– Я хочу, чтобы вы более подробно рассказали мне о своих эпилептических припадках, странных ночных кошмарах и обо всем, что вам говорил по поводу вашего расстройства доктор Портеус…

Хайд покидал дом Келли Бёрр в приподнятом настроении. Она была с ним добра, терпелива и внимательна – выслушала, утешила, приободрила. Он поделился с ней своими самыми потаенными страхами, признался в скрытом ото всех недуге и даже пожаловался, что особенная внешность обрекает его на одиночество. В ответ на свою откровенность он почувствовал, что защитные барьеры, выстроенные Келли, рухнули. Между ними установилось молчаливое взаимопонимание, какое порой возникает между двумя людьми, если каждый из них распознаёт в другом природу отверженного. Хайд даже льстил себя надеждой, что в Келли проснулась симпатия к нему.

Главное, он перестал ощущать себя брошенным один на один с недугом, и в расследовании того, что случилось с Сэмюэлом Портеусом, теперь тоже был не одинок. Хайд не утаил от Келли свои ночные эпилептические приступы, вызывавшие у него провалы в памяти, и признался в опасениях, что в эти периоды времени он совершает какие-то преступления или дурные поступки, о которых не помнит. Келли Бёрр разделяла мнение Портеуса насчет того, что никто в бессознательном состоянии не способен сделать то, на что не решился бы в здравом уме и твердой памяти.

Был ранний осенний вечер, и зима уже возвещала о своем приближении, цепляясь темными пальцами за дни и угрожая длинными ночами. Такие вечера особенно удручали Хайда в первое время после возвращения из Индии: после ослепительно ярких, пестрых, полных жизни индийских ландшафтов трудно было привыкнуть к тусклой меланхолии и приглушенным тонам эдинбургской зимы.

Капитан решил прогуляться до перекрестка и нанять кэб. Шагнув на мостовую, чтобы перейти дорогу, он бросил взгляд вдоль улицы, в ту сторону, откуда пришел.

И увидел. По тротуару, метрах в пятидесяти от него, шагал мужчина – непринужденно, без спешки, не пытаясь ни от кого скрываться. В его поведении не было ничего странного: идет себе человек и идет по какому-то не слишком важному делу.

Но Хайд его узнал. Это был тот мужчина, которого он видел из окна кабинета на краю Торфикенской площади.

Сердце гулко забухало в груди – не от страха перед преследователем, а от живейшего опасения, что он, Хайд, сошел с ума и эта фигура, казавшаяся столь убедительно настоящей, земной, правдоподобной, на самом деле состоит из той же эфемерной субстанции, что и призрак Мэри Пейтон.

Хайд рысцой пересек дорогу и резко свернул в тесный переулок, застроенный доходными домами. Там он бросился бежать; увидел подворотню, нырнул туда, прижался спиной к облицованной кафелем стене здания, сделавшись невидимым для преследователя, тоже свернувшего к этому времени в переулок. Затем Хайд услышал звук ускорявшихся шагов по булыжникам – преследователь удостоверился, что объект от него улизнул. Вдруг шаги стихли, но Хайду показалось, что в отдалении звучат другие, и они тоже приближаются. Двое мужчин выругались один за другим и разошлись в разные стороны – теперь звуки шагов одновременно приближались к капитану и удалялись от него. Он выглянул из подворотни, по-прежнему прижимаясь спиной к стене, и бросил быстрый взгляд на преследователя.

Наконец-то удалось более или менее разглядеть его лицо. Реальный или призрачный, этот человек определенно не принадлежал к числу подчиненных Хайда, а в подчинении у него были только эдинбургские сыщики в штатском. Значит, Ринтул здесь ни при чем – вряд ли главный констебль поручил присматривать за ним каким-то незнакомцам. Да и в любом случае Хайд видел одного из этих мужчин в окно рабочего кабинета, а переодетый полицейский, наблюдающий за другим полицейским у полицейского участка, – это нонсенс.

