Эгоистично, но я рад.

— Ничего страшного, ты уже живешь здесь.

Она отпрянула назад.

— Временно.

— Ну уж нет. Ты живешь здесь сейчас, куишле.

— Я не живу здесь, Кэш, — ее подбородок выпячивается, как она любит делать, когда чувствует себя властной. Это восхитительно.

— Ладно, пусть у тебя будет свой дом, но спать каждую ночь ты будешь в моей кровати.

— У тебя мания величия, знаешь это? — она насмехается и скрещивает ноги.

Я фыркаю.

— Говорили иногда.

Она хмыкает и смотрит на меня.

— В любом случае, я хочу пойти туда завтра, чтобы убрать комнату Бет, — я собирался предложить ей нанять грузчиков, но понимаю, что это она хотела бы сделать сама. Для остального я найму грузчиков.

Затем ее взгляд смягчается, и она пожевывает губу, словно хочет что-то сказать, но не может.

— Хочешь, чтобы я поехал с тобой?

— Да. Если ты не против…

— Я буду там. Если я тебе нужен. Без вопросов.

Она встает и наклоняется, чтобы прижаться мягким поцелуем к моим губам.

— Спасибо.

Все, что угодно. Все, что угодно для тебя, куишле.

***

На следующее утро Харлоу дергает коленом вверх-вниз всю поездку в машине. Она жует щеку изнутри, как всегда, когда боится-нервничает, а не кокетничает-нервничает.

— Что в этой милой головке, куишле?

— Не думаю, что смогу это сделать, — ее губы дрожат, и она поворачивается лицом к окну.

— Конечно, сможешь, — кладу руку ей на бедро. — Это будет ужасно больно. Но я буду рядом, чтобы подхватить тебя, если ты упадешь. Я дал тебе обещание, а я человек слова. Слышишь меня? Ты не будешь одна.

Я вижу, как она сглотнула, и крепче сжимаю ее ногу. Ненавижу то, что у меня нет в руках врага, которого можно убить. Нет человека, который причинил ей физическую боль, чтобы я мог причинить ему боль в десять раз сильнее. Конечно, есть убийца, но даже если я отправлю его в ад, это не вернет Бет. Козлов был прав, ничто не вернет ее. Это не то же самое, что око за око. Такой способ слишком прост. Излечить разбитое сердце? Намного сложнее.

Возможно, я не смогу заполнить дыру в ее сердце, но, может быть, смогу облегчить боль.

Когда мы добираемся до ее квартиры, ее рука трясется. Я молча убираю ее руку и отпираю дверь своим запасным ключом.

— Как… почему я вообще удивлена? — она качает головой, но я улавливаю малейший призрак улыбки, и моя грудь сжимается от осознания того, что причина этого — я. — Как давно у тебя дубликат… — она замирает на полуслове, когда замечает чистую кухню и уборку, которую я сделал в прошлый раз, когда был здесь.

— Что за… — ее глаза расширяются.

— Со второй смены.

— Что?

— Я сделал дубликаты во время твоей второй смены в «Логове».

— Псих… — говорит она себе под нос, пока ходит вокруг и осматривает место.

— Я думал, мы это уже выяснили.

— О боже, — она крутится вокруг, разинув рот. — Вибратор из душа… это был не просто такой же, как у меня, это был мой, — я только ухмыляюсь. — Господи, Кэш, это просто жуть какая-то.

— Жуть, но тебе нравится, — я шевелю бровями и получаю в награду небольшое хихиканье. Он быстро затихает, когда поворачивается лицом к заклеенной двери. Я внимательно наблюдаю за тем, как ее грудь вздымается от тяжелого дыхания. Мне хочется подхватить ее на руки и прижать к своей груди, чтобы она почувствовала себя в безопасности и целостности, но я знаю, что это не поможет.

Она смотрит на дверь, как лев, готовый наброситься. Осторожно подходит, чтобы не спугнуть. Как будто ей вдруг надоело, она распахивает дверь, отвалившаяся лента скрипит.

Застывает в дверном проеме, и я думаю, что у нее, наверное, очередной приступ паники. Но потом она вздыхает и вытаскивает ящик комода, ставит его на не заправленную кровать.

