Увы! Полибию от этого было не легче. Участь его была решена. Он ехал в Италию^{38}.

То был страшный, неслыханный удар. Все, ради чего он жил до сих пор: политическая карьера, военная слава, служба союзу, все это рухнуло. Вчера еще он был блестящий политик, будущий стратег, сегодня — жалкий пленник. Поднимаясь на корабль, который увозил его на запад, он должен был с тоской спрашивать себя, что его ждет? Что это за город, что за люди, среди которых он принужден отныне жить? Ибо доселе он представлял их плохо. Проникла ли к ним эллинская культура, или они остались прежними варварами? Благородны ли они и великодушны, как говорят некоторые? Или скорее черствы, холодны, суровы? А если так, как отнесутся они к сыну их старинного противника, вдобавок оклеветанному перед ними, сейчас, когда он совершенно беспомощен и всецело в их власти? И у ж все согласны, что это самые гордые люди на свете. С каким же высокомерным презрением будут они смотреть на жалкого бесправного пленника из маленького Пелопоннеса! Найдет ли он там хоть одного друга, хоть одну родную душу?

Сбылись наиболее мрачные предчувствия Полибия. Рим казался самым унылым местом на свете. Город беспорядочно располагался на холмах и в оврагах и состоял из низких неказистых домов и тесных улочек. Ни единого величественного здания, ни одного красивого портика! Центром и средоточием всей жизни был Форум. Римляне, можно сказать, дневали и ночевали на Форуме. Там проходили народные собрания, там обыкновенно собирался сенат, там чуть ли не ежедневно проходили судебные разбирательства. Там стояла трибуна, украшенная медными носами кораблей — называлась она Ростры, — с которой говорили ораторы. Там, у солнечных часов люди собирались и узнавали последние новости. Там тянулись торговые ряды и биржи.

Полибий, конечно, спустился на Форум, потому что туда именно спускались. То была низкая площадь между двумя холмами, некогда просто болото, ныне осушенное. Неправильной формы, вся загроможденная в полном беспорядке расположенными строениями и старыми изваяниями, она должна была произвести самое удручающее впечатление на эллина, привыкшего к стройности и величию греческих площадей.

Над Форумом высился Капитолий, высокий крутой холм, римский акрополь. Сюда поднимаются триумфаторы, а на самом верху стоял храм Юпитера Всеблагого и Величайшего, куда весь мир отправлял дары. Это было небольшое строение, на крыше которого стояли простые глиняные раскрашенные статуи старинной этрусской работы. И это все (Strab. V, 3, 8; Plut. Marcel. 21; Cic. Agr. II, 106; Liv. XL, 5).

Правда, в некоторых храмах он увидел греческие статуи и картины, вывезенные из Эллады. Но это было еще хуже и напоминало ему о несчастьях его родины. Даже каменного театра здесь не было. Раньше, говорят, актеры разбивали подмостки прямо на улице. Семь лет назад устроили постоянную сцену (Liv. XLI, 27, 5). Здесь ставили переделки греческих пьес. Но они никак не могли заинтересовать Полибия, который видел оригинал. Кроме того, он не знал латыни. Первым поразившим нашего героя в Риме зрелищем было следующее. Люций Аниций, праздновавший триумф почти одновременно с Эмилием Павлом, устроил празднество в честь недавней победы над иллирийцами. Приглашены были знаменитейшие флейтисты и актеры Греции. Все они разом начали игру. Но вскоре выяснилось, что особого успеха они не имеют. Тогда Аниций предложил им лучше подраться друг с другом. Сначала музыканты были в полном недоумении. Но вскоре они поняли, чего от них хотят, и к величайшему восторгу зрителей устроили на сцене нечто невообразимое. Они разделились на отряды и затеяли какое-то подобие правильной битвы. Под дикую разноголосицу флейт они то сходились, то расходились, дико топая ногами, так что сцена тряслась и ходила ходуном. Они делали вид, что замахиваются друг на друга, словно боксеры. «Зрелище всех этих состязаний получилось неописуемое, — вспоминает Полибий, — что же касается трагических актеров, то мои слова показались бы глумлением над читателем, если бы я вздумал что-нибудь передать о них» (XXX, 14).

