— Вы не коровье дерьмо лопатите, вы канаву копаете. — Он поднял мерную палку: — Вот такой вот ширины, ровную по всей длине, а то отправлю вас обратно в ту дыру, откуда вы выползли!

Тут единственная дыра — твоя, и пахнет она именно дерьмом!

Ксавье прищелкнул языком и гордо улыбнулся, виднее стали морщинки около глаз. Все постепенно старели, не старела только земля: каждый год она выглядела одинаково — тяжелая бледная корка. Когда ее переворачивают, открывается влажное подбрюшье, полное червяков, и парят сверху птицы, выпрашивая на завтрак лакомый кусочек.

— Привет, Ксавье! Как посадки?

— Через сорок сантиметров. Я уже столько копался в этой земле, что могу задницу в ней мыть. Ты знаешь, что никакой разницы нет, будет там сорок пять или тридцать пять сантиметров?

— Воn, — ответила Николь, встряхивая раскладную линейку и измеряя длину ряда сама. — On est presque lа[46]. Вот здесь чуть влево… — Она вставила колышек в нужной точке. — Вот это переставить сюда.

Она аккуратно посадила лозу, присыпала песочком и утрамбовала, добавив немного fumure — пепла из карьера. Если все правильно, эти ягоды дадут вкус чистый, светлый и густой — идеальное вино к устрицам. Николь уже отметила в уме нужного покупателя в Париже.

— Давай пока мне, — сказал Ксавье, перехватывая линейку. — У тебя гости.

От того места, где ее виноградники встречались с моэтовскими, появился сам Моэт. Казалось, когда ни посмотри, а он тут как тут.

— Ничего не оставляем на волю случая, — обратилась она к своим людям, вытаскивая из земли какой-то корень и нюхая его. — Мелколепестник. Дайте новым лозам шанс! Каждый из вас отвечает за подготовку почвы — они должны расти на чистой земле. Если урожай будет хорош, оставлю всех вас на работе и выплачу премию. Война или не война, мы будем продавать вино, и если продадим, то все сохраним работу. Но это зависит от того, какие будут лозы. То, что вы делаете сейчас, подготовит почву для шардоне — наших знаменитых vins mousseux[47]. Я отвела под него лучшую территорию — середину склона, обращенного на юг. От вас ожидаю самой качественной работы, на которую вы способны. Если мы все хорошо постараемся, наше вино станет самым превосходным во всей Шампани.

— Восхищаюсь вашей уверенностью, — сказал Моэт, подхода сбоку. — Хоть вы и знаете, что зря теряете время.

— Мне кажется, это лучший способ терять время из всех, какие я только могу придумать, не так ли?

— Присмотрите за этим. — Он показал на увядший побег в конце ряда лоз. — В этом сезоне вы не можете себе позволить потерю даже одного ростка.

— Ваши советы неоценимы, Жан Реми. Жду не дождусь того дня, когда вы будете раздавать их не столь охотно, и мечтаю о причинах, которые это вызовут.

— Мужчина одновременно видит и детали, и картину в целом. Не смею вас больше беспокоить — у вас наверняка очень много работы.

Николь махнула рукой на прощание. Пусть себе думает, что хочет. Из-за ее непрекращающихся провалов они с Моэтом достигли некоторого взаимопонимания. Иногда он даже делился с ней профессиональными тайнами и познакомил с одним приличным поставщиком бутылок, когда ее поставщик прогорел. То, что знакомил их именно Моэт, сняло все возможные вопросы насчет того, чтобы открыть кредит женщине. Да и вообще лучше, если он будет к ней по возможности благорасположен. Он получал удовольствие, делясь своей высшей мудростью, и ему было приятно, когда эту мудрость принимали. Так что создавшееся положение оказалось устойчивым, и Николь заняла свое место среди виноделов — хоть и в качестве терпимой диковинки.

Моэт отсалютовал в ответ, пришпорил коня и поскакал прочь. Наташа говорила, что всякая маленькая победа мостит дорогу к победе побольше, но накануне мадам Оливье принесла плохую весть: она узнала достоверно, что банковский чек, выписанный Филиппом Клико, отцом Франсуа, не был принят. Личное состояние у Филиппа пока сохранилось, но деловой счет исчерпался. Николь решила не брать у него больше ни единого су, а когда дело пойдет на лад, выплатить ему все с процентами.

