– Никогда это не исчезнет. Везде, где бы человек ни шел, какой бы путь ни выбрал, а ведь испачкает ноги.

– Испачкает в чем? – пропищала Октябрина. Голос пропал, а она даже не поняла, когда это случилось.

– Во всем, что до него оставили другие люди. Всего не перечислить. Но знаешь, что я заметил? Что я заметил, пока я живу здесь? – Арсений остановился, дождался, пока Октябрина медленно поравняется с ним и сказал улыбнувшись. – Птицы по утрам поют даже после пожара. Иногда пожар нужен, понимаешь? Не то чтобы я начинал его когда-то, но нужно без страха подходить к спичкам, потому что так или иначе, даже если что-то исчезнет, остальное останется. Иногда нужно подтолкнуть мир к изменениям. Слышишь? Слышишь, как поют птицы? Мы уйдем, а они останутся.

Октябрина побоялась отвечать. Говорил Арсений таким тоном, будто обращался не к ней, а к кому-то огромному, кто бы тихих слов не услышал бы. Поэтому он говорил все громче, шел все быстрее. Октябрине пришлось бежать, чтобы поспеть за ним и продолжать видеть его одухотворенное лицо.

Спустя несколько минут ходьбы Арсений словно отмер. Плечи его расслабились, руки болтались так, как болтаются у всех людей, а под нос себе Арсений напевал какую-то отдаленно знакомую Октябрине песенку. Что-то про пожар и прогулки. Арсений улыбался, а Октябрина чувствовала себя спокойнее. Он выглядел как обычный человек. А вот на кого похож был до этого, Октябрина так и не смогла назвать. Слово вертелось на языке, но произнести она его не могла.

– На меня иногда может нахлынуть. Если что, не обращай внимания, – сказал он и посмотрел на Октябрину. Глаза обыкновенные, зрачки не расширенные. В уме и рассудке? Тогда зачем он говорил все это?

– Ты хорошо говоришь. Тебя приятно слушать, – ответила Октябрина и не соврала. Она бы снова послушала его речи, хотя мурашки еще не прошли.

– Хах, спасибо, я учился, – посмеялся Арсений и снов стих.

Они шли по просеке: по обе стороны вытоптанной людьми дороги росли тополя. Октябрине рассказывали, что такие деревья высаживали для того, чтобы очистить воздух в городе. Там, откуда она родом, вредных производств не было, нужды в таких деревьях – тоже, и башни тополей, тянущиеся к небесам, ее заинтересовали настолько, что она не заметила, как просека кончилась, под ногами захрустела трава, уже успевшая высохнуть. Арсений вдруг сказал:

– Смотри под ноги. Тут полно муравейников.

– Да я уже заметила.

Только тогда Октябрина услышала и отдаленные звуки дороги, которая уже проглядывалась на горизонте, почувствовала кислый запах утренних выбросов с завода и ощутила, что уже успела натереть пятки новыми кроссовками, которые даже забыла разносить дома.

– А куда мы идем?

– Я же тебе сказал, – ответил он, не оборачиваясь. – Мы идем в мое любимое кафе.

– Нет, ну для прогулок на природе это кафе прекрасно подходит.

Арсений улыбнулся, а потом рассмеялся так, как смеется ребенок. Громким чистым, почти прозрачным смехом. Его смех Октябрина, казалось, видела, – он облачком поднимался к небу, куда Арсений и смотрел.

Задавать вопросы Арсению – дело неблагодарное, как поняла Октябрина. Но когда на поле вдруг выросло огромное стадо коров, задать еще один показалось ей необходимостью.

– Ты серьезно меня в кафе ведешь? У меня такое ощущение, что мы идем уже вечность.

– А мы вечность и идем, если так подумать. Нет, я не в том смысле, что мы сейчас идем вечность. Мы просто вечность идем, понимаешь?

Октябрина молча топала по выеденному коровами кусочку поля и кивала. Коровы смотрели на них без интереса, а пастуха нигде не было видно.

По полю они спустились к трассе. Октябрина помнила, как кто-то, кажется, говорил ей, что эта трасса вела на юг. Машин было немного, а вот дачники на противоположной стороне дороги уже давно проснулись. Мычание коров скрылось за гулом нагревшейся трассы.

