Фотографическое ателье, которое искали полицейские, стояло в конце коротенькой улочки, которая выходила к набережной и унылому пляжу за ней. Это было длинное одноэтажное здание из дерева, напоминавшее низкий складской сарай и выкрашенное в зеленовато-голубой цвет, с желтыми балками и наличниками на окнах-витринах. Передний фасад был обращен к морю и набережной, тогда как задний смотрел на улицу, – здание было расположено так, чтобы в хорошую погоду курортники не прошли мимо.

– Это оно? – спросил Хайд.

– Оно самое, – отозвался детектив-сержант Питер Маккендлесс.

Полицейские подошли к фасаду со стороны набережной, и Питер указал на вывеску над главным входом:

Хайд вспомнил снимки мертвых детей, которые Данлоп показывал им с Келли Бёрр, и ему показалось вопиющим безобразием, что их маленькие остывшие тела привозили сюда, в этот ярко разукрашенный прибрежный сарай.

Во входной двери была стеклянная панель, за которой болталась табличка, оповещавшая, что ателье закрыто.

Капитан постучал в дверь. Ответа не последовало, и он постучал еще раз – уже кулаком в перчатке и с такой силой, что створка затряслась на петлях.

Никто не открыл.

– Ломайте замок, – в конце концов приказал он Поллоку.

– Но, сэр…

– Ломайте, констебль. Я беру на себя всю ответственность. Сам бы сломал, если б рука была в порядке.

Поллок перевел взгляд с Хайда на Маккендлесса, затем с силой толкнул дверь плечом. Створка не поддалась, тогда он отошел на шаг и ударил ногой по замку. Дверной косяк треснул, створка отлетела внутрь, с грохотом упав на пол; стекло в ней разбилось вдребезги.

Помещение, в котором очутились полицейские, переступив порог, служило приемной. В этой тесной комнатушке стены были увешаны образцами работ Данлопа; у одной стоял консольный столик с кассой; напротив высились три шкафа с выдвинутыми ящиками. В углу притулились сложенные треножники. Двустворчатая дверь несла на себе табличку «СТУДИЯ и ПРОЯВОЧНАЯ». Хайд кивнул офицерам, распахнув створки, и те последовали за ним в просторное помещение, занимавшее всю остальную часть здания.

Очевидно, это и было основное место работы Данлопа. Потолок здесь отсутствовал – наверху сходились под углом два ската крыши, один из которых был почти полностью застеклен, и помещение через это огромное окно наполнялось естественным светом. В дальнем конце, за перегородкой и портьерой, находилась темная проявочная комната.

Здесь тоже стояли высокие шкафы с ящиками, но, помимо них, было много разной мебели: шезлонг, большой мягкий диван-«честерфилд», два вольтеровских кресла и множество деревянных обеденных стульев. Вся эта мебель была выстроена вдоль противоположной стены и назначение, видимо, имела не функциональное, а декоративное – предметы интерьера словно стояли в боевой готовности, чтобы, когда потребуется, сослужить службу в качестве антуража для фотографии, в зависимости от количества людей, которые соберутся для группового портрета.

Всю стену под застекленной частью крыши занимал театральный разрисованный задник. На нем был представлен традиционный шотландский пейзаж: горы и озеро в пропорциях золотого сечения, а над ними по холстяному небу плывут облака. Перед задником на подпорки, расставленные в разных местах, был накинут отрез зеленого фетра, имитирующий холмы; на нем были рассыпаны охапки сухих трав, вереска и бумажного чертополоха. Центральным элементом декорации был самец благородного оленя в натуральную величину, увенчанный роскошными рогами. Он замер, повернувшись боком к стоявшему в десятке футов фотографическому аппарату и обратив взгляд к объективу, словно его встревожило присутствие фотографа. Олень казался живым, но лишь благодаря мастерству таксидермиста.

Вся эта картина являла собой идеализированный образ Шотландии – утрированно дикой и величественной Скоттии, какой ее рисуют на почтовых открытках и на коробках с печеньем. Хайду при виде декорации сделалось не по себе – что-то в этих живописных стратах, гленах[51] и горах на заднике напомнило ему воображаемую топографию из снов, вызванных ночными припадками.

