«Возможно, – подумал Хайд, – ко всем прелестям моей эпилепсии добавилась еще и мания преследования». Он еще раз обозрел окрестности, но два незнакомца как сквозь землю провалились.

Тогда капитан вздохнул и продолжил путь по улице Принцев на запад, к Торфикенской площади, к началу рабочего дня и к новым мрачным открытиям.

Отчет об аутопсии лег на стол Хайда ровно в десять утра. Его принес Питер Маккендлесс, чья манера поведения неприятным образом изменилась. Хайд заметил эту странность и за другими подчиненными – многие из его людей, казалось, стали относиться к нему иначе после того, как стало известно об убийстве доктора Портеуса. Когда капитан входил в общее помещение, все разговоры тотчас смолкали. Дело было, подозревал он, в основном в его дружбе с убитым психиатром, но на этом фоне коллегам не составляло труда вспомнить и о необъяснимом совпадении, когда он оказался рядом с тем местом, где над рекой болтался безымянный повешенный. Оказался рядом, будто знал о месте преступления.

С этим, конечно, надо было что-то делать, но в данный момент Хайда занимали совсем другие мысли, а на столе перед ним лежал отчет о вскрытии. Однако взяться за изучение отчета он не успел – появился посетитель.

Джеймс Локвуд выглядел совершенно больным и раздавленным. Казалось, он вообще не спал со дня своего прошлого визита в участок, но Хайд понимал, что дело не в бессоннице, а в предчувствии грядущей скорби, которое усугубило нервное напряжение. Локвуд уже потерял жену и сына, теперь же он, возможно бессознательно, готовился к новой тяжелой утрате. Как только владелец универмага переступил порог кабинета, Хайд распорядился принести им чая.

– Вам необязательно было сюда приходить, мистер Локвуд, – сказал капитан, когда гость опустился на стул. – Я бы сам пришел к вам в контору или домой, чтобы не причинять вам неудобства.

– Неудобства здесь ни при чем, – устало возразил пожилой бизнесмен. – Лучше нам поговорить здесь, чем у меня, иначе пойдут лишние слухи. По крайней мере наш персонал точно начнет перешептываться. Когда Элспет вернется к нам, она останется моей наследницей и преемницей во главе торговой компании, а потому чем меньше ее будущие сотрудники будут знать об этом деле, тем спокойнее.

– Не могу с вами согласиться, – покачал головой Хайд. – Чем больше людей будут знать об исчезновении вашей дочери, тем выше вероятность, что всплывут какие-то факты или намеки, которые укажут нам правильное направление поисков. В любом случае, я рад вас видеть.

– Я принес фотографию, как вы просили. – Локвуд протянул Хайду большой бумажный конверт. – Она сделана пару лет назад, но ничего поновее у меня нет. Знаю, сейчас это модно, но мы не частые гости в фотоателье.

– Спасибо. – Хайд вытащил из конверта фотографию на подложке из серого картона и принялся ее внимательно рассматривать. Локвуд-старший с каменным лицом сидел на венском стуле, по обеим сторонам от него стояли Элспет и ее ныне покойный брат Джозеф. У Элспет было что-то общее с отцом в линии нижней челюсти, и волосы у нее казались такими же светлыми – монохромный снимок не мог передать золотисто-рыжий оттенок. Джозеф, в отличие от них, был брюнетом с изящными, плавными чертами лица, очень бледной кожей и огромными, темными, меланхолическими глазами. – Это нам очень поможет, – сказал капитан. – До сих пор нам приходилось опираться на словесное описание вашей дочери, теперь у нас есть ее фотопортрет, который можно увеличить. – Он перевернул подложку и изучил тыльную сторону. Имя и адрес фотографа были вытеснены внизу на сером картоне. – Ах вот как… – пробормотал Хайд, с удивлением узнав фамилию. – Вы снимались у Генри Данлопа.

Он выполняет для нас кое-какую работу, я попрошу его увеличить и размножить фотографию. – Он положил карточку обратно в конверт. – Вы можете рассказать мне об Элспет что-нибудь еще? Кроме обстоятельств ее исчезновения, которые нам уже известны, меня интересуют ее личностные качества, занятия и привычки.

