Смотреть дачу мы поехали с ним и его семнадцатилетним сыном, пытавшимся освоить мастерство фотографа, в новеньком «ягуаре», которым Эдик очень гордился. Все осмотрели, сфотографировали, устроили импровизированный пикник с русской водкой. Имение Эдику понравилось.

Время провели хорошо. Эдик рассказывал, как потерял около миллиона фунтов стерлингов на «фантастическом проекте» в Австралии по созданию автомобиля на воде: портативный аппарат расщепляет воду на кислород и водород, которые и служат топливом. Вдруг спросил меня: «Владимир, а у тебя есть заначка от жены?» Вначале я даже не понял его, но затем сообразил и показал в карманчике бумажника две купюры по 20 фунтов. Сказав «Фу», он достал из заднего кармана брюк потертый бумажник, отклеил угол подкладки, извлек оттуда истрепанную купюру в 1000 американских долларов и, видя мое удивление, воскликнул: «Вот с этой заначкой можно жить!» Признаюсь, я более никогда не видел подобной банкноты...

В последующие недели мой новый знакомый вел себя неопределенно. Речь шла о собственности в несколько миллионов фунтов — сделки такого порядка нечасты. Поступали и другие предложения, также неопределенные. Я Эдика не торопил, и сам не спешил, поскольку твердо для себя решил, что о продаже нашей великолепной дачи не должно быть и речи. Не знаю, был ли я при этом хорошим или плохим дипломатом...

Благодарю судьбу, что со временем этот вопрос сам собой сошел с повестки дня. В подвале дачи мы организовали прекрасную сауну, которую посол полюбил и стал часто туда наведываться.

А мне после эпопеи с продажей дачи предстояли новые хлопоты на ней. Как и в прошлые годы, смотрителем дачи отряжали одного из командированных в посольство рабочих, для которого она становилась вроде места «ссылки». Тем более без знания языка, без навыков садоводства и часто без любви к сельской местности. Но завхоз был толковый и расторопный человек, и часто мы вдвоем бродили по комнатам замка и по угодьям, размышляя, как сохранить максимальный порядок при более чем минимальных средствах, которые Москва выделяла на содержание дачи.

Одно лето в Англии было исключительно сухим, и даже местами горели леса. А в наших лесных угодьях было более полусотни засохших вековых деревьев, которые могли воспламениться, как спичка, при любой случайности. Больших сил стоило выбить из Центра, насколько я помню, 2,6 тысячи фунтов стерлингов, чтобы заплатить местному фермеру за снос и вывоз сухостоя (50 фунтов за дерево).

Привожу эти суммы для того, чтобы показать, насколько они были весомы в тощем бюджете посольства, который скрупулезно контролировался Валютнофинансовым управлением МИДа и курировавшим тогда финансы заместителем министра иностранных дел Н. П. Фирюбиным.

В тот летний месяц посол Луньков отдыхал в Барвихе и по возвращении из отпуска рассказал мне о забавном разговоре с Фирюбиным. «Читаю как-то утром на веранде в Барвихе «Правду», — говорил он мне, — и вдруг по телефону меня соединяют с Фирюбиным. Тот с ходу раздраженно спрашивает: «Что там твой поверенный в делах в Лондоне шлет телеграммы и требует срочно денег на снос сухих деревьев на даче да еще ссылается на сильную засуху? Придумал же: засуха в Англии!» А у меня перед глазами заметка в «Правде» Всеволода Овчинникова «Страшная жара в Англии», в которой он упоминает о лесных пожарах, Я и говорю ему: «Прочти сегодняшнюю «Правду», Николай Павлович, ведь даже в ней пишут, что в Англии засуха, пусть необычная, но засуха! Так что поверь «Правде» и не откажи в помощи!»

Вот такими, порой нетрадиционными способами случалось получать подпитку из Центра. В остальном нужно было полагаться на собственную сообразительность. Запомнились два хитрых эксперимента.

