— Я возьму серьги, моя дорогая.

Она не дышала. Он знал, потому что, когда он наклонился к ней, ее грудь не двигалась, поэтому, когда его губы коснулись ее уха, он прошептал:

— Дыши.

И он был вознагражден ее резким выдохом. Он продолжил обхватывать губами ее серьги и вытаскивать их из ушей, ловя их тыльной стороной ладони. Как только они вышли, он провел языком по этому месту и прикусил его зубами, отметив, что ее руки вцепились в край стола.

Возвращаясь на свое место для следующего раунда, он молился Судьбе, которая подарила эту женщину и могла забрать ее, чтобы это был последний раунд. Позволь мне забрать ее. Здесь, сейчас, на этом самом столе, где они договорились торговаться за одежду, ответы и всю оставшуюся жизнь.

За исключением того, что Судьба не даровала такой молитвы — или облегчения бушующего стояка Аида — потому что Персефона победила.

— Твоя сила невидимости, — начала она, глядя на него так, как будто ожидала, что он удивится тому, что она знает. — Ты когда-нибудь использовал это, чтобы шпионить за мной?

Аид тщательно обдумал ее вопрос, особенно слово «шпионить». Это было слово, которое в данном контексте звучало как обвинение, и у него было ощущение, что оно пришло не из того вечера, когда он задержался рядом с ней, пока она осматривала выставку. Это был другой вид близости.

Этот вопрос возник в ту ночь, когда Аид наблюдал за мастурбацией Персефоны — когда он тоже получил удовольствие от этого зрелища.

По правде говоря, он использовал не невидимость, а другую силу, которая включала в себя проецирование души. Кроме того, можно ли это действительно назвать шпионажем, если она знала, что он там?

— Нет, — наконец ответил он.

— И ты пообещаешь никогда не использовать невидимость, чтобы шпионить за мной?

Это был не единственный метод, который он мог использовать, но надеялся, что скоро, куда бы она ни пошла, ей захочется его присутствия.

— Я обещаю.

Его руки сжались над картами, когда Персефона задала еще один вопрос.

— Почему ты позволяешь людям думать о тебе такие ужасные вещи?

Перетасовывая карты, он подумал, не ответить ли, но решил, что развлечет ее… и отвлечет себя от источника дискомфорта, растущего у него между ног.

— Я не контролирую то, что люди думают обо мне.

— Но ты не делаешь ничего, что противоречило бы тому, что они говорят о тебе.

Она казалась раздраженной этим, что заинтриговало Аида.

Он приподнял бровь.

— Ты думаешь, слова имеют значение?

Между ее бровями появилась морщинка, и он сдал еще одну стопку карт.

— Это всего лишь слова. Слова используются для создания историй и лжи, и иногда они соединяются вместе, чтобы сказать правду.

Мир был построен на словах — словах богов, словах врагов, словах влюбленных.

— Если слова не имеют для тебя никакого значения, то что же имеет?

Когда он встретился с ней взглядом, то почувствовал, как весь мир изменился, он подошёл к ней. Она выдержала его взгляд, воздух между ними превратился во что-то горячее и густое. Аид опустил взгляд на свои карты, когда раскладывал их перед ней на столе — флэш-рояль.

— Действие, леди Персефона.

Его голос был хриплым, как вспыхнувшая спичка.

— Действие имеет для меня значение.

Она поднялась ему навстречу, их губы столкнулись, руки и языки переплелись. Их движения были бешеными, как будто они не могли соединиться достаточно быстро или достаточно сильно. Наконец, Аид схватил ее за бедра и повернулся, чтобы сеть, притянув ее к себе на колени так, что она оседлала его. У него мелькнула мимолетная мысль, что это платье, которое она надела, было создано для секса, когда он спустил бретельки с ее рук, обнажая груди, разминая их, пока соски не напряглись. Персефона ахнула, прикусив его губу, вызвав рычание из глубины его горла. Ее бедра прижались к его, и на краткий миг он помог ей двигаться, наслаждаясь трением, которое вызывало это движение. Но ее груди прижались к нему, и он обнаружил, что его тянет туда, хватая каждый идеальный шарик в руку и пожирая их ртом. Персефона издала удовлетворенный стон, ее голова моталась взад-вперед, ее пальцы безрассудно пробегали по его волосам, пока они свободно не упали ему на лицо. Вскоре единственное, что он мог слышать, было ее тяжелое дыхание, ее драгоценные стоны, ее отчаянное рычание, и он двинулся, подтягивая ее к столу, положив руки ей на колени, разведя их так широко, как только мог.

