— Нам надо идти, — тихо сказал он.

Я кивнула, и он отпустил меня, зашагав дальше. Ветер утих, снежинки медленно падали на землю, песка уже совсем не было видно, сугробы из снега стали по колено, но во мне все еще было то тепло, которое он мне подарил за этот краткий миг нежности, миг свободы его чувств. И почему он мне лжет? Зачем ему это надо? Мне оставалось только гадать, но ведь если он так решил, значит, у него есть на то причины. Танат никогда ничего не делает просто так, и все же я люблю его, не смогу без него. Я искренне порадовалась, что оделась не в тапочки и не в кеды, а в берцы, но ноги все равно промерзали насквозь. Мы шли рука об руку, чтобы не отставать друг от друга, потом он обнял меня одной рукой за плечи, чтобы я не споткнулась и не поскользнулась на льду.

— Знаешь, — тихо, почти шепотом произнесла я, но этого было достаточно в этой пустой тишине, — Я все бы отдала, чтоб вернуться в те дни.

— Какие дни? — вполголоса спросил он.

Я улыбнулась, чувствуя, как стучат зубы.

— В Нью-Йорк, на два года назад. Чтобы ничего не помнить о своей прежней жизни и жить, как все, ничего не знать. Быть твоей лучшей подругой, так же непринужденно с тобой общаться, на все темы, которые только придут в голову, давать тебе списывать геометрию и алгебру перед уроками, — на этих словах мы оба улыбнулись, — Гулять на тусовках у меня или у тебя дома, учиться в Уэст-Истмане.

— Да, тогда было здорово...

Я не решалась задать вопрос, который так давно крутился у меня в голове, я хотела спросить, но язык не поворачивался. И все же я произнесла это:

— Как все могло так испортиться между нами?

Он посмотрел себе под ноги, продолжая шагать, и молчал. Почему? — точно не знаю. То ли не хотел отвечать, то ли нечего было сказать, а может, просто все и осталось по-прежнему, просто я все воспринимаю по-другому?

— Не знаю, — наконец произнес он, — Не знаю, все ли так испортилось. Просто недопонимание, вот и все. Если судить о человеческой жизни... — он вздохнул, — Если судить о человеческой жизни, ты так и осталась для меня той милой девчонкой — Карли, и ты все еще мне дорога.

Я заулыбалась и посмотрела на него.

— Правда?

Он тоже расплылся в улыбке и кивнул.

— Правда.

— Значит, есть шанс, что ес... когда мы вернемся, все будет по-прежнему? Как раньше?

Он сделал вид, что не услышал моей оговорки, а я все думала – «если мы вернемся». Джек кивнул.

— Есть шанс. Поверь, я тоже этого хочу.

В его глазах я читала, что не совсем этого он хочет. То есть совсем не этого, решила я, когда в сердце разливалось тепло от его улыбки. Он, как и я, хотел быть со мной, хотел не скрывать своей любви, заявить на весь мир: «Эта женщина — моя!», хотел обнимать меня, целовать.

Живу теперь всего одной мечтою,

Она, словно молитва на губах:

Хочу сходить с ума, лишь бы с тобою,

И умирать, лишь бы в твоих руках!

И снова строки в моей голове превратились в стихи, это напомнило мне, как мы улетали из моего города в Британию, вот только на сей раз я не решилась рассказать их Джеку, слишком боялась все испортить — уж лучше быть его лучшим другом, чем злейшим врагом. Он слишком дорог мне, чтобы его потерять.

И вот солнце пробилось сквозь тучи, освещая все вокруг. По мере того, как мы шли, все таяло на глазах, ручьи бежали по замерзшим холмам песка, все стало мокрым и чистым, тепло чувствовалось в воздухе свежестью, и Джек отпустил меня, больше не держа за руку и не обнимая. Потом снова полил ливень, но теплый, и я снова вспомнила нью-йоркскую весну, тот день, когда я просто мечтала поделиться с Джеком радостью того проливного дождя. Как до того, как он уехал, мы бродили под ливнями и смеялись, как дети. На самом деле мы и были детьми, и эти мгновения забыть невозможно. Невозможно забыть, как это было: сидя за одной партой мы обменивались записками с анекдотами, а потом нас двоих выгоняли из класса за хохот посреди занятия, как вместе ездили к океану семьями, как чуть не утопили друг друга, дуря в воде, и это было здорово. Я никогда не смогу забыть, как мы вместе ходили в «Скорпион», как были беззаботными Карли и Джеком. И сейчас было бы все идеально, если бы не огромная стая синонов впереди нас...

