Никогда в жизни я не смела спорить с родителями. Я не отстаивала себя даже в самых простых вещах. Соглашалась со всем, стоило кому-то из взрослых лишь высказать свое видение ситуации. Я всегда… Господи, Боже мой, всегда делала то, что мне говорят!

Но сейчас…

Внутри меня поднимается такой бунт, что молчать я просто не могу.

– Я люблю его, папа!!!

– Что?!

Кажется, что удар его хватит сию же секунду. В растерянности он даже опускает руки и отступает.

Да и все остальные выглядят так же паршиво… Бабушка, белея на глазах, хватается за стену. Мама – за сердце.

– Это ты об этом уголовнике сейчас? – кряхтит бабушка, пока у остальных дар речи полностью отнимается.

– Ну зачем вы так??? – выкрикиваю я обиженно. Оказывается, очень больно, когда самые родные не принимают того, кого любишь всей душой и телом. – Ян не уголовник! И его отец… Он ведь был осужден по чьей-то чудовищной ошибке! У них прекрасная семья!

– Так говоришь, словно бывала у них дома… – шепчет мама настороженно.

– Да, бывала. Врать не стану. И если бы вы…

Договорить не удается, потому как бабушкин вой заставляет вздрогнуть и замолчать. Мама убито прикрывает глаза. А папа с криком снова бросается в бой.

– Я от тебя… – срывается на хрип. – Такого я от тебя не ожидал!

– Мы тебе доверяли! – вторит ему бабушка.

– Боже, Боже мой… Что же это будет? – включается в общую истерику мама. – Мы за тебя так волнуемся! Думали, что удалось уберечь от семьи Усмановых, так тут эта напасть… Горе! Ужас, в который я не хочу верить! Боже, я просто не хочу в это верить! И ты говоришь, что любишь этого Нечаева? Любишь?! Да что ты знаешь о любви, дочь?!

Вот так вот в один миг меня не просто не поняли… Все мои чувства обесценили! Унизили самые близкие люди, выставив меня маленькой и глупой.

– Это ты не знаешь, мама! – кричу в отчаянии. – Ты не знаешь, какой он! Ян добрый, заботливый, самоотверженный, преданный и очень сильный. Он герой! Таких, как он, больше нет! Он лучше всех!

– Да ты с ума сошла, – шелестит мама, качая головой. – Ты же не знаешь главного… Ты не знаешь ничего!

– Ян…

– Не смей говорить об этом подонке! – горланит оправившийся от шока папа. Я же вздрагиваю, словно от пощечины. – Не смей даже имя его произносить!

– Хватит, – выталкиваю я, понимая, что больше не могу терпеть эту боль. Нет сил бороться. – Я… Я ухожу!

Дай Бог, чтобы Ян еще не уехал… Конечно, он ждет! Уверена, что не бросит.

– Юнька… – стонет бабушка. – Что ты творишь?

– Не хочу слушать всю эту грязь! Не хочу находиться в месте, где меня не понимают! В месте, где с моими чувствами не считаются!

– Да-да, – язвительно высекает папа. – Погори! Фильмов насмотрелась? Так я тебя разочарую, Ангел. В жизни все иначе. Быстро в свою комнату, пока я тебя… – предложение не заканчивает, такая злость у него на языке сочится, что с шипением все просто обрывается. – В понедельник поедем в университет. Узнаем насчет перевода. Будешь доучиваться в Полтаве у тети Тани!

– Алексей… – выдыхает мама, в то время как я от негодования едва дышу.

– Я все решил! Нечего ей ошиваться рядом с этими ублюдками! Не один, так второй… Тьфу! Никому не позволю испоганить жизнь моей дочери!

Сжимая челюсти, смотрю на папу, не замечая того, как слезы переполняют глаза и скатываются по щекам.

Не знаю, чего больше внутри. Обиды? Или злости? Ведь он не воспринимает ни одно мое слово всерьез! Надо мной насмехаются??? Как же это больно!

– Сосредоточишься на учебе, Юния, – продолжает папа тем самым директорским тоном. – Без всяких там женихов, поняла меня? Тебе нужно думать о будущем! Потому что сломать себе жизнь можно в один момент. А после… Все!

Я больше ничего не говорю. Какой смысл? Просто разворачиваюсь и выхожу из квартиры.

– Юния!

Мама бежит следом. Слышу ее окрики на лестнице, а десяток секунд спустя и у подъезда.

