Он знал случаи, когда танцоры ансамбля падали в голодном обмороке на репетиции. Не раз ему приходилось «разбираться» с владельцами местных гостиниц, когда отключалась электросеть, потому что артисты пытались готовить пищу в своих номерах на привезенной в багаже электроплитке. Он не ругался и не мелочился, а выбирал гостиницы, где в номерах были закутки для приготовления пищи («китченет»). Не раз он говорил мне, что не позволит русским позориться, он не такой жадный, как Юрок. О последнем Николай Федорович обычно отзывался с уважением, но однажды в сердцах бросил: «Этот... опять меня надул!»

Я редко видел его жену Ольгу, которая была немногим моложе его (сам-то он родился в конце прошлого века). Пару раз они принимали меня в своей квартире. Держалась она холодно и говорила мало, так что в основном мне пришлось разглядывать старые фотографии в гостиной. Я знал только, что в молодости она была балериной, и звали ее — Ольга Липковская.

Однажды, в 1966 или 1967 году, Кудрявцев привез в Монреаль известный украинский танцевальный ансамбль под руководством Павла Бирского, и после первого и очень успешного выступления в «Плас дез ар» за кулисами был устроен импровизированный прием.

На этот раз Кудрявцев пришел за кулисы с женой и начал знакомить ее с Бирским. Последний после нескольких приветственных фраз, которыми они обменялись (разумеется, по-русски), стал пристально всматриваться в собеседницу и вдруг с неповторимым одесским акцентом воскликнул: «Липочка, а не с тобой ли я танцевал в одесском оперном театре в сезон 19-го года?» Последовала долгая пауза, а затем — радостное изумление Ольги Липковской. Она тоже вспомнила своего давнего партнера.

Не буду утомлять вас долгим рассказом о Николае Федоровиче, очень типичном, очень русском человеке, хотя почти вся его жизнь прошла вне России. Я его встретил вновь осенью 1971 года на концерте в Оттаве во время официального визита в Канаду по приглашению Пьера Трюдо председателя Совета министров СССР Алексея Николаевича Косыгина (я был в числе сопровождающих лиц).

Николай Федорович был искренне рад мне и весьма откровенен. Жаловался на здоровье и упадок своего «бизнеса», потом, несколько смущаясь, пояснил, что сидевшая рядом с ним приятная француженка средних лет — его жена, но она не говорит по-русски. Ольгу он похоронил несколько лет тому назад. Я заметил, что он постоянно оглядывается на свою француженку-жену, не понимающую наш оживленный разговор. Мы перешли на французский и все вместе поговорили еще несколько минут. Это была наша последняя встреча.

В Канаде я также был знаком на протяжении нескольких лет с артистическим директором монреальской балетной труппы «Ле гранд бале канадьен» Людмилой Ширяевой (Ширяефф), которая неоднократно обращалась ко мне с просьбами прислать учителя из балетной школы Большого театра, а когда в Монреаль приезжали советские танцевальные коллективы и солисты балета, — помочь с организацией профессиональных встреч.

Хотя подобные просьбы по канонам того времени не слишком вписывались в круг обязанностей политического первого секретаря посольства, я, видя невнимание к ним нашего «культурного атташе», помогал как мог, подталкивал по возможности бюрократическую переписку с Москвой. Вообще мне было интересно это живое дело и живое общение между двумя странами, приносящее реальные результаты.

Разговаривал с Ширяевой я всегда на русском языке, которым она владела безукоризненно. У меня не раз возникала мысль спросить, не жила ли она в Советском Союзе в детстве (я предполагал, что она родилась в 1925 — 1927 годах), и вообще поинтересоваться, откуда она. Часто у нее на шее красовался крупный православный крест. Но беседы наши носили исключительно деловой характер, и никаких «вольных» разговоров не возникало на протяжении нескольких лет знакомства. Хотя бы в силу того, что ее муж, как мне было известно, входил в руководство местной антисоветской организации.

