Ю охает, а я, оглядываясь на нее, тихо ржу.

На самом деле Мадина не разговаривает на матерном. Если уж позволила себе выпрыгнуть из своего обычного чилаута, значит, синеголовый ее реально бесит.

– И ничего я не балабол. Могу показать, как это делать, – заявляет Андросов, не сбиваясь с тона, что, при всей моей нелюбви к нему, не может не вызвать уважения.

– У-у-у, – протягивает Кира.

Самсон в это же время присвистывает и, поднимая вверх указательный палец, акцентирует внимание явно на свой разъебанный манер:

– Дважды!

– Мадин, соглашайся, – поддакивает ему Фомин. – Не зря ведь пацан пиздел. Предоставь свои возможности для невозможного.

– Да пошли вы… – фыркает Скоробогатова, швыряя на стол изрядно помятую салфетку.

Поднимается и, демонстративно покачивая задницей, удаляется.

Мы сдерживаем хохот ровно до того момента, пока Валидол не бросается за ней следом.

– Седалищным нервом чую, в дом нам сейчас лучше не возвращаться, – разбивает общий смех Самсон.

– И почему это? – строит невинный вид вовсе не невинная Кира.

Такая дура в этом плане. Думает, что это ее хлопанье глазами выглядит хоть сколь-нибудь натурально.

– Котик, не тупи. Тебе не идет, малыш, – одергивает ее Жека.

– И чего это я туплю?

– Слышала, как медведи выходят из зимней спячки?

Мы начинаем ржать, едва Самсон притягивает это сравнение.

– При чем тут это? – шелестит Ю ошарашенно.

Качая со смехом головой, отказываюсь ей отвечать.

Но Фомин, конечно, выдает:

– Твой друг будет орать, точно как гризли, когда у него из сосюры выйдет многолетняя «пробка» живчиков…

– Сука, – обрываю его я. – Жека, завались.

Но он продолжает хохмить.

– Первый выброс в живое тело… Это тяжело. Ща как дуванет.

– А ты, походу, свой первый вспомнил, – поддевает Самсон.

– Идиоты. Не слушай их, – задвигаю как можно беззаботнее багровой Юнии. Понятное дело, что тут уже даже она в общих чертах догадалась, что эти уроды обсуждают. Поднимаюсь из-за стола и тяну за собой Ю. – Потанцуем, зай.

Музыкальная группа раскатывает нечто неперевариваемое из зарубежной попсни, но едва Юния оказывается в кольце моих рук, и мне, блядь, становится плевать, насколько сопливая песня при этом исполняется.

Крест на крест иду, чтобы прижать ее ближе.

Хах… Хочется прям до хруста. Сдерживаюсь.

Ю поднимает голову. С ленивой ухмылкой встречаю ее взбудораженный взгляд. За грудиной сердце горит, но я хочу, чтобы она расслабилась.

– If I had the talent you had, I probably would sing for you, like[7]… – раздаю за вокалистом, едва эта строчка всплывает из глубин моей памяти. – Пой, – подбиваю перед лирической частью и Ю.

Она розовеет и улыбается, но отказывается, мотая головой.

– Почему? Стесняешься? Меня?

– Просто нет… Ян…

– Тебе же нравится эта песня? – спрашиваю аккурат тогда, когда между нами разливается «Я схожу с ума, и я хочу в твои объятия этой ночью». Лицо Ю набирает яркости, но она врет, снова мотая головой. – Да, нравится… – хохочу на кураже. – Я же вижу. Нравится. Не остывай, маленькая. Не сдерживайся. Заряжай, не бойся. Я обещаю, зай, со мной все у тебя будет хорошо.

– Ох… Ян…

– Со мной можно все.

– Все?

Она так наивна и чиста. А я так, мать вашу, испорчен и голоден. Однако сейчас именно Юния – крылья и топливо.

– Все, что тебе хочется, Ю.

Опускаю свой лоб на ее и, не разрывая зрительного контакта, качаю в такт музыки, чувствуя с ней, как ни с кем другим, когда необходимо ускориться, а когда замедлиться и прижать плотнее. Мне, блядь, ее всю хочется потрогать. Так сильно, что пальцы дрожат. Но я не позволяю себе ничего, что может ее испугать.

