– А вот это тоже тебе.

Маленькие пальчики робко касаются жесткой фиолетовой плитки и она не сразу понимает, зато когда понимает! Ее губы разъезжаются к ушам. Ей-богу, я готова скупить все сладости мира ради этой солнечной улыбки. Я даже не сразу реагирую на возмущенный ор, метание молний и стук каблуков, прорезывающий визги детей. Когда я поднимаю взгляд, я вижу разъяренную темноволосую женщину, которая приближается к нам. Не успела...

– Это еще что такое? – возмущенно шипит она, вырывая у Оливии шоколад. Малыш мгновенно мрачнеет и я почти физически слышу, как в этот момент разбивается хрупкое детское сердечко. - Оливия, сколько раз тебе повторять, что нельзя подходить к забору и брать от посторонних всякие гадости?! - орет она. Оливия стоит и обнимает себя руками, голова опущена вниз. – Быстро возвращайся в классную комнату и подумай над своим поведением.

Зайченок еще больше опускает голову и не сдвигается с места.

– Я сказала, иди в класс.

Мое сердце уже трещит по швам. Мне хочется утешить ее, коснуться, ободрить взглядом. Все будет хорошо.Ну-ка, просто посмотри на меня. Но она не поднимает головы. Оливия уходит в корпус, от веселья не остается и следа. Мне кажется, я успела увидеть слезы, сверкавшие на ресницах... И тут мне безжалостно преграждают вид.

- Кимберли, - тяжело вздыхает темноволосая миссис Мэй.

Я неохотно перевожу глаза на нее. Она пытается прожечь во мне дыру своим злобным рентгеновским взглядом. Я не очень ей нравлюсь, она невзлюбила меня еще с первой встречи.

- Здравствуйте, миссис Мэй, - я намеренно улыбаюсь, и мне плевать, что эта улыбка ни капли не искренняя и выглядит быстрее как оскал.

– Не надоело тебе еще приходить сюда? – говорит она, сверкая широким стеклом очков в красной оправе. И в это же время меня переполняет раздраженная ярость, она собирается где-то внутри и ищет повода вырваться наружу. Меня передергивает, но снаружи я сохраняю покой.

– Как у вас вообще дела, миссис Мэй? – спрашиваю я. – Не надоело ещё отбирать у детей сладости?

Мэй сжимает в руке шоколад, врезаясь овальными ногтями, так что я даже слышу треск фольги, и топает ногой в ядовито-красных туфлях. Она холодно улыбается мне. Мне кажется, я даже слышу, как скрипят ее неестественно-белые зубы. Грымза.

– Ты напрасно теряешь время, Кимберли. Оливию в скором времени заберет к себе новая семья, приказ уже на подписи. Может быть, они даже захотят удочерить ее, увидим. Поэтому вот что, Кимберли: не привязывай к себе ребенка.

Как бы я ни хотела казаться неуязвимой, она попадает в самое сердце: Оливию уже отдавали в одну семью. Я реагирую ей такой же "любовью" и продолжаю сверлить миссис Мэй в ответ полным желчи взглядом.

– У нее естьродной брат,– цежу сквозь зубы. – Они не виноваты, что у них такая ​​мать.

- Виноваты или нет... Это дело уже не твое. Пока их нерадивая мать лечится от алкоголизма, родной брат Оливии оставляет ее одну с утра до ночи. Ребенок сам дома, где нет ни света, ни газа, ни тепла, ни даже нормальной еды. У него был шанс и мы даже закрыли глаза на крайне неприемлемые условия, но это уже перебор. Спасибо соседям, которые вовремя сообщили об этом безобразии в социальную службу.

Я слышу, как скрипнули мои зубы. Он работает, работает, вашу мать. Не покладает рук днем ​​и ночью, и никогда, никогда не позволял Оливии голодать. Последний кусок хлеба отдаст, если нужно, всю землю перегрызет ради нее.

– Иди лучше домой, Кимберли.

Не бывает светлых полос без темных. Не бывает добра без зла. Мой затуманенный разум витал где-то на краю пропасти, пока мои ноги в школьных кедах отстукивали глухие шаги по прохладной земле с мелким гравием. Возвращаясь по сокращенной тропе, ведущей к заднему ходу школы, я уже с твердо верила, что когда-нибудь и мы доберёмся до этой недостижимой светлой полосы.

Здесь другой вид.

Совершенно другой.

Пение птиц мягко летает по опушке леса: вьется вокруг вечнозеленых сосен, свистит легким ветерком в воздухе, отстукивается негромким эхом в дуплах стройных тополей и редких еловых рощиц, нарушая неприкосновенность лесной тишины.

