— Я никогда не видел тебя в своей одежде, ангел. Я буду спать спокойнее, зная, что сегодня ты носишь мой запах рядом со своим сердцем.

Сдерживаю небольшой вздох, и его руки перемещаются с моих плеч вверх и зарываются в мои волосы.

— Я ждал этого шесть долбаных лет, милая, но не могу ждать больше ни секунды.

Тяжело сглатываю и спрашиваю:

— Чего ты ждал?

Его губы растягивает улыбка.

— Чтобы поцеловать мою Бабочку. Чтобы поцеловать тебя, Сави, женщину, которую я люблю.

Он не дает мне времени протестовать, когда его рот прижимается к моему, а пальцы сжимаются вокруг моей головы. Это не страстный поцелуй. Он разрушает душу. Он вложил в этот поцелуй столько эмоций, что у меня закружилась голова, а руки вцепились в его предплечья, чтобы не дать мне провалиться в яму, из которой я никогда не смогу выбраться. Его язык скользит по моему, углубляясь, и из меня вырывается хныкающий стон. Этот поцелуй уносит в такие глубины, о которых я и не подозревала.

Когда он наконец отстраняется, моя грудь вздымается, и я пытаюсь перевести дыхание. Он проводит большим пальцем по моей нижней губе, провожая этот жест взглядом, но когда эти нефритовые глаза снова находят мои, то от благоговения и любви в них наворачиваются слезы. Он отступает на шаг и кивает мне.

— Это стоило каждой чертовой минуты ожидания. Спокойной ночи, ангел.

Я долго сижу после его ухода, мой мир потрясен до глубины души, а потом наконец сворачиваюсь калачиком посреди кровати, укутавшись в футболку Эша и вдыхая его запах.

Я нахожусь в другом конце комнаты и наблюдаю за самой красивой женщиной, которая лежит на животе и играет с моим сыном, а в нескольких футах от нее спит ее огромный пес. Таннер не переставал хихикать в течение последнего часа, пока Сави строила для него международную гоночную трассу. Она разделила его машины и грузовики на разные группы по тому, на какую национальность, по ее мнению, они похожи, а затем своим скрипучим голосом сделала им смешные голоса с акцентами, и Таннер был очарован этим. Она берет в руки пикап с рогами на капоте и протягивает ему.

— Это определенно ковбойский грузовик, поэтому мы добавим его в американскую группу.

Она покачивает им и делает вид, что говорит за него голосом Йосемитского Сэма.

— Чума! В этой гонке мы устроим им, иностранным аппа-ра-там, американскую взбучку. Йа-ху! Невозможно победить старую добрую американскую сталь!

Таннер забирает грузовик со своим собственным "Йа-ху!", а Сави переходит к машинам с сильно преувеличенным итальянским, а затем французским акцентом. Я так чертовски влюблен в эту женщину, что у меня буквально сердце болит. Когда я вижу, как она играет на полу с моим сыном с таким терпением и неподдельным удовольствием, у меня внутри заполняется дыра. Я так хочу, чтобы она была моей, чтобы она была с Таннером, и чтобы мы создали семью, которой всегда должны были быть.

К тому времени, как они разделили гору игрушек и приготовились к первому заезду, Паула приходит, чтобы взять Таннера на сон. Он начинает капризничать, но Сави садится и усаживает его к себе на колени. Она смотрит на него серьезным взглядом и говорит:

— Да! Это самая большая гонка в истории. Мы должны отдохнуть перед ней, чтобы быть готовыми для лучших результатов! Ты же не будешь стартовать без меня, правда? Мне нужно вздремнуть, чтобы я тоже была готова.

И вот так Таннер начинает кивать головой в знак согласия. Он хватает Сави за щеки, небрежно целует ее прямо в губы и говорит ей самым серьезным тоном,

— Запад должен быть готовым!

Она так же серьезно кивает в ответ и передает его улыбающейся Пауле. Я не могу оторвать от нее глаз, когда она провожает их взглядом до двери с таким тоскливым видом, что мне хочется прижать ее к себе и наполнить ее чрево еще одним моим, нашим ребенком. Хочу дать ей все, что она когда-либо хотела. Хочу подарить ей десять детей, которых она будет любить. Ее взгляд отрывается от двери и встречается с моим на другом конце комнаты, и все это просто выплескивается из меня.

