После этого Полибий переходит к конкретным фактам. Он задумал объяснить, пожалуй, самое знаменитое, самое бесспорное «чудо» Публия — взятие Нового Карфагена. События под Новым Карфагеном — одна из самых таинственных страниц античной истории. В Испанию с небольшим войском прибыл новый молодой полководец, столь знаменитый впоследствии Сципион Старший. Молодой военачальник зимовал в Иберии, а весной двинулся к Новому Карфагену, столице пунийской Испании. Этот город считался ключом от страны. Его охранял только небольшой отряд, а ближайшее пунийское войско было в десяти днях пути.
Карфагеняне вовсе не по небрежности или беспечности оставили без защиты такой стратегически важный пункт. Но искусство и природа делали крепость практически неприступной. Карфаген испанский был уменьшенной копией Карфагена африканского. Располагался он на полуострове, соединенном с сушей узкой косой. Со всех сторон его окружало море, на севере же омывало озеро, которое соединялось с морем искусственным каналом. Канал этот превращал озеро в лагуну. Он был настолько узок, что по нему мог проплыть лишь небольшой рыбачий челн. Город можно было взять только измором и правильной осадой. Но у Сципиона на это не было времени: ведь ближайшее пунийское войско находилось в десяти днях пути, а его собственная армия была слишком мала.
Сципион прибыл к городу вечером. Он собрал воинов и объяснил все выгоды обладания Новым Карфагеном, а в заключение сказал, «что сам явившийся к нему во сне Нептун внушил мысль об этом предприятии, что божество обещало проявить свое содействие на поле боя с такой очевидностью, что все войско убедится в его участии» (X, 12, 5–7). На другой день Публий начал штурм с суши, а Лелий — с моря. Римлянам удалось отбросить пунийцев и подойти к стенам. Но тут выяснилась их полная беспомощность: они не могли преодолеть огромные стены крепости.
С самого утра Публий отделил от своего войска 500 человек, велел взять лестницы и стать у лагуны. И вдруг они увидели чудо: вода начала отступать «и сильным, громадным потоком хлынула через отверстие в соседнее море» (X, 14, 7–8). Воины застыли, как статуи. И тут перед ними явился Сципион и сказал: «Пробил час, воины! Мне помощником явился Бог! Идите прямо к стене! Море дало нам дорогу. Несите лестницы, я поведу вас» (Арр. Iber. 83). По обмелевшему дну лагуны римляне дошли до стены. В этом одном месте стены были не столь высоки, так как граждане считали озеро надежнейшей защитой крепости. По этой же причине никто не охранял в этом месте стену. Воины беспрепятственно перелезли через нее. Так в один день римляне взяли считавшуюся неприступной крепость.
Событие это поразило умы современников. Все окрестные народы признали его за чудо. О нем говорили во всех концах ойкумены, о нем писали греческие историки. Филипп Македонский, увидав Публия почти 20 лет спустя, сразу спросил, как он взял Новый Карфаген. От Лелия Полибий узнал еще одну поразительную деталь: весь план был обдуман Публием зимой, причем обдуман до мельчайших подробностей. Таким образом, все было рассчитано, но самый расчет держался на чуде. Поистине непостижимо!
Неудивительно, что взятие Нового Карфагена давно занимало Полибия. Он не мог примириться с чудом и иррациональностью. И бесстрашно кинулся на бой со сверхъестественным. Полибий подошел к своей задаче очень продуманно: он говорил с Лелием и записал его подробный рассказ, он нашел письмо Сципиона к Филиппу с описанием осады, таким образом, он имел в руках воспоминание двух главных участников события. Он расспрашивал других очевидцев, наконец, отправился сам на место действия и тщательно осмотрел город. И вот как он восстанавливает события. Публий, говорит он, еще зимой узнал от рыбаков, что в заливе каждый день в определенный час бывает отлив, который и увлекает за собой воды озера. Но он скрыл это от своих воинов. Осаду он начал только для вида, сам же ждал часа отлива. Невежественные солдаты и иберы приняли это естественное явление за чудо. Объяснение Полибия, как всегда, замечательно ясно и подкупающе логично. И все античные историки, писавшие после него, повторяли это объяснение. Между тем, когда мы внимательно вдумываемся в его толкование, нас обступает масса недоуменных вопросов.
