После первых же заседаний я уяснил для себя, что мы можем неформально обсуждать свои позиции (помимо Жоурека) с сирийским профессором эль-Хури и особенно — с упомянутым уже профессором Лаутерпахтом, место которого на заседаниях было рядом с нами. В перерывах мы подолгу беседовали с ним, причем не только о делах. Лаутерпахт, в частности, проявил живейший интерес к жизни в Москве, вспоминал о своих встречах с советскими знатоками международного права В. Н. Дурденевским и С. Б. Крыловым, а я знал их очень хорошо, у них учился, с ними бок о бок работал в договорно-правовом управлении МИД.

Американский профессор Хадсон вел себя иначе. «Холодная война» в то еще «холодное» лето 53-го года оставалась реальностью, и американец не раз в своих высказываниях за столом заседаний давал понять это. И вообще он со всеми держался холодно, даже как-, о равнодушно, одет был всегда чопорно, а его секретарь примерно моих лет, на которого я часто поглядывал с любопытством, и вовсе демонстрировал неприступность. После первой недели работы комиссии, когда я вполне освоился, эта неприступность молодого человека из Америки стала меня интриговать.

Признаюсь, что мне всегда было свойственно некое, так сказать, мальчишество. Возможно потому, что в юные годы я находился под маминым влиянием и вел себя «примерно», в школе был отличником, а следовательно, так и не исчерпал свои хулиганские возможности.

Продолжая думать о загадочном американце, я предложил моему профессору сделать самим шаг вперед и сломать лед в отношениях с партнерами из США. Но Федор Иванович был архиосторожным человеком. К тому же его задевало, что чопорный американец явно игнорирует его. Во всяком случае, только через какое-то время мне удалось как бы невзначай подвести его к американскому профессору во время очередного перерыва.

Я раскланялся и сообщил Хадсону, что его аргументация (сейчас уже не помню, по какому вопросу) вызвала большой интерес у моего шефа и что это — хороший случай поближе познакомиться с коллегами по сессии. Затем представил Федора Ивановича, подчеркнул его авторитет в советских научных кругах и высказал от его имени пожелание побеседовать неформально — для выяснения взаимных позиций. Мои усилия не пропали даром — американец улыбнулся. Но и только. Подошел его непроницаемый секретарь, и я без всякого приглашения, по-русски, протянул ему руку, от которой он испуганно отстранился. Тут уже его шеф вмешался и сказал: подай ему руку.

После этого у меня был еще один случай поговорить с этим молодым человеком, но только коротко и в присутствии его начальника. Отвечая на мои вопросы, он сказал, что закончил Йельскую школу права и намерен дальше совершенствоваться в этой области. Точка! Больше он ничего не хотел рассказывать и вообще на протяжении всей сессии старался меня избегать. Мы только раскланивались, правда, теперь уже любезно.

Это тоже была Америка — холодная и надменная.

В последующие годы я пять лет работал в советском посольстве в Лондоне (1954 — 1959), затем, после некоторого перерыва, — шесть лет в посольстве в Оттаве (1962 — 1968). Разумеется, на этой работе в должностях атташе, третьего секретаря, а затем — первого секретаря и советника я имел много случаев беседовать с американцами — дипломатами, журналистами, бизнесменами. Не только пожимать им руки, но и обстоятельно обсуждать различные проблемы, разговаривать «за жизнь» и поднимать тосты на приемах.

Однажды я в качестве помощника посла в Лондоне Я. А. Малика встречал знаменитого тогда американского миллионера и плейбоя Майка Тодда, появившегося на шикарном «ягуаре».

Как было заведено, я участвовал в разговоре Малика с Тоддом и переводил. Гость говорил о своей возможной поездке в Советский Союз, но вдруг, после уже довольно продолжительной оживленной беседы и даже тоста, спохватился и заторопился, сказав, что в машине его дожидается жена. А совсем недавно британские газеты шумели о том, что знаменитый Майк Тодд женился на молоденькой гулливудской звезде по имени Лиз Тейлор.