Упиваюсь тем, как Ю трепещет, стоит мне провести ладонью вдоль спины. Кайфую от того, как вытягивается на носочки и подается ближе, когда сдавливаю пальцами затылок. Забываюсь в эйфории, когда она в ответ на якобы случайное прикосновение моих губ откровенно о них ласкается своими.

– Поцелуемся? – рублю я на выдохе.

Блядь… Считаю, что крайне вежливо реагирую на эту провокацию.

Ю смотрит на мой рот, сглатывает и, расчесывая мне лоб, вновь мотает в отрицании головой.

– Нет…

– Почему?

– Здесь же люди…

– А позже? – вспыхиваю надеждой.

– Все равно нет… Я не могу…

– А когда сможешь?

– Ян…

Слышу, как утяжеляется ее дыхание, и вынужденно сбавляю напряжение. Сипловатым смехом по ее щеке прохожусь. Слегка кусаю и, конечно же, лижу.

Я ведь, блядь, бываю и без тормозов. А с Ю меня пиздец как заносит.

– Ах… – задыхается она.

Отстраняясь, подмигиваю и снова, мать вашу, ржу.

Отпуская Юнию на расстояние вытянутой руки, заставляю ее кружиться вокруг своей, а заодно и моей, оси. Золотистые пряди разлетаются по воздуху, юбка куполом встает, и моя красивая Ю, наконец, смеется.

С особым удовольствием притягиваю ее обратно к груди, ловлю горячий и рваный выдох, пью из небесных глаз эмоции.

– Пора в комнату, Ю… Скоро отбой.

Плевал бы я на время, не будь это веской причиной, чтобы заманить ее обратно в спальню.

– Еще чуть-чуть, Ян… – выторговывает Филатова, словно ребенок.

Смеюсь, но позволяю ей еще немного покружиться.

– Совсем кропаль, зай…

– Ох… Ян…

Она настоящая. Это не сон, и не мои грязные фантазии. Ю реально выходит в ночной сорочке из нашей общей ванной.

Оторопело скольжу взглядом от голых коленей, которые почему-то первыми бросаются в глаза, вверх. Хочу добраться до лица. Но… Эм… Вашу мать… На пути к глазам Юнии моему зрению приходится преодолевать такие душеебательные препятствия, что, блядь, помилуй, Боже, меня, грешного. Свободно спадающая по животу и бедрам розовая ткань стянута под грудью каким-то надроченным извилистым шнурком. А выше… Охуенные сиськи Ю, то самое сокровище Юнеско третьего разряда, которое она обычно прячет за всякими мешками и парашютами, оказываются прикрытыми лишь двумя треугольниками ткани.

И вроде ничего такого… Это даже не блядское кружево. Плотный трикотаж. Цвет вообще какой-то детсадовский.

Но, сука… К подобному зрелищу я абсолютно не готов.

Меня нахлобучивает такими эмоциями, что в пять секунд перегревает проводку нервной структуры организма. В глазах сначала темнеет, а потом, хрен пойми почему, становится влажно. Во рту, напротив, пересыхает так, что кажется, если посмею пошевелить языком, он рассыплется в прах.

Фух-ух-ух–ух-ух… Сердце, выжимая дикие затяжные эхоподобные звуки, напоминает о своей одурелой мощности. Хмельная кровь раздувает вены, чтобы на бешеной скорости пронестись по моему организму и, собравшись в основных реакторах, подрывать лютой пульсацией кожу.

То, что происходит ниже пояса, даже анализировать нельзя. Ноги подгибаются, когда похоть накачивает прошедшей все очаги радиации горючей субстанцией член. В сладострастных судорогах его кидает из стороны в сторону, как вышедшую из строя машину. Я выдохнуть не могу. Малодушно радуюсь плотности трусов, сдерживающих долбоебучего зверя, который решил, раз перед ним сегодня не встанут на колени, вдруг срубить в то же положение меня самого.

Из остолбеневшего состояния меня выводит Ю. Закрывая грудь, она обхватывает плечи руками и, поворачиваясь ко мне боком, дает оценить еще и свою голую, практически на всю высоту лопаток, спину.

– Это… Слишком, да? – частит крайне расстроенно.

Дрожь слез в ее задушенном паникой голосе заставляет меня мобилизовать резервные силы. Игнорируя жжение в зажатых на критическом стрессе мышцах и боль в паху, пересекаю разделяющее нас пространство, чтобы осторожно взять и развернуть Юнию к себе.