Подойдя к компании приютских мальчишек, она взяла лопату и стала им помогать.

Ответственность за всех, кто от нее зависит, заставляла вгонять лопату глубже. Луи пропал, Франсуа… и бедняга Филипп. Что ей делать, если все развалится?

Николь вывернула очередную лопату земли. Единственный способ как можно лучше делать вино — объединять вокруг себя людей и заботиться об их нуждах.

Франсуа учил ее, что винодел хорош лишь настолько, насколько хороши его работники, и что когда трудишься с ними наравне, они больше тебя уважают. За прошедшие годы образ Франсуа поблек, но время от времени возвращалось живое воспоминание — так возникает ясное отражение, когда затихает рябь на зеркале колодца.

Отражение улыбнулось, и сердце у Николь вздрогнуло.

Висящая в солнечных лучах пыль, тихие своды школы ее детства, алый цвет суконного платья в день революции, вкус медового сентябрьского солнца в бокале муската, Франсуа, ведущий Николь в бешеной польке за стенами виноградника в Вилер-Альране… Ее жизнь описала полный круг, как год виноградаря, и снова привела ее на то же место, такую же одинокую.

Когда докопали канавы, Николь отправилась в Наташину булочную. В такие дни она чувствовала себя там как дома, и каждая булочка ощущалась как маленький праздник.

— Ты в печали, дорогая Николь. Заходи, — сказала Наташа, ведя ее за руку в кухню и усаживая. — Не предавайся мрачным мыслям. Я сейчас сотворю заклинание, которое сделает тебя счастливой. — Она сыпанула щепотку соли под ноги Николь и три раза стукнула по столу.

— Щепотка соли и постучать? Как же проста, оказывается, жизнь, если это все, что ей нужно. — Николь глотнула горячего кофе, сваренного подругой, и вздохнула.

— Ты же хочешь верить. И еще я знаю, что ты не умеешь долго оставаться несчастной. Это противно твоей природе. Но порой тебе нужен друг, который велит тебе перестать.

Когда Николь на прощание обнимала Наташу, в окно булочной ударилась птица и упала, оглушенная, на землю. Видно было, как бешено бьется у нее сердце. Наташа потемнела лицом и поспешила внутрь, на ходу крестясь.

Николь поежилась и пошла быстрее через площадь мимо собора. Там стояла телега, груженная бочками, и высокий человек рядом с ней движением руки подозвал Николь к себе. Снова Моэт. Но одно дело столкнуться с ним в поле, в окружении собственных рабочих, и совсем другое — встретить его наедине.

Николь вместо реверанса протянула руку, и Моэт крепко в нее вцепился.

— Боюсь, что все взлеты и падения вашего увлечения — каким является для вас виноделие — стали предметом городских пересудов. И даже вам придется наконец согласиться, что ваш дикий коммивояжер вряд ли вернется. Насколько я понимаю, прошло уже несколько лет, как он исчез с большей частью вашего запаса.

— Если я так привыкла давать городу поводы посудачить, зачем же отказываться от такой привычки? У меня еще кое-что намечено, чтобы слухов хватило на всю зиму.

Он отпустил ее руку.

— Если так, то в этом я вам не поддержка. Не хочется усугублять ваши неприятности, но репутация для человека — это всё, а ваша — под серьезной угрозой. Я это вам говорю как друг.

— У всех были за эти трудные годы и взлеты, и падения — у всех, кто работает. Почему же именно моя репутация поставлена на карту? Надеюсь, вы не станете снова утомлять меня вашими аргументами насчет того, что «мир принадлежит мужчинам»?

— Есть один деликатный вопрос, который вряд ли стоит обсуждать на людной площади. Я прошу вас зайти ко мне в кабинет.

— Не сейчас, Жан-Реми. У меня через полчаса встреча с Ксавье возле давильни.

— Может, вы поймете срочность вопроса, если я упомяну некоего доктора Моро?

У Николь подкосились ноги, кровь застучала в ушах, а перед глазами все расплывалось. Мсье Моэт под локоть завел ее к себе в контору.