- Ты не могла бы ее найти и попросить прийти к мастерской?

- Конечно, дорогой.

Изабель отпустила его и пошла выполнять просьбу.

- Изабель, - окликнул ее Саймон, - расскажи ей новость о Фредди. Я уверен, ей тоже понравится.

Изабель, улыбнувшись, вышла. Саймон хотел знать, что она делала в мастерской помимо написания картин. Он твердо решил выяснить это.

Покинув свой кабинет, Саймон дошел до мастерской и остановился.

В эту дверь он не заходил несколько лет, с тех пор как умер отец. Единственный родной человек по крови и второй, который действительно его любил. Положив дрожащую руку на ручку двери, Саймон медленно повернул ее и толкнул. В комнате было мрачновато из-за нехватки света и пасмурной погоды. Он вошел внутрь. На простынях было несколько слоев пыли и всюду деревянные вещицы. Посередине стоял мольберт. Очевидно, Оливия оставила его. Саймон взглянул на рисунок. Он увидел скворечник, очень похожий на тот, что стоял напротив. Просто один в один. Саймон не мог удержаться, чтобы не дотронуться до него. Вырежи его и поставь рядом с настоящим, никто не поймет с первого раза, какой из них подлинный. У Оливии действительно был талант переводить все на бумагу, будь то живое или мертвое, настоящее или призрачное. В детстве она тоже рисовала неплохо, но то, что он видел сейчас, не идет ни в какое сравнение. Того и гляди картинка оживет и спрыгнет с листа! Саймона заинтересовало, почему она выбрала именно скворечник. Ведь в комнате было достаточно законченных игрушек и украшений.

- Заинтересованы, ваша светлость? – Оливия стояла, опираясь о косяк двери. – Могу продать ее вам, разумеется, за хорошую плату.

Даже дурная погода не смогла затмить ее красоты и притягивающей улыбки. Глаза по-прежнему блестели, а кожа и без солнца оставалась такой же светлой с холодным отливом.

- Боюсь, миледи, у меня не хватит средств, чтобы оплатить ее. Она слишком прекрасна.

Оливия покраснела, опустив глаза.

– Это правда, тебе нечего смущаться! Натюрморт очень реалистичный и мягкий. В нем есть жизнь.

Оливия подошла к нему, посмотрев на свое творение. Саймон обнял ее со спины, обхватив руками спереди. Оливия почувствовала разливающееся тепло в груди.

– Все, что бы ты не делала, ты делаешь с душой, с любовью. Это и делает твои работы такими уникальными и выдающимися. Ты бы запросто смогла оживить этот дом.

Его слова текли ей прямо в душу как сладкий мед. Когда Сара, родители и кто-то другой нахваливали ее картины, Оливии, несомненно, было приятно. Но когда об этом говорил Саймон, когда он превозносил прекрасными речами ее талант, она чувствовала себя на вершине пьедестала. Ее сердце ликовало от того, что это ей говорил именно он, Саймон.

- Говорят, вы приняли обратно молодого лакея. Так ли это?

- Слухи не лгут, леди Уотсон. Я решил поверить ему еще раз. Так сказать, проявить милосердие. - Он недвусмысленно посмотрел на нее, отчего краска на ее щеках стала сгущаться.

Когда она узнала от Изабель, что сделал Саймон, она сначала не поверила. Трудно находить в человеке противоположную сторону, но она нашла. Она знала, что Саймон более благороден, чем он сам считает. Новость о его благом поступке освятила его в ее глазах, и она захотела увидеть его.

Сейчас он стоял на фоне пасмурного неба и серости дома, но ничуть не менее красивый, чем обычно. Руки Оливии неимоверно желали протянуться к совершенному лицу, погладить мужественную широкую челюсть. Но она сдержалась.

- Как ты? – аккуратно спросила она.

Саймон положил подбородок на ее макушку.

- Я? Я в порядке. То, что Кэтрин оказалась не моей матерью, заставляет меня надеяться, что я хотя бы не обречен стать похожим на нее. Не все так плохо, как могло быть.

Оливия хихикнула.

- Ты это ты, Саймон. Как бы то ни было, кем бы ни были твои родители, это не должно влиять на восприятие себя. – Ее слова успокаивали. Сам ее голос был ласковым и приятным, как музыка, которую хотелось слушать всю жизнь. – А что это за комната?

