Лишь однажды Полибий делает некоторую уступку общественному мнению и объясняет, когда можно все-таки привлекать сверхъестественные, стоящие над человеком силы, для объяснения событий. Порицая людей, которые называют судьбу или рок виновниками событий, он пишет: «Действительно, в тех затруднительных случаях, когда по слабости человеческой нельзя или трудно распознать причины, можно отнести их к божеству или судьбе: например, продолжительные, необычайно обильные ливни и дожди, с другой стороны, жара или холод, вследствие их — бесплодия, точно так же продолжительная чума и другие подобные бедствия, причину которых нелегко отыскать. Вот почему в такого рода затруднительных случаях мы не без основания примыкаем к верованиям народа» (XXXVII, 9, 1–4).

Довольно ясно, что имеет в виду Полибий. Он готов приписать богам нечто необъяснимое, а главное, совершенно не касающееся его как историка — засуху, мор и т. д. Более того, из всего этого рассуждения как будто следует, что религиозные объяснения еще существуют «по слабости человеческой», потому что наш разум еще не проник в причину некоторых явлений. Верно, что люди не знают причину засухи. Но они не знали раньше и причину затмений. Не станем же мы приписывать затмение божеству? Вывод из этих рассуждений все тот же: если бы общество состояло из мудрецов, разум которых мог бы проникнуть в причину всех явлений, вера в богов и судьбу была бы не нужна.

Итак, религиозные взгляды Полибия ясны и не оставляют никаких сомнений. Изложены они четко и логично. И вдруг, читая его «Историю», мы обнаруживаем, что важнейшие события он приписывал… судьбе! Поистине неожиданный удар! Он разом вдребезги разбивает всю стройную продуманную концепцию автора. И судьбу эту он называет Тюхе.

Тюхе — дитя эллинизма. Это не суровый неумолимый рок древности, который стоит над самим Зевсом. Это капризная взбалмошная богиня — сегодня она осыпает своими дарами какого-нибудь безвестного счастливца, завтра равнодушно сталкивает его в бездну ничтожества. Эллинистический мир обязан был своим рождением дерзкой отваге Александра, который с горсткой смельчаков покорил вселенную. Подвиги его вскружили всем головы и тысячи искателей приключений пытались повторить его деяния. Отчаянные авантюристы странствовали по свету и копьем завоевывали себе царства. В этом мире поклонялись случаю, и Тюхе стала его царицей. Ей молились наемные солдаты, ее именем клялись цари и присягали народы.

Все это так. Но Полибий?.. Куда девался его трезвый скептический ум? Стоило ли отвергать традиционную религию, чтобы поклониться Тюхе? И потом, как согласовать веру в Тюхе с упорными, настойчивыми повторениями, что нельзя ничего приписывать богам и Тюхе — так делают только глупцы, это нелепо, это противоречит истине. Все это столь странно, невероятно, невозможно, что невольно возникают сомнения, а правильно ли мы поняли историка? Нет ли тут какой-нибудь ошибки? Рассмотрим, когда и как упоминается судьба у Полибия.

Постоянно употребляются выражения типа: судьба ему благоприятствовала или не благоприятствовала, т. е. везло или не везло. Судьба то благоприятствовала, то противодействовала Ганнибалу (XI, 19, 5). «Римляне и карфагеняне по соизволению судьбы получали то добрые, то дурные вести» (IX, 21, 13). Судьба давала в руки Сципиону Старшему царский венец, от которого тот отказался (X, 40, 9). То же о претенденте на селевкидский престол Ахее: он отказывается от венца, «дарованного ему судьбой» (V, 42, 8). Римляне спасли Египет, ибо «судьба так направила дела Персея», что развязала им руки (XXIX, 27, 11–12). В рассказе о любви Сципиона к охоте — «сама судьба помогала ему в этом», дав македонских собак (XXXII, 15, 3). Судьба не поставила никакой помехи к освобождению Эллады (XVIII, 46, 15). Требуется милость судьбы, чтобы Полибий успел дописать свой труд (III, 5, 7). Послы ахейцев при Арате просят македонцев о помощи. «Если судьба будет против ахейцев… то ахейцы просят… не пропустить благоприятного момента и явиться на помощь» (II, 49, 8). Гасдрубал размышляет, дарует ли ему судьба победу (X, 37, 4–5). Нельзя обвинять человека в непредусмотрительности, если его настигнет какая-нибудь неожиданная беда: вина тут падает на судьбу (II, 7, 1). Крупные события названы деяниями судьбы — Персидские войны (XXXVIII, 4, 1), Третья Пуническая война (XXXVI, 1, 1).

