Маленьким, мне даже нравилось защищать Саню, быть его негласным старшим братом, опорой, на которую всегда полагаешься. Я чувствовал себя круто и шутливо называл суперменом. Но с возрастом все стало меняться и, откровенно говоря, поступки Давы уже выходили за рамки нормального.

Я потер пальцами вдоль бровей и устало выдохнул.

– Нет, я в это дерьмо вмешиваться не буду.

– Предлагаешь мне одному идти на стрелку? – надулся Саня.

– Какая, к черту, стрелка? – прорычал я, подходя ближе к Даве. Мне хотелось схватить его за грудки и как следует встряхнуть. – Ты забыл, что у нас почти подписан контракт? Забыл, что нам нельзя попадать в неприятности? Твой отец тебе голову свернет.

– Это дело чести, – Саня насупился, словно маленький ребенок, и отвернулся. – Он меня унизил.

– Уверен, за дело.

– Чед просто урод!

– Да кто ж спорит, – я отпустил Даву и отошел. – И компания у него такая же. Поэтому лучше держись подальше от этого придурка. Осталось всего три месяца, потерпи.

– Вот если бы он тебя опустил перед всеми лицом в дерьмо, я бы пошел в первых рядах отомстить! – очередная воодушевленная речь.

– Поговори с отцом, пусть отправят его на пятнадцать суток.

– Издеваешься?

– Нет, – я честно не издевался. В конце концов, дядя Дима имел рычаги давления на любые структуры в городе. Он вот-вот должен был стать губернатором края.

– Я не пойду жаловаться бате, – пробурчал себе под нос Сашка. Подул ветер, зашелестела листва. Я снова посмотрел на голубое небо и белые облака, которые лениво передвигались куда-то вдаль. А затем вдруг мой взгляд остановился на вороне. Он сидел на верхушке тополя и, казалось, не сводил своих глаз-бусин с меня. Мама, до того, как окончательно бросила нас с отцом, говорила, что вороны – плохая примета. Удивительно, почему я вспомнил ее слова именно сейчас. Главное, они отозвались у меня в груди чем-то неприятным.

– Яр, ну чего тебе стоит? – повторил свою просьбу Саня.

– Нет, – категорично отказался. – Я тебе говорил, что случай с пожарной сигнализацией был последним.

– Это другое!

– Нет, Сань, – я стал спускаться по ступенькам. – Это то же самое.

Дава ничего не ответил, но я был уверен, он еще обязательно попросит меня сходить пообщаться с Чедом.

Лиле я не стала жаловаться, да и вряд ли бы она поняла, что мне неприятно было сидеть в одиночестве на лавке, вокруг которой играли солнечные лучи. Может, потом как-нибудь я расскажу ей, конечно, но пока предпочла оставить эту тему позади. В конце концов, есть такие вещи, которые невозможно уже изменить. Их нужно уметь принимать, даже если жутко не хочется.

Тем более в субботу все вроде улучшилось: мы пошли в кино на новинку в жанре триллера, а после гуляли по бульвару, ели мороженое и обсуждали парней. Вернее, парня. Лилька вещала не хуже радио о своем ухажере, все ей казалось, что он какой-то нереальный, словно принц из волшебной сказки.

– Надеюсь, он тебя не обидит, – тонко намекнула я, что переживаю о ней.

– Да нет, он даже на "это", – Лиля перешла на шепот, и я заметила на её щеках лёгкий румянец, – не намекал. Хотя девочки говорили, что ребята из университета первым делом думают о постели.

– О, боже, – я закатила глаза. – У вас же было всего одного свидание.

– Технически два, но это неважно. Парни все об этом думают, – запросто отмахнулась Ильина. Я посмотрела нее, подул прохладный ветерок, сегодня было пасмурно, серые тучи нависли над городом, и Лиля поежилась. Ещё недели две назад она бы ни за что в жизни не сказала фразу вроде этой. Мы обе с ней верили, что для начала нужно узнать парня получше, понять – твой ли он человек, а уже потом думать о чём-то большем. И если я осталась при своём, то Лиля резко изменилась.

– Это так Ася говорит? – я остановилась, ощущая, как грудь покалывает от раздражения. Позади послышался сигнал, это какой-то парень ехал на большой скорости на электросамокате. Он едва не сбил меня с ног, ещё и выругался, будто я виновата.