– Юния! Послушай… Послушай же! Ты не знаешь главного! До-о-очь!

Такого еще не было, чтобы она, наплевав на то, что подумают люди, выражала такое отчаяние.

Мне ее очень-очень жаль, потому что я слышу ее боль.

Но…

Мне ведь тоже больно! Почему никто не слышит меня?!

Просто не хочу их видеть! Сейчас не хочу!

– Ю-ни-я-я!!!

Заворачиваю за дом и буквально врезаюсь в Яна.

– Что случилось? Ты в порядке? – хрипит он встревоженно.

– Я-я-ян… Поехали отсюда скорее!

Он реагирует молниеносно и именно так, как я рассчитываю. Проводит меня к машине и помогает забраться в салон. Захлопнув дверь, обегает капот и занимает водительское место.

Охаю, когда в свете фар возникает моя растрепанная мама. Прижимаю ладонь ко рту, когда она с криками бросается вперед. Но Ян резко сдает назад и стремительно выкручивает руль.

Поворачивая голову, вижу папу… В растянутых трениках и в комнатных тапках.

– Ю-ни-я!!!

Ян срывает машину с места и увозит нас далеко-далеко, но этот последний надрывной крик еще долго звучит в моих ушах. Из-за него же ноет и распадается на частички сердце.

Однако… Желания возвращаться не возникает.

Горестно плачу, пока Ян несется по темной трассе. Он сжимает мою руку, подносит к лицу, без каких-либо слов ласково целует каждый палец.

– Куда мы? – сиплю в какой-то момент. – Не хочу никого видеть… Не хочу, чтобы нас нашли…

– Не найдут.

Ночью в лесу должно быть жутко. Но я не ощущаю страха. С Яном ничего не боюсь. Спокойно выбираюсь из машины, когда он открывает дверь и подает мне руку. Уверенно шагаю за ним в дом.

Вспышка света в прихожей. Морщимся и часто моргаем. Ненадолго задерживаем зрительный контакт. Ян сжимает мою ладонь, а я в ответ – его. В сторону спальни шагаем в темноте. И даже там электричество не используем.

– Холодно. Посиди, пока я разожгу огонь, – рубит отрывисто и глухо, усаживая меня на кровать.

Медлит. Потирает ладони о бедра. О чем-то в растерянности думает. Я сама сообразить не могу, пока Ян не накрывает мои плечи поверх куртки пледом. Стягивая шерстяную ткань на моей груди, снова замирает. Я наклоняюсь и целую костяшки его руки. Перехватываю плед, чтобы он мог отойти к камину.

Следующие три-пять минут наблюдаю за тем, как Ян укладывает поленья и разжигает огонь.

Мы не разговаривали о произошедшем. Вероятно, оба в каком-то шоке пребываем. Мыслей кружится много, но сформировать что-нибудь конкретное не получается.

Откуда они узнали про Яна? Почему до сих пор так ненавидят всю его семью? Как могли так резко переменить отношение к Святу? Почему не слышат меня? Разве не видят, что разрушают своим отношением? Разрывают на части!

Мне так больно. И за Яна. И за Свята. И за себя.

По мере того, как разгорается пламя и по промерзшему помещению распространяется тепло, глыба в моей груди, которая казалась каменной, начинает таять.

– Принесу запас дров, – хрипит Ян.

Киваю, но на самом деле лишь сейчас понимаю, что мы остаемся вдвоем на целую ночь. Это осознание вновь пригружает мой мозг. Почти все время отсутствия Нечаева сижу неподвижно. Наблюдаю за огнем и копаюсь в себе.

Чувствую ли вину, предполагая, как встревожены родные? Несомненно.

Хочу ли я поехать домой? Нет, нет и нет.

– Порядок? – спрашивает вернувшийся с дровами Ян не столько голосом, сколько взглядом.

Снова киваю.

Он сваливает поленья в металлическую корзину, отряхивает одежду, снимает куртку и шагает ко мне. Ничего не говорит. Просто упирается коленом в матрас рядом с моим бедром, как-то подхватывает меня и, перемещаясь по кровати, тянет меня за собой, пока не касаемся головами подушек. Ненадолго затихает, а потом заставляет меня лечь сверху.

Я все еще в куртке, хоть она и расстегнута. И этот плед… Стискивая бедра Яна коленями, накрываю нас с головой.