– Если бы меня спросили, от кого из членов нашего рода Элспет унаследовала характер, я бы сказал, что она очень похожа на своего деда, моего отца. Решительная, упрямая, даже своевольная. Ее просто так на испуг не возьмешь.

– Вы близки с дочерью?

– Близки, пожалуй. Но сблизила нас не столько родственная привязанность, сколько обстоятельства.

– Я не совсем понял…

– Я не умею демонстрировать свои чувства, капитан Хайд. Осознаю это как свой недостаток, но изменить собственную природу невозможно. Элспет многое унаследовала от меня, но все же в детстве она была более близка с матерью. Предана ей всей душой.

– Ее мать умерла, я слышал, – сказал Хайд.

– Умерла семь лет назад, при этом она не виделась с Элспет последние пять лет своей жизни.

– Неужели? – нахмурился Хайд. – И почему же?

– Эти годы моя жена Маргарет провела в закрытой лечебнице. Она была больна.

– И Элспет ни разу не навестила мать за все это время?

– Визит туда не принес бы ей ничего, кроме огорчения. Видите ли, капитан Хайд, моя жена повредилась рассудком. Признаки душевного расстройства проявлялись у нее на протяжении всей нашей совместной жизни, но мало-помалу ее состояние ухудшилось, стало неуправляемым и совершенно невыносимым. Я много раз заставал ее, когда она разговаривала с пустым пространством, иногда бессвязно. Она сделалась несдержанной и раздражительной с детьми, порой кричала, что это не ее дети, а подкидыши, которых сюда притащили эльфы. У Маргарет возникали зловещие галлюцинации и появились разного рода навязчивые идеи, весьма странные. Она начала представлять собой опасность для детей, для меня, даже для себя самой. И в конце концов мы поместили ее в лечебницу, в «Крейг».

– Ясно, – кивнул Хайд.

Он знал, что такое «Крейг», – дорогой частный приют для умалишенных, расположенный рядом с Крейглокартской водолечебницей, но не имеющий к ней отношения. Для большинства людей умопомешательство – трагедия; для эдинбургского высшего общества это неудобство, от которого надо избавиться. И тут «Крейг» предоставлял удобное и деликатное решение проблемы. Сэмюэл Портеус в дополнение к своей частной практике и работе в Крейглокартской водолечебнице давал консультации в «Крейге».

– Прошу прощения, – продолжил капитан, – но я должен спросить, не было ли у Элспет признаков таких же психических отклонений?

– Если не считать ее странного самодурства, которое проявилось в том, что она завела дружбу с Фредериком Баллором и наотрез отказывалась прекратить общение с ним, рассудок Элспет был в порядке. И даже это самодурство я бы списал на ее своевольный, независимый характер, доставшийся ей от деда. Как я сказал, Элспет пошла в меня – такая же практичная, прямолинейная, с деловой хваткой. Знаете, капитан Хайд, я всегда считал себя неполноценным в том смысле, что мне не хватало романтизма, воображения, способности мечтать. Возможно, именно поэтому меня и покорила Маргарет. Она родилась на Западных островах[47]и смотрела на мир… гм, иначе. Была выдумщицей, романтической натурой, умела находить поэзию в самых приземленных вещах. – Локвуд печально улыбнулся. – И благодаря этим свойствам она была удивительной рассказчицей. Дети слушали гэльские легенды в ее исполнении как зачарованные, даже рациональная маленькая Элспет. Но не Элспет, а ее брат, мой сын Джозеф, унаследовал от матери склонность к фантазиям. Боюсь, я слишком давил на него, принуждая заняться семейным бизнесом, тогда как все, чего он хотел, – это быть художником. К сожалению, от Маргарет ему достались не только творческие способности.

– Полагаю, он страдал неврастенией, – сказал Хайд.

– В тяжелой форме. – Лицо Локвуда еще больше омрачилось от скорби. – Уверен, вы в курсе слухов о том, что его смерть была самоубийством. Возможно, и так, но я сомневаюсь. Правда заключается в том, что он безоглядно верил в собственные иллюзорные представления о мире, и вполне может статься, мой сын прыгнул с крыши универмага в твердом убеждении, что он умеет летать. Те, кто видел его падение, говорили, что он даже не вскрикнул – просто падал, раскинув руки.