Его радость была заразительна, и я улыбнулась в ответ. Не осознавая, что делаю, я наклонилась ближе – наклонилась к нему, прижавшись к его груди. Сомкнула пальцы у него на затылке.

Он сжал рукой подол моего свитера и подтянул мои бедра к своему животу.

Я вздрогнула и пришла в себя. Дыхание у меня перехватило, сердце пустилось вскачь. Окаменев от внезапного внутреннего смятения, я заставила себя вдохнуть, и в нос проник запах его кожи с ноткой пекана. Когда я наклонилась к Зуиласу, то почувствовала тепло его тела – крепкого и сильного, – и мне не хотелось убирать руки с его затылка.

Но, собравшись с духом, я все же сделала это и отошла. Зуилас легко выпустил мой свитер из рук, даже не попытавшись потянуть меня назад, хотя и смотрел на меня тревожными глазами.

Удивленная, что он не воспользовался возможностью удержать меня и заставить смущаться, – а это было его любимым занятием, – я тихонько присела на кровать рядом с ним, оставив между нами достаточно места, чтобы усадить кого-нибудь еще.

– Мне хочется рассказать что-нибудь о себе, – объявила я, заставив мысли принять нужное направление. – Но я не знаю что. Что ты хочешь узнать?

– Почему твое…

– Кроме этого, – быстро ответила я, выразительно посмотрев на него.

Он раздраженно фыркнул, затем откинул голову назад, задумчиво глядя в потолок.

– Расскажи мне о своей матери.

– О моей маме? Ты ничего не хочешь знать обо мне?

– Нас создают наши мамы. Узнать о ней значит узнать тебя.

Внутри у меня все странно затрепетало. Такой простой подход. Но, прозвучав из уст демона, он показался удивительно глубоким. Интересно, как бы он отнесся к уроку философии.

– Моя мама… – меня захлестнули воспоминания, и я попыталась вынырнуть из волны скорби. – Она была оптимисткой, в отличие от меня. Никогда не грустила, всегда улыбалась. Она занималась восстановлением старинных книг и гримуаров, и ей это нравилось. Она говорила, что люди вкладывают в книги свою душу и что, восстанавливая страницы, переплеты и обложки книг, она возрождает и человеческие души.

В замешательстве Зуилас нахмурился.

– Мама просто любила так говорить, – пояснила я, чтобы он не разорвал все книги в поисках скрытых душ. – Она имела в виду, что книги могут быть очень ценными для людей.

– Книги бесполезны. Почему же они ценные?

– Некоторые книги полезны, например гримуары, – я закрыла глаза, и передо мной поплыли воспоминания о ее лице. – Она бы ответила тебе, что предметы могут быть частью человека и их утрата может быть сравнима с потерей руки или ноги, например.

Он опять с сомнением нахмурился, и я рассмеялась.

– Ты бы ей понравился, Зуилас. Я это точно знаю. Ей бы захотелось узнать, что ты думаешь обо всем – от книг, которые, по нашему мнению, хранят душу, до прочих глупостей, которые совершают люди.

– А ты?

– Что я?

– Ты хочешь знать, что я думаю?

Я открыла рот, затем закрыла его, беззвучно выдохнув.

– Конечно, хочу. Если бы я могла, я бы расспрашивала тебя днем и ночью, но ты же всегда жалуешься и говоришь, что я слишком шумная, – я провела ладонью по щеке, вытирая слезы. – Моя мама приставала бы к тебе, пока ты не рассказал бы ей все, и никакое твое ворчание не спасло бы тебя. Она была смелее меня.

Я почувствовала легкое прикосновение чуть ниже глаза и вздрогнула. Зуилас вытер мою слезу.

– Тебе больно, vayanin? – спросил он, мягко, неуверенно.

У меня так сильно перехватило дыхание, что стало больно.

– Я так скучаю по ней. Каждый день думаю, как было бы хорошо, если бы она была жива. По папе я тоже скучаю, но мама… она всегда была рядом со мной. Столько всего произошло, и я хочу… Просто хочу поговорить с ней еще раз, чтобы она сказала мне, что делать. С тех пор как она умерла, я чувствую себя такой… такой потерянной.