Но наступил 1966 год, и поздней весной, ровно за год до открытия Всемирной выставки «ЭКСПО-67», в Монреаль проследовал по реке Святого Лаврентия с первым, инаугурационным рейсом ленинградский красавец-теплоход «Александр Пушкин» и пришвартовался в центре города напротив строящейся выставки.

Это было впечатляющее зрелище, более того, капитан Арам Михайлович Оганов имел средства и возможность устроить на теплоходе хлебосолье, и посольство, разумеется, активно участвовало в созыве важных и интересных гостей на прием.

В большой кают-компании организовали обильный фуршет в чисто русском стиле, что очень порадовало гостей, в числе которых был популярный мэр Монреаля Жан Драпо. Была и Людмила Ширяева.

В конце приема мы случайно столкнулись на палубе, и я увидел, что она сильно взволнована. В ответ на мой вопрос: «Все ли в порядке?» — она воскликнула: «Вы не можете себе представить, что я сейчас чувствую! Я впервые в своей жизни стою на русской земле! Корабль — российский, и, значит, это — русская земля». У нее на глазах были слезы, которые меня совершенно потрясли, поскольку я знал жесткий и даже суровый характер этой дамы. Она начала говорить и говорить без остановки, словно давно ждала этой возможности.

- Родилась я в Берлине, в семье русских эмигрантов, бежавших от революции, от большевиков. Мой отец все 20-е годы активно участвовал в борьбе с Советами, одно время был редактором издававшейся в Берлине антибольшевистской газеты. Он питал надежду, что советский режим рухнет, и мы вернемся в Петербург. Определил меня совсем девочкой в местную балетную школу. Но гитлеровский режим набирал силу, и однажды мы узнали, что Гитлер «в порядке профилактики» приказал собрать русских в концентрационные лагеря.

Отец, когда его забирали в лагерь, видимо, понимал, что уходит на верную смерть. Он поставил меня перед собой и произнес слова, которые я запомнила на всю жизнь: «Людочка, я всегда боролся с большевиками, врагами России. Но теперь вот кто враги России! Всегда помни и люби Россию, нашу родную землю!»

Людмила, как она рассказала далее, хлебнула много горя во время войны и одно время оказалась в Бельгии, затем во Франции, позже переехала в Монреаль, близкий по духу Франции, где вышла замуж и основала первую в Канаде балетную школу.

У нее четверо детей: Катя, Надя, Оля, Петя. Я спросил, говорят ли дети по-русски, и услышал в ответ категоричное: «Разумеется». Но кто их учит, если сама Людмила все время занята балетом, а кругом говорят только на французском или английском? Она усмехнулась: «Здесь всегда найдется бабушка, и мы нашли такую, чисто русскую бабушку, и она живет в нашей семье. Так что дома мы говорим только по-русски».

Вскоре я узнал, что Людмила развелась со своим мужем и вышла замуж за местного импресарио Уриэля Люфта, австрийца по происхождению, говорящего на нескольких языках, но только не на русском. Я знал Люфта и однажды при встрече поздравил его с законным браком и, не удержавшись, спросил, как же он дома общается с членами семьи при порядках, установленных Людмилой. Он ответил, с трудом выговаривая русские слова, что-то вроде «учусь», «привыкаю», «а что делать». Очень скоро он начал связно говорить по-русски, потом у них родился сын, которому дали также русское имя. Люфт тогда уже работал под началом Людмилы генеральным управляющим ее труппой.

Во время той долгой беседы на палубе я подробно рассказал Людмиле, как можно посетить свою этническую Родину, и она намеревалась непременно сделать это. Я не знаю, побывала ли она в России. К тому времени я уже уехал из Канады.

Работая в Англии в 50-х и в 70-х годах, я не раз встречал выходцев из России, попавших на Британские острова при самых различных обстоятельствах. Среди них — такие колоритные исторические личности, как Мария Игнатьевна Закревская-Бутберг, подруга Максима Горького в последние годы его жизни.

В Советском посольстве мы не раз «пропускали» с Марией Игнатьевной по рюмочке-другой водки, которую она предпочитала другим напиткам. Ей тогда было за 80, и, приходя изредка на приемы в посольство, она сразу просила подать ей удобный стул, а уже затем — рюмочку.