— Я хочу, чтобы он был твоим. Я не могу изменить, кто его родил, да и не хочу, потому что он не стал бы таким, какой он есть, если бы я это сделал, но ты могла бы стать его матерью. Мы могли бы стать семьей, дорогая.

Ее глаза цвета летнего неба тут же наполняются слезами, она отдергивает голову, и я иду через всю комнату, перешагивая через игрушки, и опускаюсь перед ней на колени. Легко взяв ее за подбородок, я заставляю ее встретиться со мной взглядом.

— Я во многом виноват, почему они не пришли за тобой раньше. Его мать… она много угрожала, чтобы вытянуть из нас деньги. Она из тех женщин, которые перейдут любую черту, чтобы добиться своего. Мы знали, что если мы будем с тобой, то она будет нацелена и на тебя. Ты очень богатая женщина, дорогая, и пресса пристально следит за тобой. Она бы нашла способ использовать это против тебя, против нас, с целью получить еще большую сумму. Мы не могли допустить, чтобы ты пострадала из-за нее.

Она смахивает слезы.

— Она была бы не первой меркантильной сукой, с которой я столкнулась, но если это было так, то что изменилось сейчас?

Я провожу пальцами по ее мягкой щеке и жалею, что ее волосы не распущены. Хочу провести пальцами по их шелку.

— По-прежнему есть опасения, что она будет создавать для нас волны. Джастин не из тех, кто будет заботиться о соглашении о неразглашении, которое она подписала за тот последний чек. Если она считает, что может заработать на продаже истории прессе, она, вероятно, так и поступит, будь то судебный иск или нет. Но теперь она не может забрать его у меня. Она подписала передачу прав, и суды убедительно доказали, что он ей не нужен. Это и обмен команды — все, чего мы ждали, чтобы вернуться за тобой. Мне жаль, что это заняло так много времени. Пожалуйста, не вини в этом других.

Она отводит полные сомнения глаза от меня.

— Это… слишком много, чтобы принять, Бек. Я не виню тебя за Таннера, я бы никогда не стала. Он удивительный подарок миру, но я не могу просто игнорировать то, что произошло между нами, и все прошедшие годы. Ты не можешь просто щелкнуть пальцами и сделать нас семьей. Я не могу просто отдать тебе свое сердце, особенно с Таннером. С ним ставки намного выше. Я едва выстояла, когда ты в последний раз разбил мне сердце. Если я позволю себе полюбить этого ребенка и все это снова взорвется, это убьет меня. Я не смогу пережить и его потерю.

Она отходит назад и неловко встает на ноги с больной лодыжкой, затем ковыляет прочь, но я пока не могу ее отпустить. Мне нужно попытаться объяснить, что произошло, поэтому я снова усаживаю ее к себе на колени, обхватываю руками за талию и прижимаюсь к ее лицу, чтобы заглянуть в эти глаза, которые так долго видел в своих снах.

— Могу я рассказать тебе, что произошло той ночью? Почему мой испорченный мозг автоматически отправился в самое темное место, хотя я знал, что твоя сестра ядовитая стерва?

Глаза Сави становятся грустными и скользят в сторону, но мне нужно, чтобы она услышала и поняла меня, поэтому я продолжаю.

— Это было из-за моей… мамы.

Ее голубые глаза возвращаются к моим и наполняются состраданием, а ее руки поднимаются и накрывают мои, заставляя мое сердце замирать от того, насколько чертовски милой является эта женщина. Даже после того, что я с ней сделал, в ней все еще так много любви, как бы она ни пыталась это скрыть.

— Я ведь рассказывал тебе о ней, да? Как она покончила с собой, когда я был еще ребенком? Я знал, что это меня подкосило, но не понимал, насколько сильно, пока ты не ушла. У меня никогда не было девушки, и я никогда не брал на себя никаких обязательств. Я понял, что в моей голове постоянно крутится мысль о том, что они тоже меня бросят, и я не мог рисковать тем, что это случится снова. Моя мама, человек, который всегда должен был ставить меня на первое место… выбрала смерть вместо меня. И если она так поступила, как я мог доверить кому-то другому выбрать меня? Персик, когда эта сука сказала все эти вещи о тебе, я сильно вздрогнул. Я высосал всю любовь, которую испытывал к тебе, чтобы, если ты не выбрала меня, я смог выжить. Я был трусом, и ты за это поплатилась.