Герои Полибия сравнивают судьбу с устроителем спортивных состязаний (III, 63, 3; I, 58, 1; II, 2, 10). Иногда же она как бы ставит пьесу (II, 35, 5). К этим же случаям можно отнести слова о карфагенянах и наемниках — и те и другие отличались поразительной жестокостью — «судьба как бы нарочно поставила этих людей рядом», вероятно, чтобы узнать, кто окажется свирепее (I, 86, 7). И о Клеомене и Антигоне — «судьба свела двух людей даровитых и похожих друг на друга» (II, 66, 4).

Очень часто речь идет о непостоянстве судьбы и о том, что человек всегда должен об этом помнить. Увидев своего великого соперника жалким пленником, Антиох, «так мне по крайней мере кажется… постиг всю неисповедимость и неотвратимость ударов судьбы» (VIII, 22, 10). Этоляне уже мысленно делили имущество осажденных, а те вдруг нанесли им страшный удар. «Судьба как бы намеренно дала понять всю свою мощь… Этоляне преподали урок всем людям, что на будущее не следует смотреть как на свершившееся» (II, 4, 4–5). Судьба «как бы намеренно» после счастья послала беды беотийцам (XX, 7, 2). Филопемена сразили удары судьбы, хотя раньше казалось, что она неизменно ему благоприятствует. «Справедливо, думается мне, изречение, что если счастье и возможно для человека, то невозможно непрерывное счастье» (XXIII, 12, 3). В счастье не следует быть гордым, в несчастье — трусливым (см., например, I, 35, 2; XV, 6, 8; 17, 4).

Нетрудно видеть, что во всем этом нет ничего мистического. Слово судьба здесь можно заменить словом обстоятельства или случай. Иногда в том же значении прямо поставлен случай, причем с тем же оттенком, словно речь идет о живом существе: tautomaton (III, 97, 5; IV, 3, 4; XIV, 9, 9; XV, 16, 6; XII, 4, 3) или tuchai — случайности (XII, 25е, 5). Судьба эта вовсе не божественная или неодолимая сила, с ней можно бороться и победить. Многие прекрасно начинали дело, но потом остывали. Но лишь немногие доводили задуманное до конца, несмотря на противодействие судьбы (XVI, 18, 1–2). О Гасдрубале: «Если судьба отнимала у него всякую надежду… он не оставлял без внимания ничего, что могло бы доставить ему победу, вместе с тем… думал и о возможности поражения… чтобы не склониться перед обстоятельствами» (XI, 2,10). Здесь судьба и обстоятельства — синонимы. В другом месте он говорит, что, если военачальник убит, если бы даже судьба даровала победу, пользы не будет никакой. То есть судьба не в силах возместить потерю полководца (X, 33, 4). «Жалость посторонних людей есть ценный дар для несправедливо обиженных… можно видеть, как с переменой настроения в народе меняется судьба людей, как сами победители раскаиваются и смягчают чрезмерные бедствия побежденных» (XXXVIII, 5, 2).

Что касается рассуждений о непостоянстве судьбы и о поведении человека при разных ее поворотах, то это не религиозная, а чисто моральная концепция. Человек с его умом, волей и нравственными принципами брошен в жестокий мир. Обстоятельства кажется сами толкают его на путь зла. Они то возносят его до небес и соблазняют властью и золотом, то низвергают его в пучину бед, пытая нищетой и лишениями и подсказывая единственный выход — преступление. Но человек не должен стать игрушкой обстоятельств. Он должен уметь стоять выше их, проявляя в счастье умеренность, в несчастье твердость. И если даже обстоятельства загонят его в тупик, им и тут его не победить. У него всегда в запасе достойный выход — тот, который Полибий советовал Полиарату и Дейнону. Та же мысль красиво выражена у Плутарха. Он рассказывает о замечательном мужестве Корнелии, дочери Сципиона, которая пережила своих сыновей. Судьба может обрушить на человека страшные несчастья, говорит он, «но отнять у доблести силу разумно переносить свое поражение она не может» (Plut. С. Gracch. 40).