– А папа?

– Что папа? – мама останавливается в дверях, искренне не понимая моего вопроса.

– Папа уже ушел?

Я вижу, как она поджимает губы, с секунду колеблясь, и сухо бросает перед тем, как выйти за дверь:

– Да, Кимберли, папа ушел.

Мама исчезает за стянутой полоской двери, и я понимаю, что мне не нравится то, что я чувствую от ее ответа. К тому, что мне удается редко видеть отца даже в выходные, я привыкла, но холод мамы и плохо скрытое недовольство внушает мне не слишком утешительную мысль.

Пожалуйста, Господи, пусть только не очередная ссора. Я не хочу, чтобы это снова сказывалось на нашем общем настроении. К слову, папа уже несколько лет имеет свой малый бизнес, если честно, я до сих пор не знаю толком, с чем он связан, кроме того, что имеет дело с иностранцами, но меня наверное и не сильно планируют ставить в понимание. А еще они так отчаянно хотят породниться с семейством Дэвис, что уже даже составили список гостей на нашу со Стэном свадьбу.

Я резко падаю на кровать и с раздраженным звуком залепляю уши подушкой, уверена в том, что это только начало...

- Так какое? Красное? Или лавандовое? Первое все-таки слишком выделяет грудь, а вот второе весьма очаровательно подчеркивает твою фигуру. Подумай хорошо, Кимберли.

Я в замешательстве закусываю губу и скольжу взглядом по нежно-фиолетовому платью в пол, которое на мне. Лиф с вырезом «фигурное каре» украшают горизонтальные мелкие драпировки, верх платья дополняют короткие пышные рукава-фонарики, низ совсем чуть-чуть не достает пола, оставляя возможность открыть туфельки.

Я чувствую себя странно, стоя перед зеркалом открытой примерочной. Мне не нравится то, что среди прохаживающих ряды посетителей почти каждый мимолетом смотрит в нашу сторону. Мама держит в руках несколько платьев, которые не поместились на крючках примерочной и даже не замечает, как из соседней кабинки доносятся споры девушки с парнем, который уже час торчит за ширмой и наконец вылил свое раздражение. Похоже, маму действительно больше ничего не волнует, кроме как довести день до конца, чтобы потом спокойно вычеркнуть этот пункт из своего удлиненного списка дел.

– Не знаю, мам, – осторожно произношу я. - Если честно, мне больше всего понравилось то синее с корсетом на шелковой шнуровке. Мы меряли его во втором отделе.

– Которое с кружевными аппликациями и полупрозрачными вставками?

Я поворачиваю к ней лицо, чувствуя ободрение от того, что она запомнила.

– Оно красивое, Кимберли, но не для тебя, – вот так просто гасит надежду мама. – Давай лучше возьмем это?

Я снова смотрю на себя в отражении, замечаю выбившиеся из косы волосы, легкий румянец, слегка припухшие губы; скольжу глазами по скромному вырезу на груди, опускаюсь к прямому шелковому крою до самого низа...

– Да, давай.

– Вот и славно. Ты пока переодевайся, а я разнесу другие платья по местам.

Я помогаю маме снять наряды с крючков и прикрываю шторку, как только она поворачивается ко мне спиной. Любоваться выбранным платьем у меня нет желания, честно говоря, я устала и чувствую укол разочарования, а потому без малейшего сожаления снимаю с себя уже непонятно какое по счету за этот день платье и чувствую себя куда комфортнее в своих обычных кедах, джинсах и рубашке в клеточку. Когда выхожу из примерочной, мама забирает у меня платье и за руку ведет меня к кассе. Приветливая продавщица даже не смотрит на меня, механически пробивает покупку, складывает ее в твердый прямоугольный пакет и желает нам хорошего дня.

И мы выходим на улицу.

– Ну что, ты довольна, Ким? – спрашивает мама.

Я поднимаю на нее взгляд и вижу, как она копается в своей любимой сумке-сэдл за ключами, спрашивая скорее ее, чем меня.

Как тебе сказать, мама. Мне нет дела до того, как я буду выглядеть в глазах одноклассников, учителей и, тем более, Стэна, потому что если быть уж совсем откровенными, ты больше стараешься для него, чем для всех остальных, и чего уж греха таить, для меня. Я сейчас нахожусь здесь и молча иду с тобой только по одной причине: там будет Кейн. Он обещал, что придет на выпускной. Мне не важно, что весь вечер я буду в ореоле внимания учителей, других одноклассников и родителей, потому что я хотела быть красивой только для него. А там мы найдем способ уединиться. Главное, он придет.