— Так, по одному ящику за раз. По одному ящику за раз, — говорит она, и я понимаю, что не мне.

— Кэш, можешь достать чемоданы из-под моей кровати и несколько мусорных пакетов из кухни… — она хмурится. — Если они у меня есть.

Как уже говорил, я ни от кого не принимаю приказов. Но для нее я подчиняюсь, как лакей своей королеве.

***

Я впечатлен тем, как Харлоу удается систематически разбирать захламленную комнату Бет — оказывается, ни одна из этих девушек не склонна к аккуратности. Мы эффективно перебираем ее одежду и содержимое тумбочек, создавая кучи для пожертвований, выброса и хранения.

Но ее броня начинает трещать, когда мы добираемся до коробки с фотографиями под кроватью Бет. Она вытаскивает их одну за другой. Над некоторыми смеется и складывает в стопку для себя. На других она взволнованно сидит и рассказывает мне историю, голос срывается в конце, когда до нее доходит, что это последние воспоминания о лучшей подруге.

— Она была рождена для сцены, — она смеется, протягивая мне фотографию Бет в начальных классах, одетую как Динь-Динь, с красным занавесом за спиной.

— Вы играли в спектаклях? — я смотрю на улыбающуюся девочку, маленькую и пузатую, и чувствую необычную дрожь, осознавая, как эта улыбка угасла.

— Я была крокодилом, — прикусываю губу, чтобы не рассмеяться. — Все в порядке, можешь смеяться, — говорит она, издавая один смешок.

Я не могу сдержаться. Хватаю ее за талию и тащу ее по полу, чтобы усадить к себе на колени. Она выдыхает, довольная тем, что находится в моих объятиях, и я чувствую, как по моим плечам разливается тепло.

Мы продолжаем разбирать фотографии. На данный момент, просто ради памяти, Харлоу решила не выбрасывать ни одной. Это легкий способ закончить тяжелый день. Вспоминать приятные воспоминания, а не ужасные, связанные с ее смертью.

Она достает фотографию молодой Бет и тех, кто, как я предполагаю, является ее родителями. Женщина миниатюрная и светловолосая, как она, а мужчина выглядит как более молодая версия Ивана Козлова.

— Иван ее дядя? — связь очевидна.

— Да.

— Почему ее фамилия не Козлова? Она же не была замужем? — я не так часто общаюсь с персоналом на своих различных предприятиях, но должен был знать, если королевская семья Братвы работает прямо у меня под носом.

— Ее родители сменили фамилию на Кинг до рождения Бет, — в этом есть смысл. Из того, что Финн смог узнать о Бет и ее родителях, казалось, что они не имеют никакого отношения к семейному бизнесу. Если они хотели жить нормально, разумно было сменить известную фамилию.

Это кажется хорошим поводом расспросить о том, что она сказала ранее о том, что у нее нет семьи.

— А что насчет твоих родителей?

Она соскальзывает с моих коленей, чтобы повернуться ко мне лицом, и я чувствую сильное желание схватить ее обратно.

— Только мама. Она не плохая, просто думаю, что ей было не суждено иметь ребенка, когда она стала практикующим врачом, у нее не было времени ни с кем встречаться, поэтому она родила меня от донора. Наверное, думала, что обязана иметь ребенка. Как будто это часть жизненного расписания, и она всегда была прилежной во всем. А сейчас мы больше похожи на давних знакомых, чем на мать и дочь.

В ее словах нет злобы, но есть нотки грусти и одиночества. Моя семья — это вся моя личность. Каково это — не иметь ее?

Она неловко передвигается.

— А как насчет тебя? Ты часто навещаешь отца? — ее голос повышается, как будто она пытается поддержать разговор.

— Он умер через шесть месяцев после отбытия срока. Покончил с собой, — никаких недомолвок, только правда. Только справедливость.

Я боюсь ее жалости, ее соболезнований, ее неловкости перед уродливыми фактами. Вместо этого она просто говорит:

— Пиздец.

Я не могу удержаться, чтобы не рассмеяться над ее неожиданным ответом.

— Почему ты смеешься? — она шлепает меня по руке.

— Просто так, — говорю я сквозь плохо сдерживаемую ухмылку.

— Ты успел увидеть его до того, как он…

— Разбил голову о бетон? — она морщится, но кивает.