Они уставились друг на друга, Персефона приподнялась на локтях, Аид склонился над ней.

— Я думал о тебе каждую ночь с тех пор, как ты оставила меня в ванне, — сказал он, прижимая свою эрекцию к ее теплу, и его голос понизился, затуманенный желанием, которое он испытывал. — Ты оставила меня в отчаянии, переполненным потребностью только в тебе.

Он сделал паузу и поцеловал ее колено.

— Но я буду щедрым любовником.

Он проложил дорожку поцелуев вверх по внутренней части ее бедра, следуя языком, пока не достиг ее центра. Там он раздвинул ее, обнажив ее чувствительную розовую плоть и ноющий клитор, и коснулся его языком, кружа по нему, прежде чем лизнуть ее щель. Она извивалась под ним и тянулась к нему, но он схватил ее за запястья и держал их по бокам, глядя на нее снизу вверх со своего места между ее ног.

— Я сказал, что буду щедрым любовником, а не добрым.

Он вернулся к ее лону, скользя языком, наслаждаясь ее жаром, погружаясь в нее, все это время он удерживал ее бедра на месте, вжимаясь в нее, подстегиваемый ее порочными стонами. Вскоре его пальцы присоединились к языку, погружаясь глубоко в ее жар. Она была пеклом, и ее мышцы сжимались вокруг него, пока он работал, двигаясь внутрь и наружу, пока он брал ее клитор в рот, пока она не кончила, выкрикивая его имя.

Затем ее руки потянулись к пуговицам на его рубашке, но прежде чем она смогла их расстегнуть, он остановил ее, отстранившись и поправив ее платье.

— Что ты делаешь?

На мгновение он увидел, как в ее глазах промелькнул страх, как будто она подумала, что он может уйти.

Он был слишком эгоистичен.

— Терпение, дорогая.

Он подхватил ее на руки и вышел из своего кабинета в дворцовые залы.

— Куда мы направляемся? — спросила она.

— В мои покои, — сказал он.

— И ты не мог телепортироваться?

— Я бы предпочел, чтобы весь дворец знал, что нас не должны беспокоить.

Это было нелепое проявление мужественности, первобытная демонстрация его притязаний на нее, но он хотел, чтобы этой ночью весь замок поднял шум, хотел не оставить сомнений в умах своих людей, что Персефона неприкосновенна.

Как только они оказались в его покоях, он опустил ее на пол, прижимая к себе. Он изучал ее, ища глазами, ища любой признак колебания. Его самым большим страхом было ее сожаление, и поэтому он дал ей выход.

— Мы не обязаны этого делать, — сказал он.

Ее руки легли ему на грудь, разглаживая его плечо, пока пиджак не соскользнул вниз по руке. Потребовалось некоторое маневрирование, чтобы стянуть его с его бицепсов. Как только он соскользнул, она встретилась с ним взглядом.

— Я хочу тебя. Будь моим первым, будь моим всем.

Он поцеловал ее, сначала нежно, наслаждаясь ощущением ее губ на своих, но руки Персефоны блуждали по его животу и прямо к члену. Она обвила его, и он поцеловал ее сильнее, сжимая рукой ее затылок, приоткрывая ее рот настолько, насколько это было возможно, пока он больше не мог выносить, что она одета.

Он отстранился и развернул ее, расстегивая молнию на ее платье и спуская его вниз по ее стройным бедрам, пока она не предстала перед ним обнаженной, одетая только в корону и туфли на каблуках.

Он не был уверен, что это возможно, но его член утолщился, и его стон был слышен. Он обошел вокруг нее кругом, его мышцы напряглись, пальцы согнулись. Он не мог дождаться, когда окажется внутри нее.

— Ты прекрасна, моя дорогая.

Его рука обхватила ее шею, и он поцеловал ее, пока ее пальцы возились с пуговицами его рубашки. Он взял верх, когда она вскрикнула от разочарования и дернула за ткань, посмеиваясь, когда он снял рубашку.