трамвай проехал мимо моста, мимо дома, который снился в кошмарах. Октябрина улыбалась. До самого дома она не могла перестать радоваться своим мыслям.

Тишина в квартире Октябрину испугала. Уехать без предупреждения Галина Георгиевна никак не могла, собраться за несколько часов тоже. Октябрина тихо закрыла за собой дверь, повесила ключи на крючок и разулась. На кухне ветер влетал в комнату, белые занавески призрачными руками тянулись к Октябрине. Галины Георгиевны у плиты нет. Октябрина заглянула в комнату, но Галины Георгиевны и там не увидела. Из комнаты Октябрины вышла Клюква, села в проходе и наклонила голову. Будто сказала: «Ее там нет, я уже проверила». В ванной комнате свет выключен, в туалете тоже. Оставался зал.

Октябрина по коридору шла по стеночке. Сверкающие картиночки домов, озер и гор в рамках поблескивали. Телевизор черной дырой, закупоренной в черный прямоугольный ящик, взирал на входящих.

– Катенька, ты уже пришла? – прошептала Галина Георгиевна и поправила меховой белый платок себя на плечах. – Я не слышала, как ты вошла.

Галина Георгиевна сидела в кресле напротив черного телевизора и смотрела в черное око так, словно оно могло дать ответы на все вопросы. Женщина осунулась, побледнела.

– Да я вот только зашла, – аккуратно начала Октябрина, присаживаясь на диван. – Галина Георгиевна, а что вы тут сидите?

– Да просто так сижу. Что ж мне еще делать, – выдохнула женщина и опустила голову на руки. Октябрина перевела взглядом следом и увидела, что в тонких пальцах Галины Георгиевны зажат ее простенький сенсорный телефон.

– Вам кто-то позвонил?

Галина Георгиевна хотела сказать что-то другое. На лице ее написан был длинный, складный ответ. Но бывает так, что слова слишком долго ждут свободы. Ответ Галины Георгиевны успел уже постареть.

– Сынок позвонил, сказал, что они в Турцию уехали, – вздохнула Галина Георгиевна и, кажется, смахнула ресницами слезы.

– Навсегда? – Октябрина даже подалась вперед.

– Говорят, что на два месяца. Может, к августу вернутся, если самолетов их не задержит. А то ж знаешь, бывает всякое. А там уже к школе деткам готовиться, когда ж там. – Галина Георгиевна вытащила из кармана халата платочек и потерла нос. – Не навсегда, Катенька, у них же тут все. Как же вот так бросить.

Октябрина сразу поняла, что не осознала главного – Галине Георгиевне не увидеть летом своих внуков. Обычно в июне она уже ехала в Воронеж, проводила время сначала одна на десяти сотках, сажала рассаду, поливала парники, болтала с подружками, ходила в гости, потом общалась с внуками, отпускала их на речку, а пока они купались, готовила вкусный обед и накрывала на стол даже друзьям. Возвращалась она только к концу августа – с кучей заготовок, воспоминаний и радости. А в этом году сын даже не приехал в мае, как обещал. Внуки не были у Галины Георгиевны с декабря и то – четыре дня слишком мало для бабушки. Каждой встречи она ждет больше сотни дней.

– Может, он еще передумает? Там же сейчас очень жарко, – попыталась сказать хоть что-то Октябрина.

– Да какой уж там передумает, Катенька, уж не передумает. Они купили путевки еще в марте, он мне так сказал. Какой уж там передумает.

В комнате Галины Георгиевны тикали часы, и тихое постукивание стрелки разносилось по тишине квартиры. Дети во дворе перестали смеяться. Дом горевал вместе с хозяйкой.

– Леночка на меня накричала, Катя, представляешь? – Голос Галины Георгиевны надломился, словно сухой сучок, на который ненароком наступили ботинком. – Представляешь, я просто сказала, что из подвала ее мешки с мусором выбросила! Ну тараканы ж из него сыплются, Катенька, ну сама же видела!

Октябрина видела. Видела тараканов даже у себя в комнате, рыжих и юрких, никакие спреи и ловушки их не брали. Вдвоем с Галиной Георгиевной они бегали по дому, искали гнезда гадов и пытались их вытравить. Вид у Галины Георгиевной в те дни был ужасно несчастный. Жила бы она одна, пережила бы легче. Но ей было стыдно перед Октябриной – посторонний человек, а вынуждена вмешиваться как родная.

– Так эту рухлядь давно надо было выкинуть, – сказала Октябрина и пододвинулась на край, поближе к женщине.

