Щелкнув малышку по носу, я завязываю ей хвостик и вывожу из комнаты. Храп папы стал громче, а значит уснул он крепко.

Бросив ещё раз тоскливый взгляд на пустую стену, отправляю сестру на кухню, а сама быстро переодеваюсь в своей комнате. Избавившись наконец от мокрой одежды, прилипшей к телу, натягиваю теплую кофту и спортивные штаны с носками. Приму душ позже. Пусть сначала Алиса покушает и сядет за мультики. Может, к тому времени мама уже вернется.

На кухне меня ждет уже привычная картина. На столе стоят несколько пустых стаканов, а на полу валяется три бутылки из-под коньяка. Тарелки, на которых, вероятно, была закуска, судя по застоявшемуся запаху ветчины и сыра, занимают часть стола. На другой валяются остатки помидоров и кислых огурцов. Их просто откусывали и отбрасывали что ли?

Ощущение, что ели свиньи, а не люди. И так почти каждый день…

Вздохнув, быстро сбрасываю все это в мусорное ведро, и собираю посуду. Алиса уже уткнулась в планшет, стоящий на подоконнике, поэтому не видит моего выражения лица. То, что она растёт в такой обстановке — отвратительно до слез. По началу она пугалась грязи и людей у нас в квартире, а теперь привыкла. И это ужасно привыкать к подобному.

Правда, ей легче, она не помнит жизни ДО. Не помнит того, как мы были счастливы и даже не знали, что такое выпивающий папа. Я помню его совсем другим — любящим и заботливым. Внимательным к нам. Помню его ласку, улыбки и смех.

— Ось, ну когда мы будем кушать? — вопрошает сестренка, и я опомнившись, открываю холодильник.

Отыскав вчерашнее пюре, разогреваю его в микроволновке. Стоящая в раковине, немытая кастрюля из-под мясной подливки говорит о том, что ветчины отцу с его друзьями было недостаточно. Мог бы хотя бы Алисе пару кусочков оставить, но нет, ему это не пришло на ум!

Обнаружив на полке в холодильнике вареную колбасу, жарю нам с сестрой несколько кусочков. Все же не просто пюре, уже хорошо.

После ужина мою посуду, расставляю всё по местам, и мы с ней отправляемся каждая в свою комнату. Алиса продолжать смотреть мультики, а я — делать домашнее задание.

Усевшись за стол и подготовив учебники с тетрадями, замечаю, как мигает мобильный телефон, знаменуя о новом сообщении в мессенджере.

«Спасибо, Оль, за то, что прикрыла»

Мариам.

«Не за что. Всё нормально у тебя?» — печатаю и отправляю ответ.

«Да. Ловко ты придумала про курсы. Прости, что из-за меня тебе пришлось врать. Я уже пожалела, что попросила тебя меня накрасить. Мне очень жаль, правда»

Качаю головой, откидываясь на спинку стула. Мариам как всегда. Извинится за всех подряд.

«Перестань. Ничего в этом такого нет. С Демьяном-то успела поговорить?»

«Да (смущенный смайлик), он сказал, что я красивая. И кстати, после того как ты ушла, Давид тоже признал, что мне шел макияж»

За ребрами прокатывается колючая волна, а пальцы крепче сжимают телефон.

«Что ж он тогда так требовал, чтобы смыла всё?»

«Переживал, что мама будет ругать. Он знает, что она не приемлет этого, вот и волнуется за меня»

Давид любит сестру, это факт. Я не раз замечала его заботу в её адрес. Но это не даёт ему права говорить со мной таким тоном, как сегодня. Тем более, что я этого не заслужила.

«Не обижайся на него, Оль» — мое молчание, видимо, заставляет Мариам написать следующие сообщения. «Я не знаю почему он так грубит тебе. Раньше не замечала за ним подобного, только в последнее время, и только с тобой. Я поговорю с братом и постараюсь это исправить. Ты мне очень дорога, я не хочу, чтобы он тебя обижал»

Прикрываю веки и глубоко вздыхаю. Значит, я права. Он только со мной так стал себя вести. С другими Давид всегда вежлив, даже со своими однодневками. Один раз я видела его в клубе с друзьями. Он не ведет себя как циничный придурок с девушками. Нет. Он умеет очаровать так, чтобы они сами захотели с ним уехать. Очаровать всех, кроме меня. Иногда создается ощущение, что он намеренно меня оскорбляет. Только почему? Я ведь абсолютно ничего ему не сделала.