Из груди у меня вырвался всхлип, и я отвернулась от Зуиласа. Вытерев слезы, я как могла собралась с духом. Когда я снова повернулась к нему, он смотрел на меня с загадочным выражением лица, а между темными бровями виднелась маленькая, почти невидимая морщинка.

– А ты? – я шмыгнула носом, жалея, что у меня нет салфетки. – Твоя мама? Ты знал ее?

– Я знал ее.

Это меня удивило. О женщинах-демоницах у меня сложилось другое впечатление: они не являлись воплощением материнской любви.

– Какой она была?

– Молодой и zh’ūltis.

Я моргнула.

Он откинулся назад, подложив руку под голову.

– Ни одна женщина не выберет Vh’alyir, если она может вырастить детей Dh’irath или Ash’amadē, или Gh’ēlēis. Женщины хотят, чтобы их дети были сильными, а не слабыми и маленькими, – он усмехнулся про себя, затем покачал головой. – Моя мать была молода и мало знала, но была ловкой и обучила меня лучше, чем учили других демонов. Благодаря ей я до сих пор жив.

Сложив руки на коленях, я про себя поблагодарила мать Зуиласа за то, что она так хорошо обучила его навыкам выживания.

– А твой отец?

– Самцы приходят за своими детенышами, когда к ним взывает их магия. Они забирают их в земли самцов, чтобы научить сражаться.

– Земли самцов? – перебила я. – Ты хочешь сказать, что самцы и самки живут отдельно?

– Самки живут группами, – кивнул он. – И самцы к этим местам не приближаются, иначе самки убьют их.

– Как же тогда… – щеки у меня вспыхнули. – Как происходит спаривание?

– Самец приходит к месту, где живут самки, с дарами. Обычно еда, na? Это очень опасно. Он приносит дары до тех пор, пока самка не выберет его или не попытается убить.

Это звучало пугающе.

– Значит, твой отец приехал, чтобы забрать тебя?

– Var. Я пошел с ним, и мы путешествовали по местам, в которых не было ничего, кроме песка, вдали от других демонов, где он мог научить меня всему, что знал, – как сражаться, как побеждать. Это заняло много лет. Мне были известны только самые простые vīsh, как поражать противника когтями и как прятаться в Ahlēvīsh.

Я не успела его спросить, что это, как он продолжил.

– Он научил меня одной вещи – dh’ērrenith, – затем он сделал zh’ūltis ошибку и умер.

– Умер? Как?

– Дикий зверь из моего мира… животное, – он сердито фыркнул. – Даже не смерть в бою. Imadnul.

Я зажала руки между коленями.

– Если ты был совсем молод и не умел сражаться… ты вернулся к своей матери?

– Я не мог вернуться. Самки не пускают к себе детей-самцов, которые выросли из ребенка в не-ребенка.

– Что же ты делал?

Он уставился в пространство через комнату отстраненным взглядом, затем оттолкнулся от кровати.

Выгнув спину, он вытянул руки над головой. Мышцы на его обнаженном торсе перекатывались. Напряглись бицепсы и трицепсы.

Я подняла взгляд, сосредоточившись на его лице.

– Зуилас, чем ты занимался после смерти отца?

Опустив руки, он посмотрел на меня глазами, видевшими и пережившими много ужасных вещей.

– Я выживал.

Тихо напевая что-то себе под нос, я слегка похлопывала рукой по кондитерскому мешку, выдавливая сладкий ванильно-сливочный крем на последнее светло-золотистое печенье. Идеально.

Я отложила мешок и осмотрела свою работу. На одном лотке лежали верхние половинки сдобного печенья, покрытые завитками сливочного крема, а на другом – нижние с тонким слоем малинового джема. Улыбнувшись в предвкушении, я взяла по одной половинке из каждого лотка, аккуратно сложила их вместе, слегка прижав друг к другу, и поставила готовое сдобно-сливочно-малиновое великолепие на тарелку.

Я быстро соединила оставшиеся половинки печенья и посыпала верхушки сахарной пудрой. Пудра прилипла к нежной вершине завитка, края запеклись до идеального оттенка золотисто-коричневого цвета.

Я взяла тарелку, отнесла ее в гостиную и с размаху поставила на журнальный столик.

Зуилас выглянул из-за своего альбома с пейзажами, следом за ним высунулась еще одна голова. Мохнатые черные уши Сокс шевелились, когда она принюхивалась.