Первое. Коль скоро отход воды происходил каждый день регулярно в определенный час, почему граждане в это время не охраняли стены со стороны лагуны, ведь они знали, что это ахиллесова пята крепости? Второе. По словам Полибия, Сципион скрывал существование отлива в лагуне от солдат, чтобы они поверили в него как в чудотворца. Но римляне жили потом в Новом Карфагене до зимы. Как же Сципион мог допустить, чтобы воины разоблачили его обман? И как случилось, что они все-таки продолжали верить в чудо, хотя ежедневно вода на их глазах уходила? Притом верили в это не только невежественные солдаты, но и ученейшие греки, писавшие о Сципионе. Греки, римляне, карфагеняне были морскими народами. Неужели морской отлив они могли принять за чудо?
Остается выяснить, есть ли вообще отлив в Картахенском заливе. Оказывается, нет. Все продуманное рациональное объяснение Полибия разбилось вдребезги. Приходится допустить, что под Новым Карфагеном произошло какое-то экстраординарное явление{61}. У меня нет возможности останавливаться подробно на этом замечательном эпизоде[52]. Меня сейчас интересует не тайна взятия Нового Карфагена, а позиция Полибия. Он имел в руках все факты. Он лично побывал на месте. И все же вопреки очевидности отстаивал фантастический отлив. И это тем удивительнее, что совершенно не соответствует тщательной манере историка. Насколько же всесильной была его концепция!
Мне казалось необходимым в рассказе о Полибии упомянуть тот единственный случай, когда он исказил истину, причем исказил не из партийных симпатий, даже не из патриотизма. Нет — как ни парадоксально это звучит — из любви к науке, т. е. к самой истине, которая иначе, по его мнению, погрязла бы в болоте обскурантизма. Интересно и другое. Чуть ли не 2,5 тысячи лет историки как загипнотизированные повторяют объяснение Полибия. Вот какой силой убеждения обладал этот человек!
* * *
Итак, Полибия никак нельзя назвать человеком религиозным. В то же время он никогда не был воинствующим атеистом и не боролся с религией. Во-первых, как человек очень умный, он не мог напрочь отрицать существование чего-то находящегося дальше и выше нас. Так, об Арате он говорит: «Если только умершие сохраняют какие-нибудь чувства, Арата должна радовать благодарная память ахейцев» (VIII, 14). Но, главное, Полибий никогда не забывает, что религия полезна, а значит, борьба с ней величайшая глупость. Но из своей науки он ее решительно и безжалостно изгоняет. «Необходимо изобличать и осмеивать привнесение в историю сновидений и чудес», — пишет он (XII, 12в, 1). Рассказы некоторых легковерных писателей о чудесах вызывают у него возмущение: «Во всем сочинении я решительно и с негодованием восстаю против такого рода сообщений историков» (XVI, 12, 5). С презрением и отвращением говорит Полибий об историках, которые «вводят богов и сыновей божьих в рассказ о действительных событиях» (III, 47, 8). (Интересно противопоставление: боги и божеские сыновья и действительные события.)
Но особенно возмущает его, когда историки дают религиозные объяснения событий и приписывают причины происшедшего богам и судьбе. Такое объяснение кажется ему признаком полной беспомощности мысли (III, 47, 8). «Те люди, которые по природной ли ограниченности, или по невежеству, или, наконец, по легкомыслию, не в силах постигнуть в каком-либо событии всех случайностей, причин и отношений, почитают богов и судьбу виновниками того, что достигнуто проницательностью, расчетом и предусмотрительностью» (X, 5, 8). Во всех конкретных случаях он упорно спорит с предшественниками, изгоняя судьбу и богов из всех возможных лазеек, в которых они могли бы укрыться. Надо понять истинные причины событий, говорит он, «тогда мы не будем подобно глупцам все приписывать судьбе» (XVIII, 28, 4–5). Напомню его слова об ахейцах: «Отвечать, что это — дело судьбы, никак нельзя и было бы нелепо, лучше поискать причины. Как обыкновенные, так и необычайные явления имеют каждое свою причину» (II, 38).