– Придурок, – крикнула я, Лиля же молча склонила голову. Хотя сама тоже споткнулась, когда отступала назад.

– Может, в кафе зайдем? – спросила Ильина.

– Лиль, – я подошла к подруге и взяла ее за руки. – Если ты не хочешь близости с парнем, не надо идти на поводу. Плевать, студент он или нет. Пойми, рядом с тем особенным сердце должно биться иначе.

– Так бывает только в романах, – он высвободила руки и отвернулась.

– Это не твои слова, а Яковой.

– Мои! – насупилась Лилька.

– Это, конечно, твоя жизнь, просто… – я помедлила, мне не хотелось усложнять наши и без того натянутые отношения. Мой близкой человек итак отдалялся, мне казалось, я теряю ее.

– Что просто? – прошипела недовольно Ильина.

– Не хочу, чтобы ты пожалела о выборе, навязанном обществом. Хуже всего, когда ты совершаешь шаг, на который тебя толкают окружающие.

– Меня никто не толкает, – Лилька скрестила руки на груди, и я поняла, что она не желает продолжать дальше эту тему. Чтобы я сейчас не сказала, мои слова не дойдут до нее.

– Хорошо. Кстати, ты слышала новую песню Akmal’?

– Нет.

И я включила новинку, постаралась как-то разрядить атмосферу, однако до самого вечера наше общение было каким-то скудным, колючим. Если бы у него был цвет, я бы сказала, что из ярко - желтого он переходил в темный, почти черный.

А уже в понедельник в школе случилось еще кое-что не менее отвратительное.

Все началось в классе на уроке математики. Ребята перекидывали друг другу сверток бумаги и тихо хихикали. Они иногда поглядывали в сторону нашей парты, словно пытались удостовериться в чем-то. Я не сразу заметила косые взгляды, потому что за последнюю неделю привыкла к ним. Стоило только Давыдову начать уделять мне внимание, как все вокруг заинтересовались моей персоной.

В столовой ситуация приобрела более массовой характер. Таинственный сверток гулял уже между столами и другими учениками, вызывая смешки.

– Что-то не так, – сказала я, ковыряясь вилкой в салате с овощами.

– Что? – Лиля будто не видела происходящего. Ее взгляд был прикован к телефону, она выглядела тревожно.

– Говорю, сегодня ребята ведут себя странно. Да и ты тоже.

– Нормально я себя веду, – Ильина резко поднялась из-за стола, схватила свой поднос и пошла к окошку с грязной посудой, затем на выход. Я уже подумала, не обидела ли чем-то дорогого человека? Вспомнила наш субботний разговор и планировала после уроков как-то загладить вину. Но тут вдруг в буфет вошел Громов, а та самая скомканная записка упала ему под ноги.

Он остановился, посмотрел на клочок бумаги. Ребята вокруг, казалось, замерли, не решались даже выдохнуть, не говоря уже о том, чтобы забрать записку. Тогда Яр наклонился и поднял сверток. Он сжал его и поднес к урне, как кто-то взвизгнул, но тут же замолчал. Видимо, это заставило поменять решение Громова: он развернул клочок бумаги и прочитал содержимое.

Я заметила, как его кадык дернулся, а грудь приподнялась от глубокого вздоха. Все ждали какой-то реакции от Ярослава, если честно, я тоже почему-то ждала. Мне стало любопытно, что же такого написано на этой бумажке и почему оно так веселит народ.

Громов аккуратно свернул клочок и вдруг… посмотрел на меня. Внутри все рухнуло. На долю секунды я перестала дышать. Сложить два плюс два было нетрудно: в этом послании речь была обо мне. Иначе бы Ярослав повел себя иначе. Пускай он и придурок, который меня жутко бесит, но, в отличие от многих, не скрывал своих истинных чувств.

Яр сложил бумагу квадратиком, положил ее к себе в карман и развернулся: направился обратно в школьный коридор. Как только он вышел, по рядам снова пролетела волна шушуканий, глумливые голоса учеников.

Я поднялась из-за стола, ощущая на себе множество взглядов. Колени дрогнули, но я умела держаться на публике, поэтому лишь увереннее зашагала к окошку, стараясь держать спину ровной. Раньше я как-то не задумывалась: плевать мне на общественное мнение или нет, но теперь, даже тело слегка подрагивало.