— Бежим, скорее! — воскликнул Джек, снова хватая меня за руку.

Мы рванули вперед, я высвободила руку, чтоб было удобнее, и прибавила скорости, ему это тоже сработало на руку, он смог двигаться быстрее. Не могу сказать, почему, но сейчас у меня открылось второе дыхание, дождь все лил, но ветер снова становился все сильнее и сильнее, и, слава богу, он дул нам в спину, только быстрее подгоняя. Да, вот оно — впереди виднелись горы и веревочный мост, а так же обрыв, вдоль которого нам и нужно бежать. Мы свернули и помчались вдоль ущелья, в которое я заглянул — бездна, темная, пустая. Я прибавила скорости, синоны были уже слишком близко. Один нагнал меня, но я скинула его в пропасть, быстро вытащив свой нож, и полоснула им второго, который собирался накинуться на Джека. И снова битва, снова кровь. Я только сейчас поняла, как мне отвратительно все это: кровь на моей кофте, ненависть, ярость, убийства, война синонов и Богов. И все же я должна уничтожить это зло, должна очистить мир от дряни и мусора — они противоестественны, не настоящие, они не должны жить. Я начала яростно сражаться, убивая их одного за другим, и каждый раз, когда я забирала жизнь одного из них, мне казалось, что я вырываю жизнь из себя, по кусочкам отдавая ее тем, кто когда-то был человеком. Все они в прошлом — люди, которые променяли все прелести жизни на бессмертие, существование за счет убийства и пожирания плоти других людей. За это я их ненавидела, всех их. Но сожалела им — они вряд ли когда-нибудь теперь смогут вернуться к прежней жизни. Только те, кого укусил сам Морфей, имеют право вернуться обратно — укусив своего хозяина. Но сделать этого не смогут — он слишком силен и могуч, и сам Морфей тоже может вернуться, точнее, его может вернуть Бог, но все его ненавидят из-за тех жестоких вещей, которые он творит, и никто не собирается давать ему второй шанс, и я, кстати, тоже, он не имеет на это право.

— Карли! — воскликнул Джек, — К мосту, быстро! — я замешкалась, и он взбесился — Я сказал быстро!

Я рванула, он за мной, как и все синоны, только мы взошли на мост, как все эти твари тоже. Я оглянулась — ну вот он же, замок! Мы же близко! Не найдя другого способа, я решила применить силу — нам не выбраться по-другому. Я опустила мощную звуковую волну, капли дождя исполосовали синонам лица в кровь, разрывая одежду неимоверно сильной мощью, которая снесла их всех в пропасть, и все они погибли. Но тем временем мост совсем разносило из стороны в сторону, ветер и дождь лишь все усугубляли, и стоило нам двоим сделать хоть шаг, мост трещал по швам. В глазах Джека была печаль, он замер посреди моста, я схватилась за канат, стараясь не упасть, а он взялся за оба и сел на колени.

— Карли, — прошептал он, — Мне придется...

Он не договорил, а у меня глаза на лоб полезли.

— Что «придется»? — воскликнула я. Он долго молчал, а я задохнулась от боли, резко воскликнув: — Джек!

Он посмотрел мне в глаза, которые были отражением моих — ему тоже было больно.

— Мне... придется уйти...

— Что значит уйти?! — в ужасе воскликнула я, слезы наворачивались на глаза.

— Это значит... — он тяжело вздохнул, пытаясь объяснить. Мне уже не нужны были никакие объяснения, я все поняла, — Значит, что я должен спрыгнуть.

Он маленькими шажками начал продвигаться к перилам справа, где была большая дыра.

— Джек! Нет! — кричала я в истерике, но он не слушал, — Прошу, стой!

Он был на самом крае шатающегося от сильного ветра веревочного моста. Слезы текли, к горлу подступало рыдание. Я не могу его потерять!

— Пожалуйста, остановись! — взмолилась я, еле держась за канатовые перила.

— Прости, Карли. Мост двоих не выдержит, — спокойно проговорил он.