— Теперь раздвинь ноги, куишле, — я делаю, как велят, он сжимает мое бедро другой рукой, вытягивая мою задницу и выгибая спину. Мягко упирается своим членом в мою попку, и все мое тело покалывает, ожидая, готовое к тому, что он вот-вот сорвет с меня штаны.

— Хорошая девочка, — мурлычет он, и мое сердце крутится в груди как юла. — А ты знаешь, что случается с хорошими девочками, которые следуют указаниям? — его дыхание щекочет мне за ухом, и я вздрагиваю.

— Их трахают? — это едва ли больше, чем дрожащий выдох. На самом деле, я даже не уверена, что правда сказала это, пока не слышу его темный, гулкий смех.

— Верно, детка. Но вместо члена я буду трахать тебя пальцами, как хорошая маленькая шлюшка, — он поднимает мою вторую руку над головой: — Не двигайся, черт побери.

Затем одна его рука скользит к моей груди без лифчика, дразня сосок через майку, а другая проскальзывает внутрь треников. Он трогает мою голую и мокрую киску и стонет. — Черт, и трусиков тоже нет…

— Кэш, — хнычу я, предвкушение становится слишком сильным. Мне нужно, чтобы он либо трахнул меня, либо отпустил, потому что я вот-вот сойду с ума.

— Да, детка?

— Мне это нужно. Быстрее.

— Черт побери, — шипит он на это требование и сильно сосет мою шею, одновременно вводя два пальца в мою умоляющую киску.

— Ах, — задыхаюсь я, бессвязно бормоча, пока он трахает меня своими пальцами. Напряжение скручивается с каждым его движением, а основание его ладони трется о мой клитор.

— Говори, куишле. Скажи, как сильно тебе это нравится. Скажи мне, как сильно ты этого хотела, — он терзает мою шею, и мне кажется абсолютно бессмысленным отказывать ему, но я еще не готова признать, что жаждала его прикосновений задолго до того, как узнала его алиби.

— Ты поймал меня в момент слабости, вот и все, — слова кислотные и горькие, как желчь, вырываются наружу.

Он дергает свою руку из штанов и обхватывает мое горло, его хватка дрожит и размазывает мое собственное возбуждение на шее.

— Не лги мне, Харлоу. Ты думаешь, я не наблюдал за тобой прошлой ночью? Думаешь, я не знаю, что когда ты трогаешь себя, то кончаешь от моего гребаного имени? — унижение, подобного которому я никогда не ощущала, затопило меня. Как я могла быть такой дурой?

Он прижимает меня к стене, мои руки болезненно опираются о нее, а его голая грудь обжигает мне спину. Его рука на моем горле скользит вверх к челюсти, а другая теряется в волосах. С силой он поворачивает мою голову в сторону. — Лги себе, лги всему миру, да хоть сраному Богу, но никогда не лги мне.

— Прости, — заикаюсь я, от того, как он тянет меня за волосы, на глаза наворачиваются слезы.

— Мне не нужны твои извинения. Мне нужна твоя душа, — хрипит он, а потом уходит.

Я стою, затаив дыхание, одновременно испуганная и возбужденная. Он исчезает так быстро, что кажется, будто мне все привиделось. Но влажность на бедрах, — это все доказательства, которые нужны.

— Блять, — хриплю я и сжимаю бедра вместе, напряжение, которое несколько минут назад было восхитительным, теперь разочаровывающе ноет.

Когда речь заходит о нем, не остается никаких рациональных мыслей. Часть меня хочет догнать его и потребовать, чтобы он трахнул меня так, как обещал. Но другая часть хочет вырваться отсюда и попытаться выяснить что-то про русских.

Как я уже сказала, здесь нет рационального варианта.

***

Тридцать минут спустя Кэш заходит на кухню, где я доедаю миску хлопьев — да, три коробки «Чериос» появились на следующий день после того, как я о них упомянула. Он заправляет белую рубашку в серые брюки, когда входит. Поднимает глаза, почти изумленный, увидев меня.

— Послушай, Кэш…

— Харлоу, ты должна понять…

Мы говорим одновременно, заикаясь. Он смотрит в сторону, прикусив язык, и у него тот же почти беззаботный взгляд, что и в то утро, когда он приготовил мне завтрак.

— Дамы вперед, — он протягивает руку и наклоняет голову.