И вот в этом городе он осужден был жить месяцы, годы, может быть, всю жизнь. Впрочем, на этот счет его быстро успокоили. Заложников не оставят в Риме — их быстро развезут по италийским городам. Это, наверно, какая-нибудь провинциальная копия Рима, какое-нибудь глухое захолустье.

У него оставалась последняя надежда: вдруг им позволят вернуться? Он знал, что ахейцы отправили посольство просить об этом сенат. И ждал результатов в страшном волнении. Отказ. Герой наш так описывает свое состояние, когда он услышал роковой ответ. «Когда разнесся слух об этом… не только отозванные в Рим ахейцы пришли в уныние и совершенно пали духом, но и все эллины охвачены были как бы единой скорбью, ибо сознавали, что полученный ответ навсегда отнимает у несчастных надежду на освобождение… всеми овладело какое-то отчаяние» (XXXI, 8, 10–11).

Черная ночь окутала душу Полибия. Он признавался, что ему приходила мысль о самоубийстве (XXX, 7, 7–8).

Однажды, когда жить в Риме оставалось ему уже считаные дни, у кого-то из знакомых Полибий встретил двух юношей. Старшему было лет 20 или немногим более, младшему, как потом выяснилось, 18, но выглядел он моложе своих лет и показался Полибию совсем подростком. Старший был приветлив, вежлив и разговорчив; младший застенчив, молчалив и явно дичился Полибия. С изумлением Полибий услыхал их имена. То были сыновья Эмилия Павла, отданные им в усыновление, последние, которых оставила ему злая судьба. Старшего звали Квинт Фабий Максим, младшего — Публий Корнелий Сципион. Какое имя! Сципион Африканский, «самый знаменитый человек всех времен» (X, 2, 1), победитель Ганнибала и Антиоха Великого, за которым толпами ходили люди в Элладе, принимать которого за честь для себя почитал Филипп Македонский, величайший полководец, о котором уже написаны горы книг!.. Мальчик оказался его приемным внуком. Полибий был поражен и смущен. Он понял, что перед ним настоящие принцы крови. Впрочем, одеты они были просто и держались просто и дружелюбно.

«Знакомство началось с передачи нескольких книг и разговора о них» (XXXII, 9, 4). Видимо, Полибий не сумел взять в Италию всю свою библиотеку, а жить без книг не мог. А у братьев нужные книги оказались. Полибий высказал свое мнение о прочитанном. Как истинный эллин, он очень любил поговорить на отвлеченные темы. Мальчики смотрели на него широко открытыми глазами. Никогда еще они не встречали такого блестящего и интересного собеседника. Фабий пригласил его в гости.

Вскоре новые друзья с торжеством сообщили, что никуда он не уедет. Они уже бегали к претору и упросили оставить Полибия в Риме. Что ж, это уже был удачный поворот судьбы. Тут грек узнал много удивительных вещей. Оказывается, Эмилий Павел из всех сокровищ Македонии взял только царскую библиотеку и подарил Фабию и Сципиону, которые страстно любили эллинские науки. И теперь мальчики глотали книгу за книгой. Выяснилось также, что заботами отца они получили самое изысканное греческое образование. Их окружали лучшие учителя и наставники, выписанные из Эллады. Обучали их разнообразным, подчас довольно необычным предметам. Не только грамматике, риторике, философии, но ваянию, живописи, верховой езде, искусству ухаживать за собаками, охоте (Plut. Paul. 6). Ha это их отец тратил все свои деньги. Когда недавно после своей великой победы он приехал в Афины, то первыми его словами были, не могут ли афиняне порекомендовать ему философа и художника для обучения детей (Plin. N. H. XXXV, 135)^{39}.