Шаги зазвучали ближе, и Хайд приготовился действовать. Когда человек прошел мимо подворотни, капитан выступил из укрытия, схватил за плечо и резко развернул к себе. Незнакомец был выше его, но стройнее и легче. Теперь Хайд ясно видел его лицо с широко открытыми от изумления глазами и окончательно убедился, что это не один из его сыщиков.

– Вы кто такой и почему за мной следите? – спросил капитан.

Изумленное выражение застигнутого врасплох человека тотчас исчезло – округлившиеся глаза сузились, в них отразилась злоба. Хайд увидел, как рука в перчатке скользнула в карман пальто и мгновенно выскользнула – теперь в ней поблескивал длинный узкий клинок дюймов пяти в длину. Лезвие молнией метнулось к шее Хайда, но тот отбил его правым предплечьем и сначала почувствовал удар чуть ниже локтя, а потом – как теплая влага быстро пропитывает одежду там, где острое лезвие рассекло его пальто, пиджак и рубашку.

Внутри Хайда будто полыхнуло темное пламя и вырвалось наружу вспышкой ярости. Он с ревом бросился на противника. Незнакомец снова взмахнул ножом – по дуге, на сей раз целясь капитану в живот. Но Хайд снова успешно блокировал выпад, схватив нападавшего за кисть руки, в которой был нож. Темный огонь вспыхнул с новой силой – и Хайд свободной рукой врезал противнику кулаком в лицо. Незнакомца отбросило назад. Капитан, не отпуская его руку с ножом, добавил ему ускорения ударом ноги под лодыжку – захватил ее ступней, словно крюком, и дернул, опрокинув человека на спину. Сам он остался стоять над ним, выкручивая кулак с ножом, пока не раздались тошнотворный хруст костей и крик боли. Нож лязгнул, упав на булыжники.

Хайд резко присел, упер колено в грудь лежащего навзничь врага так, что выбил воздух из его легких, а пришпилив его таким образом к мостовой, принялся наносить удары по лицу огромными тяжелыми кулаками, поднимая и опуская их по очереди, без передышки.

Трещали кости и хрящи, лицо поверженного окрасилось брызгами крови, но ослепленный черной яростью Хайд не останавливался.

Лишь когда стало ясно, что незнакомец потерял сознание, он опустил руки, тяжело дыша. Темное пламя в ходившей ходуном груди погасло, и теперь капитан смотрел на недвижимого человека с сочувствием, понимая, что чуть его не убил. Во время этого боя он снова стал тем, другим Хайдом, который уже попадал во власть черной ярости в битвах много лет назад и очень далеко отсюда. Внезапно заверения Портеуса и Келли Бёрр в том, что он не смог бы совершить в состоянии абсансов то, что полностью противоречит его истинной природе в состоянии бодрствования, потеряли убедительность.

Эдвард Хайд точно знал, что, сознательно или бессознательно, он способен на великое зверство.

Капитан внимательно осмотрел бесчувственного преследователя, чья рука, которую он выкрутил, чтобы выбить нож, была явно сломана или вывихнута, поскольку лежала под ненормальным углом. И тут Хайд снова это увидел: между краем перчатки и задравшимся рукавом на предплечье незнакомца чернела маленькая татуировка. Без сомнений, это был тот же трискелион, что у фотографа Данлопа. И такую же наколку Хайд заметил на запястье сержанта-знамёнщика в гарнизоне.

А потом он вздохнул с облегчением, потому что преследователь зашевелился и застонал. Теперь можно было рассчитывать получить ответы на многие вопросы.

Хайд начал подниматься с колена, одновременно доставая из кармана полицейский свисток. В этот момент что-то с размаху врезалось в его затылок, и эдинбургский сероватый вечерний свет мгновенно сменился непроглядной тьмой.

Первым, что ощутил Хайд, когда пришел в себя, был металлический привкус крови во рту – она затекла туда из раны на голове. Он поспешил было встать, но умерил прыть, потому что в черепе фейерверком взорвалась боль. Кровь попала и в глаза; полуослепший, он кое-как выпрямился и, пошатываясь на неуверенных ногах, достал из кармана платок, чтобы вытереть лицо.