Правда, судьба в ряде случаев представлена как живое существо. Но мы видели, что точно так же представлен и случай. Это не более чем литературный прием. Так, Полибий говорит о страшных ударах, обрушивающих на человека: «Судьба достаточно сильна для того, чтобы все наши расчеты сокрушить какой-нибудь неожиданностью, и если она кому-нибудь помогала и своей рукой склонила весы в его пользу, за то она как бы в приливе раскаяния спешит бросить гирю на другую чашку весов и тем уничтожить достигнутые успехи» (XXIX, 22, 1–2). Не думаю, чтобы Полибий представлял себе судьбу с весами и гирями. Но подобные риторические олицетворения были в духе поздней греческой литературы. Плутарх выводит Судьбу и Доблесть и заставляет их состязаться и спорить, а призом служит слава римлян. Напомню, что герои Полибия — именно герои, а не сам автор! — часто сравнивают судьбу с устроителем состязаний. Видно, именно так выражались современники историка. И как бы ни был Полибий чужд риторики, как бы ни стремился он к простоте, не мог он вовсе не употреблять обычных выражений своей эпохи и своего круга. То есть, говоря словами Вольбэнка, часто Тюхе является «вербальным и риторическим элементом»{62}.
Однако ученые говорят, что в ряде мест судьба все-таки выступает как живое существо, более того, она представлена как некая грозная богиня, карающая человеческие преступления{63}. Рассмотрим эти места.
Рассказав о гибели преступных эфоров, Полибий заключает: «Таково справедливое воздаяние судьбы» (III, 81, 5). Но это просто значит — они получили по заслугам. «Судьба как бы намеренно выставила на позор безрассудство родян». Это обычное ходовое выражение того времени. Почти дословно то же самое говорят родосские послы этолянам: «Судьба как бы нарочно на подмостки выставила ваши заблуждения» (XXIX, 19, 2; XI, 5, 8).
Часто, напротив, подчеркивается полная аморальность судьбы. «Птолемей… немедленно после смерти отца погубил своего брата», а дальше сказано: «его хранила судьба». Братоубийца явно этого не заслужил (V, 34). Говоря о страшной участи абидосцев, захваченных Филиппом, Полибий добавляет: «Можно с полнейшим основанием укорить судьбу», которая не сжалилась над ними (XVI, 32, 5). Точно так же можно роптать на судьбу за то, что она дает славную смерть иногда в удел трусам и негодяям (XXXII, 19, 3). Многие могут «по справедливости укорять судьбу за устроение человеческих дел», — говорит он (XV, 20, 5). Все это лишь извечные жалобы людей на отсутствие высшей справедливости.
Зинглер обратил внимание, что во всех случаях, когда очеловечивается судьба, стоит hosper или osanei, т. е. как будто, казалось{64}. То же можно наблюдать, когда историк говорит о возмездии богов. Царь Прусия совершил святотатство. После этого в его армии началась эпидемия дизентерии. «Так что казалось, что гнев божий за грехи следовал за ними по пятам» (XXXII, 27, 14). Сами эти выражения ясно показывают, что перед нами метафора.
Замечательный пример, это подтверждающий. В главе (II, 36, 6) читаем, что автор не будет сейчас говорить об Азии и Египте, ибо судьба не совершила никаких сильных перемен в их делах, а прямо перейдет к Ахайе, с которой такие сильные перемены произошли. Значит — сама структура фразы не оставляет в этом ни малейших сомнений — перемены эти дело рук судьбы. Но, описав эти перемены, автор тут же говорит, что приписывать их судьбе — нелепость, ибо вообще нельзя приписывать причины событий судьбе! (38, 5). Это вопиющее противоречие ставит в тупик многих ученых. Они даже думают, что вторая фраза поздняя вставка, когда взгляды Полибия изменились. Но это совершенно немыслимо. Не мог же Полибий не замечать, что он пишет.
На мой взгляд, из этих слов совершенно очевидно, что Тюхе в первом случае не более чем обычный разговорный оборот, метафора, за которой не стоят никакие реальные верования. Вроде наших выражений «Дай Бог!», «Слава Богу!» и даже «судьба сыграла со мной сегодня злую шутку», которые употребляют совершенно неверующие люди.