– Лена не понимает! – Галина Георгиевна почти взвыла. По тонкой как рисовая бумага щеке прокатилась слезинка. – Она мне столько натаскала мусора в подвал, что я даже заходить туда боюсь! Я понемногу, по пакетику выносила, она и не замечала. Пойду на улицу, вынесу пакетик, потом еще один. А она ведь принесет еще! Принесет вещи с бортика у баков, принесет чужие коробки! Я жила с ней, пока у нее этого Костика не было, видела, какого это. И пытались лечить ее, а не получается. А я ведь, Катенька, жить не могу в таком кошмаре. А ты, как же ты тут жить будешь? Я же хозяйка, моя работа дом в чистоте содержать. А жить страшно, страшно жить, Катенька… Это мне наказание. Это мне нести.

– Да вы же здесь не виноваты, Галина Георгиевна. – Октябрина не выдержала, села перед Галиной Георгиевной на колени и взяла ее руки в свои. – Давайте мы с вами вынесем все эти пакеты? Я вам помогу. А потом давайте вы замок смените, она сюда не зайдет.

– Да что же, я от собственной дочери запираться буду? – прошептала Галина Георгиевна. – Она меня ругать будет.

– Не будет. Она ведь знает, что вы для нее все делаете.

– Это все неважно.

Галина Георгиевна долго молчала. Сидя на коленях перед ней, Октябрина чувствовала, как медленно поднимается куда-то вверх. Ее тело взмывает над их домом, взмывает над десятками домов, над районом, над городом. Они с Галиной Георгиевной – даже не точки на карте многотысячного населения города. Они – миг, который не вспомнят. Они – просто два человека в водовороте миллиардов жизней. Во дворе запели птицы.

Как наяву Октябрина услышала слова Арсения: «Слышишь? Слышишь, как поют птицы? Мы уйдем, а они останутся».

– Это важно, Галина Георгиевна, – вдруг решила Октябрина и поднялась. – Давайте, я вынимаю, а вы тащите к выходу. Управимся.

– Что ж тебе на месте не сидится, – прошептала Галина Георгиевна, но улыбнулась. Пусть эту улыбку и сдул ветер, ворвавшийся в форточку и взмахнувший белыми шторами, но Октябрина успела ее увидеть. Она улыбнулась в ответ.

– Только, Катенька, давай вечером или ночью выносить, чтобы никто не видел. А то что соседи про меня подумают?

Октябрина хотела сказать, что на соседей, по большей части, все равно должно быть, но промолчала.

К десяти вечера весь мусор уже лежал на свалке, а Галина Георгиевна получила доступ к своим засолкам и компотам. На ужин она радостной вестью сообщила, что приготовила картофельное пюре с солеными огурчиками, налила смородинового компота и была горда своей вдруг появившейся свободой.

Пока Галина Георгиевна накрывала на стол, Октябрина взяла последний пакет и банковскую карту, забросила мешок в мусорку и направилась к круглосуточному магазину. Выбор сладостей там небольшой, но лучше, чем ничего. Домой она вернулась с тортом «Муравейник», немного красная от холодного вечернего ветра.

– Ой, да зачем? Ты вот так и шла? – Встретила ее у порога Галина Георгиевна и взяла тортик из рук Октябрины.

– Ну да, а что? Нам отпраздновать нужно освобождение от хлама, такая работа.

– А был кто-то во дворе? В окна никто не смотрел? А то увидят с тортом, подумают, куда это ты.

– Пусть думают, что у нас с вами хороший вечер, Галина Георгиевна, – ответила Октябрина и повесила джинсовую куртку на вешалку.

– Ой, ну вот зачем, да не сидится же тебе! – воскликнула Галина Георгиевна, но когда Октябрина обернулась, увидела, что женщина улыбалась.

Ночью Октябрина слышала, как Галина Георгиевна молилась у своего комодика с иконами. Октябрина закрыла глаза, чтобы ненароком не увидеть, как в коридоре включится свет, как наземная старшая птица прошаркает к кухне и останется там. Галина Георгиевна часто так делала, когда не могла уснуть. Телевизор по ночам она включать боялась, чтобы не мешать соседям, и просто сидела молча на кухне. Галина Георгиевна шептала имя дочери. Октябрина открыла глаза, но ночь не прояснилась. Темнота успокаивала. Лежала Октябрина до тех пор, пока голос Галины Георгиевны не убаюкал ее. Сквозь сон она, кажется, слышала и шепот своего имени.