Оливия оглянулась по всем углам, рассматривая какие-то уже знакомые вещицы и те, которые видела в первый раз.

- Это мастерская моего отца. Он любил заниматься резьбой по дереву, создавал разные украшения, игрушки, даже часы.

- У него был большой талант.

- Да. – Саймон взял в руки маленькую статуэтку в виде куклы в красном платье и с каштановыми волосами. – Он делал подарки Кэтрин. Бусы из дерева с позолотой, кольца, игрушки – все для нее. Вот эта, - он покрутил куклу в руке, - была подарена на ее день рождения.

- Это же она. Твоя мать. - Оливия взяла ее в руки. - Как красиво.

- Но для Кэтрин все эти вещи, включая эту статуэтку, были ничем иным как безделушками, не приносящие никакой пользы. И это все ее слова. Кэтрин не стеснялась задеть чувства отца, говоря то, что думала.

Оливия даже не догадывалась, насколько Кэтрин была цинична. Просто поразительно! Будь она на ее месте, Оливия не смогла бы отказать в таких замечательных подарках даже безответно влюбленному в нее джентльмену. А уж внимание собственного мужа, родного человека, нельзя распылять в пустоту. Обесценить такую красоту прямо в лицо – верх невежества и непорядочности!

- Это к лучшему, что ты не ее сын. Ой! Прости, Саймон, я не подумала…

- Все нормально. Ты права, это к лучшему.

- Не хочешь поговорить об этом?

- Нет. Лучше закроем тему.

Лучшим лекарством от всякой ложки горечи была сама Оливия. И чтобы пережить трудности, ему не нужно обсуждать их с ней. Достаточно того, что она просто будет рядом так же, как сейчас. Ее ровное сердцебиение приводило в норму и его. Она будто подстраивала Саймона под свой миротворный ритм. Каждый спокойный вдох и выдох словно погружали его в сон.

- С какого момента ты отдалился от Кэтрин? Ты ведь когда-то любил ее. Невозможно, чтобы ребенок с пеленок не любил своего родителя.

Саймон усмехнулся.

- Да-а-а, так же, как отец. – Саймон призадумался, вспоминая неприятные эпизоды своей жизни. – Однажды, когда я был мальчишкой, я прибежал с улицы домой. Довольный и ни о чем не подозревавший. Мне всегда нравилось большое пространство в доме: по-королевски огромные коридоры, комнаты. Будучи маленьким ребенком, все предметы для тебя будто увеличиваются в несколько раз. Я щеголял по просторным аллеям дома и вдруг услышал крики. Пройдя дальше, я расслышал голоса родителей. Я был близок к той двери, за которой происходил скандал. Кэтрин кричала на отца: «Ты ничтожество! Ты и твой сын! Будь у меня выбор, я бы отдала его в работный дом или выбросила в Темзу. Ненавижу тебя и эту простушку с ее маленьким отпрыском!» На тот момент я почувствовал к ней только отвращение. После этого меня как отрезало от нее. Больше я не старался подступиться к ней или завоевать ее внимание.

- Простушку? Она имела ввиду Фелицию?

Саймон горько пожал плечами.

- Тогда я думал, она говорила про Изабель. Она всегда относилась ко мне как к родному сыну. Всю любовь и заботу я получил от нее. По этой причине, я думал, Кэтрин злилась на нее.

Оливия сжала руки Саймона. Она жалела его, но не хотела это показывать. Мужчины не любят, когда женщины видят их слабость и начинают жалеть, прижимать к груди, словно маленьких мальчиков. Оливия как-то слышала, что если женщина увидела мужчину сломленного и слабого, то он обозлится на ее за это. Им нравится всегда казаться сильными, отважными и крепкими, но как только эта видимость рушиться, они исчезают. Оливии не хотелось проверять эту теорию, поэтому сдержит свои чувства.

- Расскажи мне, малышка, что ты делала в оранжерее с Шарлоттой Уоррен? – В памяти Саймона вернулся эпизод, когда Шарлотта убегала из оранжереи. – Было непохоже, что вы говорили о плохой погоде или предпочитаемом цвете ткани этого сезона.

Оливия напряглась в его руках. Но в конце концов она сделала все, что могла. И если Саймон соберется ее осудить, то это будет незаслуженно, но она скажет правду. Оливия повернулась к нему лицом, заглянув прямо в родные голубые глаза.