Я кусаю щеку с внутренней стороны, думая о том, как это сформулировать. Но в конце концов, просто прямо говорю:

— Почему я? Ты даже не знал моего настоящего имени до прошлой ночи.

— Почему ты уверена, что твоя рука принадлежит тебе? Что твои легкие принадлежат тебе и только?

Я сжимаю брови, наклоняя голову в вопросе.

— Кэш…

Он бьет себя в грудь ладонью.

— Ты принадлежишь мне так же, как сердце, бьющееся в этой груди.

Я хочу сказать ему, что это так же безумно, как и звучит. И хотя убеждена, что в Кэше Фоксе есть немного или много безумия, я также не могу отрицать тот факт, что в странном, извращенном смысле понимаю, что он говорит. Какая-то необъяснимая связь влечет нас друг к другу с самого начала.

Это пугает. Он пугает. Но еще страшнее то, что я киваю. Тупо смотрю в ответ, не в силах выразить словами ни одно из бушующих в моей груди чувств. Меня спасает резкий стук во входную дверь. Она открывается, и входит один из братьев Фокс.

Он высокий, глаза скрыты капюшоном, и от него веет холодом. Его кожа светлее, чем у братьев, как будто он проводит свои дни, прячась от солнца.

— Ты еще не убил ее, да? — мое горло словно наждачная бумага, когда я сглатываю от его слов.

— Отвали, Финн. Чего тебе надо? — спрашивает Кэш, но Финн просто смотрит на меня. Его взгляд такой напряженный, что кажется, будто он читает каждый темный секрет моей души.

— У меня есть способ поставить Братву на место, — я засматриваюсь на его глаза, пытаясь расшифровать цвет. Там клубящаяся тьма. Он напоминает гребаного вампира.

— О? Не хочешь поделиться? — Кэш прислонился к кухонному столику рядом с тем местом, где я сижу. У меня такое чувство, что он пытается вовлечь меня в разговор.

— Не при ней, — и тогда я понимаю, почему.

— Может, ты и мой брат, но я без проблем отрежу тебе язык, если не будешь проявлять гребанное уважение, — с ядом отвечает Кэш, и я двигаюсь, чувствуя себя неловко.

— Я подожду. Займись прощальным сексом, но не затягивай, — я уверена, что мое лицо теряет цвет, а потом становится ярко-красным. Брат захлопывает за собой дверь.

Кэш поворачивается ко мне и говорит:

— Может, прощальный поцелуй? — с улыбкой спрашивает он, от которой мои трусики намокли бы, будь они на мне. Ну правда, это несправедливо, насколько он хорош собой. Это полностью и абсолютно обезоруживает. И я борюсь всей душой, чтобы мои стены не рухнули.

— Думаю, что для сегодняшнего утра более чем достаточно прикосновений, — я скрещиваю руки, и он стонет, усмехаясь.

— Это не считается, если никто не кончает. Я с удовольствием попробую еще раз, — его глаза темнеют, и он притягивает мои бедра к краю табурета и становится между них. И снова я таю в нем. Его твердые бедра прижимаются к моим мягким.

— Как твой брат? — цежу я, когда он начинает наклоняться для поцелуя. Поцелуй, который, я уверена, будет слишком отвлекающим и поглощающим.

Он встает прямо и, понимая, что не получит свой поцелуй, поглаживает большим пальцем мою ключицу.

— Не беспокойся о Финне. Он немного странный, не унаследовал нашего семейного очарования. Не принимай на свой счет.

— Я имела в виду брата, которого подстрелили.

— О, Локлан? С ним все будет в порядке, просто ранение. Честно говоря, я удивлен, что он только сейчас получил первую пулю.

— Первую? — спрашиваю я. — Ты ожидаешь, что будут еще?

— Детка, если бы у меня не было лучших хирургов Восточного побережья на быстром наборе, я бы сейчас выглядел как сыр. Это его первая, но точно не последняя, — это ненормально! Я внутренне кричу. Помню огромный шрам, пересекающий его спину, и я уверена, что это не от падения с велосипеда в детстве.

— А теперь, пойду и посмотрю, чего хочет этот маленький засранец, — он ласково гладит меня по лицу одной рукой, но я вижу, что другая у него на боку, сжатая в кулак. Он опускается ниже, чтобы едва коснуться губами моей щеки. — Будь умницей.