Фотографический аппарат, гораздо крупнее того, который Данлоп приносил в морг, чтобы сфотографировать повешенного незнакомца с реки Лейт, был установлен примерно в десяти футах перед фальшивой идиллией. За фотоаппаратом, приготовившись запечатлеть всю декорацию, на стуле с регулировкой высоты сидел фотограф, наклонившись вперед и накинув на голову и плечи кусок черной светонепроницаемой ткани.

– Мистер Данлоп! – окликнул его Хайд. – Почему вы не отзывались на стук в дверь?

Хозяин фотоателье продолжать сидеть молча. Черную тряпку с головы он не снял.

– Мистер Данлоп! – громче повторил капитан.

Но фотограф опять не обратил внимания.

Хайд нетерпеливо пересек студию и остановился рядом с ним.

– Мистер Данлоп, это капитан Хайд из полиции. У меня есть вопросы к вам… – Рассерженный тем, что его так демонстративно игнорируют, он схватил черную тряпку за край и резко сдернул ее с головы фотографа.

Данлоп не шелохнулся. Он сидел, упершись лбом в тыльную часть фотокамеры со стеклянной пластиной. Хайд заметил, что у него за ухом, как всегда, торчит окурок, полуприкрытый пожелтевшими от табака и кое-где подпаленными волосами. Одна его рука лежала на колене; вторая, распухшая и почерневшая от запекшейся крови, безвольно висела.

Хайд подумал, что Данлопа намеренно усадили вот так, и потребовалось тут не меньше умения, чем для того, чтобы правильно расположить оленя. Он также понял, что Данлоп, как и олень, мертв. Присев на корточки, чтобы осмотреть фотографа, капитан увидел, что впереди его рубашка пропиталась кровью, натекшей из глубокой раны на шее. Затем он услышал, как позади охнул Поллок, и выпрямился.

– Черт… – пробормотал Маккендлесс. – Еще одно убийство.

– На этот раз все по-другому, – сказал Хайд. – Ему перерезали горло, но других ран я не вижу, тут не было обряда тройственной смерти. Данлопа убили быстро и практично. И у того, кто это сделал, была конкретная цель: не дать ему заговорить. Тот, кто это сделал, понимал, что мы будем искать Данлопа. Мне неясно только, откуда он узнал, что мы направляемся сюда.

– А почему он так странно сидит? – спросил заметно побледневший Поллок.

– Потому что его так нарочно посадили, – сказал Хайд. – Но в этом нет ничего от древних ритуалов. Я, конечно, могу ошибаться, и его поза совершенно случайна. Допустим, убийца перерезал Данлопу горло, подойдя сзади, и тот упал вперед. Умер он очень быстро, судя по большой потере крови, и остался в таком положении. Но мне все же кажется, что это каприз убийцы – разместить тело Данлопа именно так. Он сделал это специально для нас. Или просто развлекался.

– Каприз, говорите? – недоверчиво нахмурился Маккендлесс.

Хайд отошел от мертвого фотографа и окинул взглядом студию:

– Вы разве не видите? Данлоп не фотографировал эту декорацию, он сам является ее частью. Вполне возможно, что вся эта сцена организована именно ради нас. То немногое, что мы знаем об убийце, позволяет предположить, что он сам воссоздал шотландский антураж. В последнее время у меня были причины заняться изучением символики, и могу сказать, что здесь… – он обвел рукой студию, – здесь все пронизано символическим смыслом. Убийца оставил нам послание и хочет, чтобы мы его поняли.

– И что же за буйнопомешанный все это устроил? – мрачно выразил недоумение Маккендлесс.

Хайд вместо ответа повернулся к Поллоку:

– Иэн, идите на улицу, остановите первый попавшийся кэб и езжайте в полицию бурга Портобелло. Скажите там, чтобы прислали сюда людей. Питер, а мы с вами должны здесь все тщательно осмотреть. Хотя, боюсь, все, что могло нам пригодиться, давно уже забрали. – Он снова посмотрел сверху вниз на согбенную спину кривоногого фотографа, который считал своим призванием снимать мертвецов так, чтобы они казались живыми и обрели бессмертие в некоем фотографическом иномирье.