Допрос и Давид всегда ходят в одну ногу. Во всём ищет логику.

— Потому что бармен мой знакомый. Он угощает меня бесплатно, а за еду нужно платить.

Я и так на вход одолжила у девчонок. Заказывать еду уже не за что было. А пару чипсин и сухариков едой мой организм, по-видимому, не считает.

От резкого всполоха света приходится зажмуриться. Пока я промаргиваюсь, Давид встаёт с пола и направляется к двери.

— Ты куда?

— Принесу тебе что-то. А то ненароком меня съешь, любительница перекусить по ночам.

Присаживаюсь на кровати, так и хочется в него подушкой запустить.

— Не надо, не слишком я и голодная. А твое бренное тельце мне не интересно!

— Ага, я видел пять минут назад, как ты смотрела на это неинтересное!

Вот же!!!

Набираю в легкие воздух, чтобы возмутиться, но Давид в этот момент открывает широко дверь в коридор и с улыбкой прикладывает палец к губам.

— Тттсс! Только попробуй разбудить всех! Сама потом будешь объяснять что делаешь в моей спальне!

Выходит, тихо прикрыв за собой дверь, а я чувствую, как моё возмущение выливается в какую-то неуместную и необъяснимую радость.

Глупо, правда? После настолько эмоционального вечера, после всего сказанного и услышанного, сижу и радуюсь, как непроходимая дура, потому что Давид только что улыбнулся мне. Самой простой улыбкой, той, что с теплыми лучиками вокруг его глаз. Той, от которой у меня под ложечкой сосёт и в области сердца горячо становится.

Грудную клетку начинает распирать, и я валюсь головой на подушку. Прикрываю ладонями лицо. Наверное, это всё состояние шока, потому что нельзя вот так перепрыгивать с эмоции на эмоцию. Это ненормально — злиться, плакать, а теперь улыбаться. Возможно, нужно позвонить в психушку, но даже врачам я скажу, что это не я. Это всё чертовы эмоции, которые во мне скачут, как молекулы в кипящей воде.

Быстро и хаотично, летают туда-сюда, пока в комнату не раздаётся тихий стук.

— Давид, — голос Лусинэ тормозит все реакции моего организма и заставляет буквально подпрыгнуть на кровати. — Давид, можно я войду?

Оля

Господи, Господи, Господи!

Спрыгиваю на пол, суетливо вертя головой из стороны в сторону. Если Лусинэ меня увидит в кровати Давида, да и ещё в его футболке, она меня с лестницы за волосы спустит, и Мариам я больше никогда не увижу.

— Давид, я войду?!

Нет!!!

Бросаюсь к первому месту, за которое лихорадочно хватается мой мозг, а именно к шкафу. Периферийным зрением замечаю собственные сапоги, стоящие рядом с ним, поэтому хватаю их в охапку и забираюсь в отдел, где висят вешалки с рубашками и брюками.

Со всей силы вжимаюсь в дальнюю стенку и дышать перестаю.

— Мам? — слышу сквозь приоткрытую дверь.

Лусинэ таки успела её открыть. Зажмуриваюсь, как если бы шкаф был прозрачный, и мне нужно было бы приложить максимум усилий, чтобы стать невидимкой.

— Я думала, ты в комнате, — отвечает женщина с вопросительной интонацией.

— Нет. Спустился взять перекусить. А ты почему не спишь?

— Спала, но проснулась вот. Показалось, что ты с кем-то говорил.

Только не это! Чувствую, как от страха у меня начинают трястись колени.

— Да, я говорил по громкой связи с другом. Прости, не подумал, что могу этим разбудить, — не дрогнувшим голосом отвечает Давид.

— Нет-нет, всё в порядке. Теперь понятно. А на кухне почему не поел?

— Да просто, — звучит уже в комнате, — поем и буду спать. И ты ложись. Завтра вставать рано.

— Конечно, уже иду. Спокойной ночи, сын.

— Спокойной!

Раздаётся щелчок, а потом тишина.

Я же, парализованная ужасом так и продолжаю вжиматься лопатками в твердую стену шкафа. Перед моим носом висит рубашка Давида, в ступни и лодыжки утыкаются картонные коробки из-под обуви, но я даже этого не замечаю.

— Оля? — тихий недоуменный шепот внедряется в моё разорванное паникой сознание. — Оль, ты где?