«Не нужно ни с кем говорить» — вбиваю ответ, «Мне всё равно на него».

Несколько раз пишу последнюю фразу, потому что на самом деле она идёт в разрез с тем, что я чувствую, но в итоге отправляю. Не нужно Мариам ничего знать.

«Нет, я поговорю. Ты уроки уже сделала?»

Точно, уроки…

Выпрямившись, осматриваю пустую тетрадь.

«Сажусь только. Буду грызть гранит науки, так что если что — отвечать смогу не сразу».

Отправляю и таки проваливаюсь в бездну школьных предметов. Углубляюсь настолько сильно, что не замечаю, когда хлопает входная дверь. Вздрагиваю лишь, услышав:

— Это что такое? Где телевизор, Витя?

Что ты там говорил, Давид, по поводу беспроблемной жизни стрекозы Оли? Ай-ай-ай!!

Оля

— Чё орешь, Марина? Голова раскалывается!

В голосе отца звучит усталость и упрек, пока мама сокрушается по поводу исчезновения дорогой плазмы.

— Вить, ну зачем? — ее надломанная интонация отдаётся болью в моей груди, — Ну что ты творишь?

Плачет. Мама плачет, а мне хочется ладонями уши зажать, чтобы не слышать этого. Их ссоры стали частым явлением в нашем доме, и если поначалу я надеялась, что кошмар скоро закончится, то теперь просто смиренно принимаю происходящее.

— Да мы все равно его не смотрели. Каждый в своем телефоне сидите, — бросает папа и судя по раздающимся шагам по коридору, направляется на кухню.

— Он же денег каких стоил! Витя! Перестань выносить из квартиры технику, у нас так скоро ничего не останется!

— Да? Привыкли жить на широкую ногу благодаря мне! — бьёт по самому больному папа. — Всё что хотели у вас было! Поехали в Турцию, Витюш, — коверкает мамину интонацию, — Ездили. Вить, нужна сковорода гриль. Купил. Всё покупал, что хотели. А теперь имею право всё, что купил и продать. Нету больше кормильца Вити!

Это очередной камень в мой огород. Папа знает, что я слышу.

— Да как нету? Ты же сам себя хоронишь! — мама в который раз пытается тщетно достучаться до него, — Витенька, перестань пить и поймешь, что жизнь не остановилась. Она идёт дальше, просто теперь иначе.

— А что так? Самой работать надоело? Не привыкла, да, Маринка? Принцесса ты моя, на горошине, что ж поделать. Никогда не знаешь где найдёшь, где потеряешь. Корми теперь детей сама!

Я зажмуриваюсь, чувствуя, как по щеке течет слеза. Это не папа. Не тот папа, которого я знала раньше. Тот, прежний, никогда бы не позволил себе так разговаривать с мамой. И слово "детей" не произносил бы с таким отвращением.

Он любил нас… Когда-то.

— Моей зарплаты на всё не хватает! Витя, не сравнивай прошлую свою, и мою в школе. Если ты будешь и дальше всё выносить, нам придется по соседям ходить и еду выпрашивать! Бутылку дай сюда! Витя! — истерические нотки в голосе мамы заставляют в груди всё сжиматься. Не замечаю, что сдавливаю ручку так сильно, что пластмасса жалобно трещит.

— Поесть вон лучше приготовь, холодильник пустой. А ну не дергай, — рявкает папа, — сюда сказал, дай! — слышится возня и удар кулаком по столу. Я в комок сбиваюсь, — Алису пусть завтра бабушка заберет, у Олега день рождения, я их к нам позвал.

— Зачем к нам? Чем я кормить их буду? — обессиленно спрашивает мама.

— Сваргань что-то по-быстрому.

— Я не успею. Ночь почти на дворе.

— А не надо было шляться до ночи, — грубо отвечает папа, — Приходить начала поздно, это что за уроки такие у тебя?

— В две смены!

— Смотри мне!

Мимо моей комнаты снова раздаются шаги, а потом в зал захлопывается дверь.

Я только сейчас отмираю. Словно из вакуума выныриваю. Медленно моргаю и на тетради прямо передо мной замечаю размытые от слез клеточки, в которых некрасиво поплыли цифры. Трогаю щеки и стираю влагу тыльной стороной ладоней. Ненавижу, когда папа просыпается. Лучше бы спал до самого утра.

Если бы можно было, я бы вообще из своей комнаты не выходила, но мысль о том, насколько плохо маме не позволяет мне этой слабости.