– Я иногда ловлю попутки, не всегда пешком иду, – сказал Арсений. – Сейчас их ловить сложно. Мне рассказывали, что лет двадцать назад можно было полстраны проехать на перекладных, а сейчас и пару остановок берут неохотно провезти.

– Попутками? Это что, еще дальше…

– Ой, нет, что ты! – рассмеялся Арсений и указал рукой на заправку внизу. – Перейдем и туда. Мы почти пришли.

Октябрина не смогла выдавить ни звука.

Заправка была сетевая и большая. Такие Октябрина видела недалеко от дома Галины Георгиевны, за заводом, где тоже начиналась трасса. Однажды девушка уснула в автобусе, случайно выехала на большую дорогу и удивилась, что такие большие заправки существуют. В городе разрешали строить только маленькие. Октябрина хотела задать очередной вопрос, но Арсения уже не было рядом. Он влетел в разъехавшиеся двери и направился к стойке с кофе. Кассирша улыбнулась ему. Значит, действительно заходит часто.

Октябрина огляделась. На заправке она была пару раз: когда Роман останавливался на одной по их дороге в Москву и девушка решила, что на территории другого города их бы вряд ли узнали, и когда их возили от школы на экскурсию. Тогда орава детей вылетела из автобуса за чипсами, сухариками, конфетами и газировками в дорогу до музея, а Октябрина бродила между полок и удивлялась, как много удобств создало человечество. Из магазина она тогда единственная вышла ни с чем – родители дали денег только на полноценный обед с первым, вторым и компотом, есть «вредную» еду запрещали, а ослушаться их тогда Октябрина не могла – не знала даже, что так можно сделать.

Помимо них, на заправке отдыхали мужчины. Роман рассказывал, что на дороге всегда можно встретить и путешественников (но для них, как подумала Октябрина, еще прохладно) и дальнобойщиков. Однако эти мужчины скорее напоминали работников в командировке. Они были такие же, каких Октябрина встречала в «прошлом» каждый день: выглаженные женами джинсы и спортивные штаны, свежие футболки, чистые ботинки, у кого-то кроссовки, наверное, вытертые в машине влажной салфеткой. Такие мужчины могли забирать своих детей из школы, могли подвозить их утром на машине до школы, желать им «Хорошего дня» и давать предостережения. В любой другой момент Октябрина бы им улыбнулась, но сейчас хотела только убежать от их карающего взгляда.

Немного Октябрина походила мимо полок с чипсами и сухариками, но почти сразу же почувствовала тошнотворный привкус пережеванной картошки. После переезда она наелась их так, что почти загремела в больницу с отравлением. Газировки она тоже прошла без особо интереса, а вот когда подошла к алкоголю, остановилась. Удивительно, что на заправках спокойно продавали пиво – все-таки водить в нетрезвом виде нельзя. Но Октябрину это не смутило. Она открыла дверцу холодильника. В лицо ударил приятный знакомый морозец. Баночки ледяные. Октябрина улыбнулась – такие открываются с особенно приятным «пшиком». Но стоило ей взглянуть на Арсения, как пить расхотелось. Он, наверное, не пьет вообще – у него здоровый цвет лица, светлые глаза и хорошие зубы.

Напротив Арсения Октябрина села с чаем в бутылке. Парень уже сидел с тарелкой, но ждал.

– Почему мы сюда пришли? Я думала, что мы в кафе пойдем.

– В кафе? А чем не кафе? – Арсений улыбнулся и вгрызся в булочку. – Это мое кафе, я люблю его, напоминает о путешествиях. Я в другие хожу только для родителей.

– Для родителей? А где они у тебя? Далеко?

– Минутах в двадцати отсюда. Если на маршрутке поедешь, то, может, и побыстрее.

– Они здесь живут тоже? – прошептала Октябрина. Мужчины, прежде следившие за ними, отвернулись и продолжили обсуждать новости.

– Ага, – ответил Арсений и отпил немного колы. Солнечные лучи прочерчивали по его окропленному веснушками лицу ровные линии, от глаз до губ. – Они думают, что я живу в квартире в их дворе. Зимой на самом деле так получается: в доме нет отопления, там заживо замерзнуть можно. Переезжаю в квартиру во дворе дома, где жил раньше. А так, знаешь, как смешно получилось? Они мне ее купили, даже обставили. А тянет, тянет жить совсем в других местах. Не здесь, совсем не здесь.