Сжимая деревянными пальцами сапоги, я продвигаюсь немного вперед и выглядываю из шкафа.

— Здесь.

Давид резко оборачивается. Карие глаза изумленно расширяются, пока он следит за тем, как я выбираюсь из своего укрытия. Всегда серьезные губы сжимаются, как если бы он пытался удержаться от улыбки, а недоуменный взгляд перетекает на мои сапоги.

— А они тебе зачем? Из окна хотела выпрыгнуть?

— Нет, — осторожно кладу обувь на пол. Должно быть я выгляжу полной дурой в его глазах, — подумала, что твоя мама может их увидеть и решила спрятать.

— Ммм, — таки не удерживается от усмешки Давид, — конспиратор из тебя так себе, Оль.

Кивком головы указывает на мою кофту на тумбочке, а пальцем — на сложенный белый пуховик на столе.

— Ну знаешь, что успела, то и схватила. Бегать и собирать вещи по комнате времени так-то не было.

И правда, в разведку со мной ходить та ещё удача.

— Понимаю. Но вообще попытка отличная! — продолжает посмеиваться Дав, даже не пытаясь скрыть откровенные смешинки в глазах, от которых у меня весь страх улетучивается, а в животе рождается щекотка.

Я его впервые таким вижу. А ещё он впервые несколько раз подряд назвал меня Олей. Не Олькой, как раньше, а именно Олей. И это обращение непривычно режет слух, только не в негативном ключе, а совсем наоборот.

— Можно подумать, что другие девушки в твоей спальне не прячутся от твоей матери?

Зачем я завожу разговор о других? Не знаю. Слова сами с языка срываются, как сосульки с крыши во время оттепели.

— Вообще, ты первая!

— Ну, значит остальные бесстрашные!

— Первая, кто ночует в моей спальне!

Обескуражено вскидываю на него голову.

— Как это? Или ты своих пассий домой не возишь?

— Ну, начнем с того, что их не так много, как ты думаешь, — Давид вручает мне тарелку с ароматным гуляшом и лепешкой, которую их семья обычно ест вместо хлеба, — и плюс, водить к себе в дом девушек я не стал бы. Для кратковременного времяпровождения есть другие места.

Ну понятно…

— Тебе лучше знать. Машина, гостиницы и где там еще можно заниматься сексом? Я не слишком в этом разбираюсь.

Усаживаюсь на кровать, ставя на колени тарелку. От пряного аромата желудок сводит. Вот чем может похвастаться Лусинэ, так это тем, что готовит она как Богиня. Нигде я не ела ещё так вкусно, как в этом доме. Не замечая, что Давид так и не сдвинулся с места, я нанизываю на вилку несколько кусочков мяса, чтобы отправить их в рот.

Рецепторы жадно впитывают микс из специй, черного перца и мягкой, как пушинка телятины. Боже, как же вкусно!

Прикрываю глаза от гастрономического удовольствия, а когда открываю, встречаю серьезный взгляд больше не улыбающихся глаз.

— Что значит не разбираешься?

От неожиданного вопроса давлюсь и краснею. Он что, все это время обдумывал мои слова?

Ааа, ну да. Ведь моё заявление идёт в разрез с его недавним представлением обо мне.

Что ж, самое время развеять ещё один миф…

— То и значит, — жму плечами, отламывая кусочек лепешки и обмакиваю его в густую юшку, — когда нет практики, разбираться в каком-то вопросе довольно таки сложно.

Кладу его в рот, и с чисто садистским блаженством смотрю прямо в ошеломленные глаза. А вот так. Знай, что я не такая уж и шлюшка, как ты себе нафантазировал.

— То есть ты… — не договаривает, и словно даже не верит.

— Да, я не была ещё ни с кем, если ты об этом. Скажу больше, я и целовалась-то раз всего, — добиваю его, уничтожая в хлам возведенный им эфемерный публичный дом, со мной в главной роли, — и то, это было ужасно.

Не знаю, что происходит в голове Давида в данный момент, но смотрит он на меня так, что у меня мурашки по коже бегут, несмотря на то, что внешне я пытаюсь храбриться и даже язвить. Опускаю глаза, не в силах справиться с этим его расстрелом и продолжаю трапезу, пока он неспешно обходит кровать и присаживается на своё импровизированное ложе.

Похоже, эта новость стала для него бОльшим открытием, чем я могла бы предположить.