Второй пример. В IV книге сказано, что спартанцы долго господствовали над Элладой, но после битвы при Левктрах «судьба отвернулась от них». А в VI книге объяснены причины их упадка, ничего общего с судьбой не имевшие (IV, 81, 12; VI, 48–49).
Точно такие же образы и метафоры употребляли многие авторы на протяжении веков. У В. Скотта, например, читаем: «Фортуна, эта коварная богиня, которая часто несет нам гибель, исполняя наши желания, наконец предоставила ему случай, которого он давно ждал»; «Фортуна на этот раз, казалась, расположена была угодить старику»; «Когда фортуна предоставляет ему возможность одним ударом упрочить собственную судьбу»; «Судьба перечит нам даже тогда, когда кажется особенно благосклонной»{65}. Это почти в точности выражения Полибия. И таких фраз довольно много. Если бы мы не знали, кто такой В. Скотт, можно себе представить, сколько было бы написано о его взглядах на фортуну, сколько выдвинуто было бы гипотез о том, как он ее представлял и считал ли он ее живым существом и грозным божеством. К счастью, мы знаем, что писатель был верным сыном протестантской церкви. А у Пушкина мы могли бы найти борьбу христианства с язычеством, так как счастье Онегина, например, он приписывает всевышней воле Зевеса.
У Полибия есть только два случая, когда судьба как будто действительно выступает как грозная богиня. Первый — это уже приведенный нами рассказ о царе Филиппе. Судьба, мстя ему за прежние преступления, послала Эриний, которые помутили разум грешника и заставили совершать ошибку за ошибкой. Считается, что это место — совершенно неоспоримое доказательство веры Полибия в грозную Немезиду и небесную кару. Но именно это-то неоспоримое место заставляет меня сделать прямо противоположный вывод. В самом деле, судьба посылает против Филиппа Эриний. Но кто такие эти Эринии или Фурии, как называли их римляне? Адские чудовища, которые вырастают из крови убитого и гонятся по пятам за убийцей; они по запаху чуют кровь и идут по следу наподобие гончих псов. Во II в. никто уже не верил в этих жутких призраков. Цицерон вспоминает, как на сцене «совершившего… преступление преследуют и пугают фурии с горящими факелами», и объясняет смысл этого образа — «ничто не терзает его, как сознание его вины, его страх перед собой; его мучают воспоминания о его грехе… Вот — те богини мщения» (Rosc. Amer. 67). Эти фурии со жгучими факелами лишь поэтическое олицетворение мучительных мыслей, которые жгут мозг преступников (Leg. I, 40). Их «гонят и преследуют фурии, но не с пылающими факелами, как в мифах, они мучат их тоской от сознания греха» (Leg. II, 43). Конечно, так считал и Полибий. Значит, мстительницы Эринии, помутившие разум Филиппа и приведшие его к гибели, это мучительные мысли о содеянном. Это подтверждают слова — «мстящие тени загубленных неотступно преследовали его день и ночь». Конечно, Полибий не верил в призраков. Это опять-таки видения больного ума царя. Но ведь не судьба же послала эти муки Филиппу! Тут виновна не судьба, а нечистая совесть. Также мало виновна судьба и в третьей трагедии македонского дома, в трагедии царских сыновей. Здесь Филипп пожал то, что посеял. Значит, перед нами с начала до конца художественный образ. Тюхе столь же литературно условна, как Эриннии. Образ этот должен напомнить читателю «Орестею» Эсхила, великую трилогию о преступлении и наказании. Никакого религиозного смысла в этот картинный образ автор не вкладывал.
Второй отрывок опять-таки о Филиппе. Речь идет о том, как Филипп и Антиох вероломно решили напасть на Египет, пользуясь тем, что на престоле сидит ребенок, хотя они и были союзниками отцу его. Полибий глубоко возмущен гнусным предательством обоих царей. «Однако если кто из нас и может по справедливости укорить судьбу за устроение человеческих дел, то он же может найти примирение с ней в том, что судьба впоследствии подвергла этих царей заслуженному наказанию, а потомству оставила пример внушительнейшего предостережения. Кроме того, когда цари предательски действовали друг против друга… судьба ниспослала на них римлян и их подлые замыслы против других обратила на них самих, как они того заслужили… Наконец, судьба в короткое время восстановила царство Птолемея, а владычество тех двух царей ниспровергла, преемников их или истребила или обрекла на бедствия, почти равносильные гибели» (XV, 20, 5–8).