Наши прекрасные луга с развесистыми дубами совсем заплошали: одичала трава, всюду кротовые норы и бугры вырытой ими земли, заросли ежевики. Тут мы и вспомнили о классическом секрете картинных английских лугов-пастбищ: стричь и укатывать, стричь и укатывать много-много раз. Лучше всего это делают овцы, ровненько выщипывая траву, утаптывая и одновременно удобряя своими «орешками» почву да и разгоняя заодно всех кротов.

Стали агитировать фермеров в округе запустить на зиму на наше поле своих овец. Уговорить их оказалось не так просто. Они чесали в затылке, говорили, что требуются большие расходы: наше запаршивевшее поле нужно, мол, вначале произвестковать («Видите, как ежевика жирует на кислой почве!»), засеять хорошими семенами, провести покос и только затем выпускать овец. Да еще нужны временные ограждения для них.

Договорились все же с одним фермером, позволили ему в порядке компенсации вырезать на небольшой делянке поросли бука, которые были нужны ему для переносных изгородей. По весне он произвестковал и засеял поле.

Наступало лето с его веселым пионерским лагерем, в котором вожатыми работали учителя посольской школы и родители. Когда я приехал однажды на дачу, меня встретила одна из учительниц и возбужденно стала говорила: «Нужно что-то делать! Мы теряем детей в поле! Мы не можем найти там детей!» Она повела меня на это поле, которое называли почему-то «коровьим», и я оказался почти по плечо в густой высокой траве.

Долго уговаривали партнера-фермера поскорее выкосить траву, на что он отвечал, что лучше нас знает, когда это делать. Он тянул, тянул, а затем снял приличный урожай. Осенью запустили овец, и к следующему лету поле было не узнать. Это была уже не проза, а что-то близкое к поэзии.

Был еще случай, когда мы второй, малый, луг отдали как бы в аренду на зиму проживающему рядом с дачей бизнесмену, который купил для своих дочерей двух лошадок-пони, но не знал, где их пасти. Со своей стороны, он очистил этот луг от ежевики.

Многие прозаические хозяйственные заботы ждали меня, когда в 1984 году я приехал послом в Сингапур. Описанный выше опыт во многом пригодился. Отдавая распоряжения своему заместителю и завхозу, я в полной мере понимал сам, что возможно сделать, а что нет, и какое решение предпочтительнее.

В первые же недели своего пребывания в Сингапуре я познакомился с известным архитектором Ли Сян-теком, который в свое время проектировал несколько гостиниц и здание нашего посольства, подружился с ним и много раз пользовался его добрыми, бескорыстными советами.

Не могу сказать, что период моей работы в Сингапуре был отмечен необычными событиями, хотя в тот период начиналась горбачевская перестройка и постепенно многое стало меняться в наших отношениях с Сингапуром и в нашем подходе к Сингапуру.

Моя работа закономерно все более смещалась в сферу практического делового сотрудничества нашей страны с Сингапуром, тем более, что здесь функционировало Сингапурское отделение Московского народного банка, развивались совместные компании «Синсов» (обслуживание судов) и «Марисско» (переработка морепродуктов). В доках и на рейде Сингапура всегда можно было видеть советские «грузовики», танкеры, траулеры, а то и плавучие рыбоконсервные фабрики. В портовой части города постоянно звучала русская речь, особенно у магазинов «Одесса» и «Новороссийск».

Что касается прозаических хозяйственных проблем посольства, то они не выходили за рамки обычного. Мы постоянно что-то ремонтировали и перестраивали. Тропический климат не давал завхозам засыпать. Нужно было хотя бы каждый год чистить все наружные стены здания посольства и жилых домов от прилипчивых тропических растений. Это успешно делали моряки с наших кораблей, привычно орудовавшие своими швабрами.

Посольство в Сингапуре — одно из самых уютных. На живописном склоне в едином комплексе соединены вперемешку с лужайками и могучими деревьями служебные и жилые здания, теннисный корт, волейбольная площадка, открытый бассейн с прилегающей к нему сауной да еще маленький прудик с лягушками. Там я даже нашел для себя маленькую площадку, на которой с большим интересом занимался «тропическим садоводством». Не задерживаясь на Сингапуре, расскажу более подробно о своем опыте «долгоиграющей дипломатической прозы» в последовавший за Сингапуром период моей службы послом в Джакарте.