— В 1990-х я был ребенком, как и вы.

— Да, но Лаокоон мог бы что-то спасти даже в упомянутой вами середине 2010-х, когда Пекин объявил уже не промышленную, а военную доктрину доминирования. Помните тинэйджерку Грету Тунберг, антитопливную икону? Если вы, тогдашний тинэйджер…

— Вы что, издеваетесь? – возмутился Перрен.

— Нет, я просто вспоминаю историю Троянской лошадки и историю Китайской угрозы. Сравнительное жизнеописание в стиле Плутарха. Троянская лошадка будет примером креативной угрозы, тогда как все китайские угрозы лишены креативности, ей просто неоткуда взяться. Китайская элита абсолютно некреативна. Все то, чем Пекин насолил человечеству после реставрации континентального суверенитета в 1949-м, это копии с чужих схем – сначала советских, затем американских. Не подумайте, будто я расист. Я уверен, что статистически китайцы не менее талантливы, чем европейцы. Проблема в традиционной культурно-политической модели, нетактично называемой азиатизмом. Проще пояснить на примере. В III веке до н.э. Цинь Шихуанди совершил объединение империи, и сразу повелел огородить ее стеной — чтобы подданные не бежали в степь, а степняки не грабили окраины. 10-летнее строительство с мобилизацией 10 процентов населения на каторжный труд вызвало восстания, из-за которых династия Цинь пала.

Гилбен замолчал и принялся смотреть на светильник сквозь стакан с коктейлем, будто решил уйти в медитацию. Перрен тоже помолчал немного, затем произнес.

— Я уловил суть нарратива. Но это было очень давно.

— Это в Китае всегда, даже сейчас, — со спокойной уверенностью возразил миллиардер.

— Ладно, — проворчал Перрен, — однако, ВПК КНР все-таки производит реальное оружие.

— Да, производит, — согласился Гилбен, — но только, как и все прочее, путем копирования чужого. Разумеется, если главные пекинские мечтатели прикажут сотворить оружие, не имеющее аналогов, то ВПК немедленно начнет выполнять. По сложившейся традиции китайской науки, будет как-то обоснован гигантский бюджет, большая часть которого разворуется. Меньшая часть потратится на красивые картинки, и на сбор всего чужого, кажущегося частично годным в тему. Все собранное будет комбинироваться наугад до получения чего-либо, что можно предъявить правительственному заказчику в качестве прототипа. Далее это передается для тестов в спецназ, оказывается негодным и, когда в политбюро пекинских мечтателей забудут о нем, оно тихо списывается.

— Оказывается негодным? – переспросил гость.

— Да. Точнее: низкоэффективным. Например: стратегический авианосец, ракетоносец и плавбаза атомных субмарин — сам тоже атомный и подводный. Порождение оружейной мегаломании и инженерного убожества, негодное для цели, ради которой создавалось. Аналогично с клонированными быстрорастущими киллерами, как Томми. Много ярких спецэффектов из гонконгских фильмов про Шаолинь, и это впечатляет заказчика. Но на войне это ни о чем. Как, впрочем, и на производстве, где у пекинских мечтателей точно такой же стиль. У военной серии киллеров было цивильное зеркало: серия рабочих. Ну, точнее: увеличительное зеркало с кратностью 100. Мегаломания, свойственная мечтам азиатизма, требовала чего-то великого, как упомянутая стена: заместить клонами — всех обычных рабочих на целой гигафабрике. Возможно, политбюро прочло «Дивный мир» Хаксли, и пришло в восторг от идеи врожденно-кастовой пирамиды с покорным стадом полуразумных чернорабочих. Убожество, которое в Китае считают наукой, безропотно приступило к реализации бреда с предсказуемым финалом. Технология молекулярного дизассемблера, тогда уже упрощенная биопанками, позволила создать полуразумного примата с внешне человеческой анатомией, взрослеющего за 4 года, как макака-резус. Согласно книге Хаксли, конвейерное социально-трудовое воспитание таких существ не составляло проблемы — но на практике ничего не вышло. В отличие, кстати, от клонов-киллеров, которые выращивались и дрессировались интерактивно с инструктором, как делается с овчарками в военно-кинологической службе… — Гилбен резко замолчал.