– Да, вполне.

Вот так до повседневности просто.

Мама идет впереди меня, она подносит к лицу левую руку, в которой держит пакет с платьем, чтобы посмотреть на часы, и устало вздыхает.

- Милая, мне нужно сейчас отлучиться, но я обещала тебе сегодня кафе, значит, оно будет. Попрошу Генри присмотреть за тобой.

Она открывает передо мной черную дверцу Шевроле и ждет. Я же смотрю на ее решительное, непроницаемое лицо и с недоверием произношу:

- Но мама, надо мной в школе все смеяться, если увидят.

Тонкая бровь мамы изящно изгибается дугой.

- А они что невежды какие-нибудь, чтобы смеяться? По-моему, у тебя был дружный класс, ты ни разу не жаловалась, что-то успело измениться?

- Нет, но...

– Кимберли, я не вижу никаких поводов для споров. Если ты думаешь, что я закрыла глаза на твою выходку, то ты сильно ошибаешься, юная леди. Я сказала, гулять ты сама не будешь Еще не хватало, чтобы ты снова пересекалась с этим изгоем.

Значит, теперь Кейн изгой...

Я смотрю себе под ноги и закусываю губу, пряча до безобразия перекошенную улыбку. Меня даже не смущает то, что рандомные прохожие стали свидетелями нашего позорного разговора. Мне ужасно хочется упрекнуть ее, осветить Кейна в ее глазах, но я знаю, что ничего не добьюсь.Проще проломить бетонную стену игрушечным молотком, чем достучаться до тебя.Я сжимаю губы, чтобы не ляпнуть лишнего и молча забираюсь на сиденье, от меня не скрывается, что дверца за мной закрывается громче, чем следует. Я молчу и когда в салоне звучит бряцание ключей и цокот в замке зажигания. И только когда разливается утробное рычание автомобиля, я скрещиваю руки на груди и поворачиваюсь боком к ней.

– Знаешь, я не хочу ни в какое кафе, мама. Отвези меня домой, я лучше почитаю материал перед английским.

Мама равнодушно пожимает плечами и вжимает ногу в педаль, поворачивая руль. Она так ничего и не поняла.

- Кимберли, Стэн уже пригласил тебя на выпускной?

Я забрызгиваю соком скатерть и начинаю громко кашлять. Пока я давлюсь и откашливаюсь, похлопывая себя ладонью по грудной клетке, на меня устремляются две пары глаз.

Это спрашивает отец. Я поднимаю на него осторожный взгляд и вижу, как он спокойно отрезает кусок стейка, будто выдал что-то столь повседневное, как "Ким, ты сегодня завтракала?" или: "А давайте устроим пикник на выходных". Последнее, понятно, что из разряда фантастики, но все равно я бы предпочла в очередной раз выслушивать папины обещания собраться всем вместе, чемэто.

– А должен? – я откладываю стакан на стол, все еще не отрывая ладонь от груди. – Я лучше выберу себе в пару этого выскочку Адама из параллельного класса, чем пойду на выпускной с ним.

Внезапный шлепок руки по столу, подобно кнуту рассекает воздух, заставляя и меня и маму замереть. Отец смотрит на меня с непробиваемым холодным гневом. Его суровый серый костюм, в котором он и сидит сейчас, даже не успев переодеться перед ужином, придает ему еще большую строгость.

– Прекрати дерзить, Кимберли. Мама мне рассказала о твоей выходке.

Отец откидывает галстук на плечо и зло скребет ножом по тарелке, даже не замечая, что бедный кусочек стейка уже отрезан.

Я украдкой кошусь на маму. Она начинает елозить на стуле, поджимает тонкие губы и отводит глаза, в конце концов сосредотачиваясь на еде. Ей неловко, я это понимаю. Потому что я знаю, что она видит в моих глазах.

Предательница.

Я резко возвращаюсь к отцу:

– И что вы сделаете? Может, поставите меня под домашний арест и заставите бедного Генри дышать мне в затылок? – прозорливо произношу я.