Мы с послом переглянулись в изумлении, и он велел мне бежать к машине, принести извинения и уговорить даму подняться наверх в посольство, что я без промедления и сделал.

В окне машины я увидел юную красавицу, повернувшуюся ко мне с недоумением, даже испугом в глазах. Я успокоил ее своими извинениями, но тут же смутил настойчивым приглашением присоединиться к нам. Она держалась крайне стеснительно, даже покраснела, неловко заулыбалась, но на уговоры не поддалась. Я метнулся обратно в посольство, однако беседа уже закончилась, и посол с гостем спустились к машине. Яков Александрович Малик также был не прочь взглянуть на восходящую звезду, которая побеседовала с ним минутку, так и не выйдя из машины.

Где-то год спустя из газет мы узнали, что Майк Тодд, в прошлом военный летчик, погиб в авиакатастрофе. Лиз осталась вдовой.

Другой яркий и памятный для меня эпизод относится к периоду моей работы в Канаде, когда в 1967 году в Монреале проходила Всемирная выставка «ЭКСПО-67».

В течение года, как советник посольства, я буквально «пропадал» в Монреале, занимаясь самыми разными вопросами советского участия в выставке, в результате чего был вовлечен во все крупные события. Одним из таких событий явился приезд на выставку Розалин Кеннеди, матери погибшего президента.

Федеральные власти, власти провинции Квебек, мэр Монреаля сделали все, чтобы прием в ее честь в престижном центре «Плас дез ар» прошел на самом высоком уровне. Мужчины в смокингах, дамы — в вечерних платьях, море цветов, играет оркестр, снуют многочисленные официанты и распорядители, на дорожке, ведущей к гостье, длиннющая очередь. Согласно американскому чопорному протоколу.

Прошел и я по этой дорожке вместе с послом И. Ф. Шпедько. Нас представили, посол сказал несколько протокольных фраз, и мы уступили место следующим за нами. Затем Розалин Кеннеди была постоянно окружена группкой прибывших с ней американцев, и лишь редкий гость приближался к ней после того, как череда рукопожатий иссякла.

Память об этом событии все же для меня дорога, поскольку связана с именем неординарного президента США. На работу в Канаду я приехал летом 1962 года, всего за несколько месяцев до печально известного Кубинского (Карибского) кризиса. В Оттаве мы «приклеивались» к экрану телевизора, с замиранием сердца ожидая очередного поворота драмы вокруг советских ракет на Кубе. Канадское телевидение показывало все, в том числе демонстрацию американским послом Лоджем в зале заседаний Совета Безопасности ООН произведенных аэрофотосъемкой фотографий этих самых ракет, существование которых категорически отрицал советский посол в ООН В. А. Зорин. Мы одновременно штудировали сообщения ТАСС и АПН, ловили передачи московского радио.

Компромисс, которого Хрущеву и Кеннеди удалось достичь буквально в последнюю минуту, показал необычайную хрупкость всеобщего мира и фатальную зависимость его от взаимопонимания между Москвой и Вашингтоном.

Признаюсь, к тому времени я уже сильно сомневался в достоинствах такого импульсивного руководителя, как Хрущев (уже одно его бряцание башмаком по столу в Ассамблее ООН чего стоило для престижа страны!), а в результате Кубинского кризиса, несмотря на его благополучный исход, я пришел к полному убеждению, что с лидером нам не повезло. Напротив, уравновешенный, интеллигентный, трезвомыслящий Джон Кеннеди стал для меня образцом лидера. Америке можно было позавидовать.

Но год спустя — новая трагедия, и не только для Америки, — злодейское и притом загадочное убийство в Далласе, вслед за этим — убийство убийцы (чтобы замести следы?). И снова образ везучей, благополучной и сильной Америки тускнеет...

Уже в конце моей службы в Канаде мне представился случай впервые побывать в самой Америке, то есть в Соединенных Штатах. Понятно, что Канада — та же Северная Америка, я изъездил ее за шесть лет «от края до края», смотрел не раз на США через брызги Ниагарского водопада, который имеет, как известно, два берега — канадский и американский, но на землю США не ступал.