…Сейчас по мимике доктора Перрена легко читалась внутренняя борьба психического комфорта со здравым смыслом. Миллиардер отметил это и опять сыронизировал:

— Разумеется, международная юстиция приняла лишь дело о диверсионной роте клонов, отвергнув дело о персонале гигафабрики. Ведь иначе воронка процесса втянула бы, как минимум, четырех западных миллиардеров и примерно столько же парламентариев, не считая фигур пониже рангом. Дело Imago Dei и так уже повредило остатки фундамента миропорядка. Разрушение любого следующего куска может стать фатальным. Намного безопаснее объявить это слухами. Тем более, что следов нет. Это от киллеров остались запротоколированные замороженные трупы в лабораториях. А от рабочих лишь дым из трубы. Хотя, отвергнув дело, международная юстиция не решила проблему. Все, кому интересно — знают, и сделали выводы. Это несколько усложняет вашу миссию, Гастон.

— Какую миссию? — Перрен постарался изобразить удивление, но для достоверности ему критически не хватило артистизма.

Гилбен вздохнул и с преувеличенно-ласковым выражением лица посоветовал:

— Не осложняйте еще сильнее. И лучше обсуждать не здесь. Конечно, в отеле работает служба кибер-безопасности, но всегда остается вероятность, что стены имеют уши.

— А-а… Где? — чуточку растеряно спросил гость.

— Есть место, — сказал миллиардер, взял со стола трубку интеркома, стилизованную под старую полицейскую рацию, нажал кнопку вызова и распорядился, — Томми, подгони к теневому выходу ровер в экспедиционной конфигурации.

— А-а… — Перрен задумался, — …Я надеюсь, это не слишком далеко?

— Гастон, вы что, торопитесь куда-то?

— В общем, нет, просто я так реагирую на неопределенность.

— Считайте это маленьким приключением, — посоветовал Гилбен.

…

Этот ровер выглядел как удачная попытка вернуть классический сафари-дизайн времен Карибского кризиса и Первой Лунной гонки. Почти кубическая коробка, продолженная короткой угловатой мордой, и на колесах как у самосвала. Для шоссе это неудобно, при «гоночной» скорости возникают рысканья, требующие активных действий водителя. Но Томми, сидевшая за рулем, легко справлялась с этим и вела ровер на зюйд-зюйд-вест по Первой национальной трассе (Франсистаун – Габороне). Мимо них, от дороги и до серо-голубого будто пыльного горизонта, прокручивалась лента однообразного ландшафта: охристый пересушенный грунт, покрытый хаотическим пятнистым смешением высокой травы и кустарника, с вкраплениями групп диковинных деревьев с жутко искаженными пропорциями. Хотя, лишь на взгляд европейца это были диковинки. Для местных банту именно такие деревья выглядели нормой, а европейские показались бы им искажением природы. Иногда сетка кустарника вдоль дороги прерывалась, открывая обзор того, что составляло реальность этой малонаселенной страны почти без городов. Типичны были небольшие поселки, будто воплощающие хаотическое проникновение европейской цивилизации в Южную Африку. Круглые хижины, ошибочно называемые зулусскими, соседствовали с хмурыми пакгаузами эпохи антиколониальных войн, и с веселенькими аляповато-яркими стекляшками супермаркетов времен торжествующего глобализма. Дикий ландшафт занимала сухая саванна — будто море пожелтевшей травы с островами солончаков, где росли лишь редкие пучки совсем экзотических суккулентов (возможно, гигантских кактусов). Над этими кактусами вились стайки летучих тварей, быть может птичек, или дневных летучих мышей, или каких-то крупных насекомых. Иногда вдалеке виднелись стада копытных – кажется, антилоп, хотя, возможно просто местной породы коров, одомашненных лишь наполовину (если судить по европейским меркам). Один раз Перрен различил вдали какую-то крупную кошку в позе часового на верхушке большого термитника. Цветовая гамма смешивалась из-за солнечных бликов, поэтому было не разобрать, это львица или гепард…