Мы оказались на самой красивой лужайке мира, вокруг стоит густой, девственный лес. Сквозь деревья прорезается мягкий просвет, птенцы порхают с ветки на ветку, вспенивая зеленые листья.

Мы с Кейном находимся среди разнообразия сиреневых, желтых и белых цветов, неподалеку журчит ручеек. Я лежу на его груди и довольно жмурюсь, подставляя подбородок мирному сиянию неба. Солнце стоит высоко, освещая лужайку ярким и уютным светом. Вокруг нас бескрайний лес, в котором нет никого, кроме нас двоих. Честно говоря, я никогда никого еще не встречала на этой полянке.

– Не хочу никуда идти, – мой голос мягко утопает в безлюдной тишине леса. Ветерок лениво трепает наши волосы, шевелит листья на ветках, наполняя воздух тягучими древесными ароматами.

Кейн мягко перебирает мои золотисто-каштановые кудри, теплое дыхание ласкает мою кожу, наши вдохи тихие и умиротворенные. Я понимаю, почему Кейн захотел встретиться именно здесь: кругом ни души, ни построек, и только природа.

– Я тоже, – говорит он тихо.

Я улыбаюсь.

Кейн убирает руку, отстраняясь с такой осторожностью, какой я и не думала у него обнаружить.

Я смотрю, как он тянется к учебнику, одиноко брошенному в яркую подушку цветов.

- Оставь, - перебиваю его, сбрасывая назад.

Кейн неодобрительно качает головой, но не возражает, он снова притягивает меня к себе и обнимает за плечи.

– Мне не нравится, что из-за меня ты стала небрежно относиться к учебе, – нежно упрекает он.

Я втыкаюсь лицом в его грудь, вдыхаю его запах и качаю головой. Я ничего не могу сделать с глупой улыбкой, растянувшейся по лицу.

Да, я снова прогуляла последний урок. Это было совсем несложно, я сказала, что маме нужна моя помощь в предстоящей выставке.

– Ты виделся с Оливией? – осторожно спрашиваю я. Я стараюсь, чтобы голос не выдал моего волнения, но не знаю, выходит ли у меня.

– Мне разрешили забрать ее завтра.

- Кейн... - я сомневаюсь всего миг. – Мэй сказала, что ее отдают в новую семью. Это правда?

В воздухе зависает невозможная тишина. Я знаю, что ему больно это слышать, но не могу с собой ничего поделать.

Я никак не могу перестать об этом думать.

– Они не заберут ее, – говорит Кейн вдруг затвердевшим голосом. – Я буду бороться за нее до последнего. За вас обоих. Клянусь, я буду пытаться. Потому что я люблю вас обоих сильнее, чем что-либо в этом поганом мире.

Я встаю и смотрю в его глаза. Я вижу в них синий огонь и думаю – почему мое сердце снова начинает танцевать чечетку? Мне казалось, я научилась контролировать свое тело, но всякий раз, когда он говорит мне такие вещи, у меня один за другим идут сбои в системе: сбивается дыхание, учащается сердце, кружится голова и отмирает мозг.

Мгновение – и мы сливаемся в таком безумном поцелуе, что у меня отказывают легкие. Кейн притягивает меня к себе так сильно, что нам обоим не хватает воздуха.

Его запах, знакомое чувство необъяснимого комфорта от одной мысли, что он рядом, – это все, что наполняет меня сейчас. Я верю ему от первого до последнего слова. А затом я едва узнаю его низко поставленный голос, в котором пробивается тонкая брешь:

– Знаешь, Ким, я постараюсь, – он берет паузу. – Прийти на твой выпускной.

Я с минуту осознаю, и если бы не эндорфины счастья, внезапно ударившие в голову, я бы серьезно забеспокоилась о своей способности мыслить.

Я радостно бросаюсь на него, целую лоб, щеки, нос, глаза…

Кейн смеется.

– Да постой же, – мягко бросает он, глядя мне в глаза. – Я действительно ничего не обещаю, Ким.

– Мне и этого достаточно, – моя улыбка растягивается до ушей. – Я буду ждать, Кейн.

И меня наполняет ни с чем не сравнимое ощущение: ты словно расправляешь свои крылья, о которых давно забыл, и вздымаешься в небо. Медленно и плавно отрываешься от земли, возвышаясь над уменьшающимися в размерах деревьями. Туда, где листья ласково шелестят в ответ, нашептывая выцарапанные на столетнем дубе-исполине инициалы, соединенные знаком вечной любви.